У большинства свидетелей, которые проходят перед судом, погибли близкие. Им трудно говорить об этом Многие из них сами были мертвецами. На суде давала показания женщина, вышедшая из газовой камеры. В числе свидетелей есть женщина, выползшая из смертного рва.
Мужчина, выдержавший пытки Бельзена, расплакался перед судом, — расплакался так, как редко плачут мужчины. Пришлось прервать заседание, но на другой лень допрос продолжался и защитники снова, как профессиональные Фомы неверующие, вкладывали персты в растравленные раны. У свидетеля погиб в лагере брат, погиб трагически и бессмысленно, как погибали тысячи других жертв фашистской подлости.
У других свидетелей и свидетельниц погибли в лапах Крамера мужья, отцы, сестры, матери, дети. Оставшиеся в живых рассказали нам историю одного советского ребенка — девочки Анички, которая была любимицей всего лагеря. Трех лет от роду Аничка была арестована вместе с родителями. Три года из шести лет своей жизни она провела в гитлеровских лагерях. Родители Анички были удушены и сожжены в первый же год. После этого девочка три года жила, пересылалась из лагеря в лагерь, впрягалась вместе с другими детьми в тачку, выполняя работу, от которой умирали взрослые. Она жила наперекор всему ужасу, страху, гибели, ела шелуху картофеля, выносила побои, спала с тифозными. И все-таки гитлеровцы не смогли погубить ее — упрямый детский стебелек жил на поле смерти. Пусть каждая мать представит себе этого ребенка, половину своей жизни проведшего в гитлеровских концентрационных лагерях, в лапах Крамера, — пусть представит себе, что видели глаза девочки, что легло на ее маленькую душу, так цепко тянущуюся к жизни... Нет, не одними погибшими исчисляется количество гитлеровских жертв! А ведь это ещё счастливая история: Аничка увидела освобождение, советский полковник — ее дядя — разыскал Аничку и увез на родину.
Длинен список фашистских злодеяний. Суд вызывает все новых и новых свидетелей, повествующих о кошмарах Освенцима и Бельзена. Нужно при этом заметить, что. насколько тактичен и сдержан прокурор, настолько же становится развязной и бестактной защита. Вернее, отдельные защитники, настойчиво, как, например, майор Грэнфилд, требующие самых мелочных подробностей ужасающих картин гибели людей в Освенциме и Бельзене. Утверждают, что все это на пользу дела. Возможно. Но, как ни ужасны все эти подробности, эти последние мелочи, и как ни важны они для уяснения преступлений Крамера и сорока четырех его присных, нельзя не заметить, что они все более суживают сущность обвинения и выхолащивают главное — политическую сторону дела.
Как это ни странно, но суд над гитлеровскими преступниками постепенно превращается в уголовное дело местного значения. и международные разбойники начинают смахивать на обыкновенных уголовников из села Бельзен Люнебургского района Ганноверской области. За две недели мы ещё ни разу не услышали на суде слов: гитлеровский режим, гитлеровские подручные. Изредка подсудимым дастся ограниченное определение: эсэсовцы. Все более процедура суда погрязает в установлении чисто уголовных черт в деятельности гитлеровских преступников без всякой связи с политической основой гитлеровского режима.
Вполне вероятно, что в этом именно и состоит тактика защиты, и она ее искусно навязывает суду. Время от времени на суде можно услышать крайне неуместные интонации. Например, защитник Грэнфилд спрашивает свидетельницу, которая в лагере была избита Ирмой Грезе: «Может быть, вы провинились или нарушили правила лагеря?» Самая постановка подобного вопроса предполагает, что можно провиниться перед гитлеровской надсмотрщицей и заслужить ее побои, что порядок лагеря смерти заключенным надлежало соблюдать.
Если есть еще на свете профашистские деятели, готовые утверждать, что гитлеровский порядок как-никак был государственным порядком и, следовательно, судить его нельзя, то как же странно слышать отголоски подобной концепции на суде, призванном наказать фашистских преступников! Ведь самый процесс основан на признании гитлеровского режима преступлением перед народами. Между тем эта главная и решающая сторона дела все более теряется в дебрях всяких деталей уголовного характера.
Конечно, уголовная сторона гитлеровского режима является прямым продолжением его политической стороны, и это важно уяснить. Но поможет ли этому уяснению спор сторон по вопросу о том, чем била Ирма Грезе свою жертву: ремнем или плеткой? Ирма Грезе била, Ирма Грезе убивала. Свидетельница Лена Штейн из окна кухни в Освенциме видела, как Грезе застрелила двух заключенных. Она видела, как Крамер, Клейн и ряд других подсудимых производили отбор обреченных на газовую казнь. На глазах другой свидетельницы Иоганна Борман натравила собаку на женщину и собака загрызла свою жертву насмерть. Нужно ли устанавливать, какой породы была собака? Скорее люди спросят, к какой породе принадлежала Борман!
Все свидетельские показания раскрыли такую ужасающую и подробную картину невообразимых зверств, что, кажется, уже нечего добавить к ней. А между тем впереди ещё вереница новых свидетелей, предстоит оглашение письменных показаний, вызов экспертов по международному праву и т. д. Защита прилагает все усилия, чтобы затянуть процесс и перевеете его в плоскость обычного уголовного разбирательства.