Фильм смотрелся с большим вниманием. Как раз в последние дни некоторые из подсудимых, в первую очередь Герман Геринг, вновь пытались прибегнуть к обману мирового общественного мнения. Американское агентство Ассошиэйтед Пресс опубликовало «интервью» Геринга. Геринг дал ответы на поставленные ему корреспондентом вопросы. Между прочим, этот матёрый фашистский волк с видом невинной овечки заявил, что никогда не был сторонником агрессивной войны и заботился лишь об оборонительных вооружениях. Он признал, что создал в Германии концлагери, но лишь... для «перевоспитания политических противников». По словам Геринга, уже в 1934 году Гиммлер оттеснил его на второй план, и он, Геринг, «не имел представления» о том, что делается в концлагерях. Вообще его роль в Германии была «второстепенной». Наконец, Геринг объявил, что он никогда не поддерживал антисемитских мероприятий.

Фильм, который смотрел Трибунал и смотрели мы все, начисто опрокинул эту наглую ложь. С 10 часов утра до 3 часов дня с небольшими перерывами перед нами развёртывались документы немецкой официальной кинохроники. Очень большое место во всех этих материалах отведено Герману Герингу. Мы видим его в Нюрнберге в форме руководителя штурмовиков, слышим его политические выступления, которые сводятся к требованиям скорейшего и широкого вооружения Германии, видим его в самом центре дипломатических интриг, видим его, наконец, как одного из главарей гитлеровской банды устроителей погромов.

Фильм наглядно зафиксировал историю гитлеризма более чем за десятилетие. Гитлеровские кинооператоры придали кадрам кинохроники какую-то мистическую окраску. На экране — десятки факельных шествий, непрерывная, вызывающая физическое отвращение немецкая шагистика.

С экрана почти не сходит Нюрнберг. Вы видите марширующих штурмовиков, эсэсовцев и солдат, солдат, солдат без конца. Каждый нюрнбергский слёт гитлеровской партии был мобилизационной проверкой готовности к осуществлению планов агрессии. Гитлер и его военное министерство сгоняли сюда по 250 тысяч и более человек со всех концов страны. Они проходят перед нами по узким средневековым улицам Нюрнберга с устремлённым в пространство взглядом и однообразными подвывающими вскриками: «хайль», «зиг-хайль». Иногда по нескольку минут с экрана несётся этот рев.

В картины своих прошлых сборищ всматриваются подсудимые. Их уже двадцать один, так как из больницы вернули Кальтенбруннера, заместителя Гиммлера.

На экране истерически кричит, закидывая назад голову и закрывая глаза, Гитлер. Тут же на экране Гесс, Геринг и другие. Чем-то мрачным и средневековым веет с экрана, когда Бальдур фон Ширах ведет своих молодчиков с факелами в Ландсбергскую тюрьму, где Гитлер составлял «Мейн кампф». Ширах произносит речь, но в сущности это не речь: он дико кричит, и переводчики не могут даже передать содержания его исступлённых криков. Он визжит о «германском духе», и на экране мы видим в пляшущем свете факелов лица молодых штурмовиков, орущих какую-то бессмыслицу.

Опять и опять нюрнбергский стадион. Перед нами проходят чуть ли не десять гитлеровских сборищ. Барабанщики, высоко вскидывая локти, бьют палками по барабанам, и над огромным полем висит немолчный рев: «зиг-хайль». И снова, и снова — назойливо позерская фигура «фюрера». Идут молодые гитлеровские головорезы, пока еще с лопатами в руках. «Фюрер» опять что-то истерически кричит, сжимая кулаки и закидывая голову назад. Его вопли подхватываются офицерами, и мы видим, как тридцать пять тысяч человек выделывают лопатами ружейные приёмы. Из кадра в кадр переходит эта все распирающая милитаризация. Она безудержна, безгранична.

1927-й, 1928-й, 1930-й, 1933-й, 1935-й годы. С каждым сборищем растёт количество его участников. И снова и снова Гитлер кричит в микрофон. Мы разбираем несколько фраз. Вот они: «Германии нужны молодые мужчины, быстрые, как борзые собаки, и крепкие, как сталь Круппа!»

Мы видим, как начала вооружаться Германия, как в руки оболваненных и выдрессированных людей стали давать оружие. Вот ползут на брюхе новые немецкие пехотинцы. Мы видим их на учебном поле, как позднее увидели на полях войны. В Нюрнберге появляются первые танки крупповского производства, новая артиллерия. Геринг делает заявление о том, что создана новая немецкая авиация. На экране — Гитлер и Крупп. Гитлер вручает главе крупнейшей немецкой военной фирмы высшие знаки отличия за вооружения, которые должны истребить миллионы и миллионы людей.

Когда объявляется перерыв, многие журналисты не уходят и в упор смотрят на подсудимых. Некоторые из подсудимых стараются казаться спокойными, другие явно находятся под свежим впечатлением просмотренных документов. Да, фальшивыми интервью тут, делу не поможешь!

Демонстрируются третья и четвертая части фильма. Они посвящены началу мировой войны, агрессивным ударам Германии и ходу военных событий. Мы видим немецкие войска в исходном положении, ночью; под утро взлетают ракеты, на шоссейных дорогах несутся немецкие мотоциклисты, за ними идут танки. Так началось в 1939 году, так было в 1940 году и в 1941 году, пока вся эта бесперебойно действовавшая машина не дала осечку и не послышался ее хруст на полях России.

Германия пожирает одну страну за другой по единому чудовищному плану. Загорается Данциг; немецкие бронемашины расстреливают в упор здания. Горят села, и взвиваются над ними флаги со свастикой. Вероятно, флаги изготовлялись впрок тысячами и тысячами. Вторжение в Данию и Норвегию. Утром ошеломлённые датчане и норвежцы, проданные Квислингами, видят в своих столицах немецкие войска, а над годовой — авиацию Геринга. Малейшая попытка сопротивления, — и самолёты вдребезги разносят объекты сопротивления. Мы видим на рассвете немецкие войска, изготовившиеся для прыжка в Голландию, Бельгию, Люксембург. На экране — сцены расправы с Роттердамом.

И вот новая часть фильма. 22 июня 1941 года. На немецких часах половина шестого утра. В необычный час включается германское радио. Необычно рано собирают Риббентроп и Геббельс пресс-конференции иностранных журналистов. Массовые тиражи немецких газет. И опять фашистские войска, сконцентрированные за укреплёнными полосами, за маскировочными сетями, за пограничными заборами у Эйдкунена и других пограничных пунктов. Предательский удар наносится в первые часы ночи. Взлетают ракеты немецких армий вторжения, и — сколько времени ни прошло с той ночи — опять где-то внутри, глубоко, пронизывает тебя боль.

Мы видим Белоруссию, видим наши первые жертвы. Гиммлер, брезгливо жмурясь, окружённый своими черными охранниками, проходит мимо группы военнопленных и захваченных советских граждан. С какой ненавистью смотрят они на Гиммлера! Гиммлер выходит в поле. Он наклоняется и срывает несколько колосьев. Он делает какие-то записи, пока его спутники подобострастно стоят поодаль. Его, очевидно, интересует наш хлеб, наша почва, интересуют будущие колонии.

Теперь с каждым эпизодом в фильме все меньше криков, шума, демонстраций. Отмечаются только отдельные детали 1942, 1943, 1945 годов. Вот снова Гитлер. Он уже не такой парадный, лоснящийся, бодрый, каким старался казаться раньше. Риббентроп, который до сих пор сиял в особой генеральской форме, появляется в каком-то простом пиджачке. В зрительном зале движение: настолько разительна эта перемена.

Затем показывается Муссолини, едва унёсший ноги из Италии. Он жалок в своем чёрном пальто и чёрной нахлобученной на нос шляпе. Тут же Гитлер сутулится, у него не действует правая рука, он тщетно маскирует это широкой накидкой. Вот он пробует похлопать по плечу левой рукой незадачливого сообщника по «оси». Но его движения скованы, а правая рука, которую он судорожно пытается спрятать, висит безжизненно.

На экране ещё несколько «дипломатических встреч». Они вызывают в зале движение или сдержанный смех. Еще пробуют позировать перед объективом японцы. Смешон и жалок Франко. Вот Петэн, — ныне он снят с политической сцены. Вот Квислинг, — он расстрелян. Проходят тени прошлого. Это люди гитлеровского «нового порядка» в Европе, того «порядка», который разгромлен благодаря Москве, Ленинграду, Сталинграду.

Фильм делает неожиданный, скачок. На экране — гитлеровский суд. Судят группу военных заговорщиков, которые пытались убить Гитлера в июле 1944 года. Среди подсудимых движение. Новая очная ставка, очень напряжённая. Если бы вы видели этот суд, снятый немецкими операторами! Судебный зал забит полицией и охранниками. Судьи в мантиях непрерывно истерически кричат, бьют кулаками по столу, ругательски ругают подсудимых: «Ты трус! Ты лжец! Ты обманщик!» Это не суд, а сцена из нюрнбергской пивной...

Фильм подходит к концу. Но вот поистине необыкновенная сцена. Гитлер — после покушения на него. Он стоит, буквально оцепленный охранниками. Перед ним — бронированный поезд, тоже набитый охраной. Стиснутый со всех сторон охранниками, Гитлер ещё раз пытается поднять левую руку. Операторы уже не снимают его крупным планом, а он не улыбается. Это был Гитлер 1944 года, Гитлер, которого Красная Армия взяла за глотку.

Черный титр: «конец». В зале вспыхивает свет.

И без передышки Трибунал возвращается к заслушиванию обвинения, а на столе Трибунала высятся новые стопы документов.