Теперь предстоит суд над Лавалем. Следствие закончено, и 4 октября должен начаться процесс.

Но есть все основания предполагать, что Лаваль и те, кто с ним, попытаются превратить судебное разбирательство в фарс почище петэновского. Правосудие анемично, а реакция во Франции активна и не сдаёт своих позиций. В такой обстановке прохвост с белым галстуком может показать себя. Садясь в самолет, доставивший его в Лебурже, он сказал: «Еду защищаться и обвинять». И пусть двухтысячная толпа парижан, проникших на аэродром, встретила его криками: «Смерть Лавалю!», он знал, что это не так просто, как кажется его наивным соотечественникам.

Уже к вечеру ему доставили в камеру свежие газеты с сообщением о том, что он выглядит постаревшим, что он вышел из самолёта в сером костюме в красную полоску, с тростью в руках и свертком мемуаров подмышкой, что он привёз с собою шесть чемоданов Чем не идиллия?

Он узнал также о том, что его пребывание в Барселоне описывалось с великолепными подробностями: мебельная фирма «Паллароло» роскошно отделала предоставленный ему дом в крепости, отель «Риц» каждый день доставлял ему самые изысканные блюда и вино, а на столе у него всегда стоял свежий букет белых астр, — обо всем этом изо дня в день сообщали газеты. Нет, Лаваль не мог пожаловаться на невнимание!

Не очень донимаемый следствием, он принялся за свои мемуары. Зная, что до сих пор он славился своей полной неспособностью смастерить хотя бы страницу, мы готовы прийти ему на помощь и набросать беглую схему его незаурядной биографии.

Ему шестьдесят два года. Его отец не то был мясником, не то держал пивную, — здесь сведения расходятся, ибо Лаваль сын не любит своего прошлого. Сделавшись адвокатом, он взял своей специальностью тёмные дела трестов, и скоро мы его видим юрисконсультом Франсуа де Венделя, председателя «Комите де Форж». Дела идут, Лаваль богатеет и переселяется из грязной дыры, где он начал свою карьеру, в шикарный особняк в «Вилла Саид».

В 1914 году он — уже депутат, а в 1925 — министр в кабинете Пенлеве, куда он пролез путём грязной интриги. Он славится своим «энциклопедическим невежеством» и своим уменьем совершать «сделки за спиной». Третья республика была богата шарлатанами, которые превращали доставшуюся им государственную власть в орудие самых бесчестных махинаций, но Лаваль, бесспорно, превзошёл всех. В «стратегии подкупа», в провокации и двурушничестве он не имеет себе равных. Лаваль и коррупция — синонимы.

В январе 1931 года он был уже премьером, хотя была широко известна его причастность ко всем знаменитым аферам двадцатых годов, — он равно был замешан и в деле мадам Ано, и в деле Устрика, и в деле Стависского. Говорят, что только премьерство спасло его от расплаты за последнее дело, позволив ему вовремя замести следы. До 1936 года, когда пал последний кабинет Лаваля, длится пора его непрерывных политических успехов. Лаваль — в зените. В 1931 году он едва не стал президентом Франции. Ему не раз доставался в эти годы портфель министра иностранных дел, и он переносит в область французской внешней политики все свои жульнические ухватки.

Изо всех сил Лаваль выслуживается перед Муссолини, который в обмен на Абиссинию дал ему орден Маврикия на зелёной ленте и содействовал получению графского титула от папы. Нежность, которую Лаваль питал к «карнавальному цезарю», объяснялась тем, что он сам готовился стать «дуче» Франции. С этой целью он поддерживал все фашистские шайки во Франции и был патроном «Боевых крестов».

Лаваль заводит флирт с немецкими фашистами. Его встреча с Риббентропом в 1934 году и встреча с Герингом в Кракове на похоронах Пилсудского не были случайностью. С тех пор Лаваль стал немецким агентом и только ждал случая сбросить маску. Случай представился ему в 1940 году.

О том, как произошло падение Франции, написано много, и из всех свидетельских показаний явствует, что страна буквально кишела предателями, занимавшими самое высокое положение во французском государстве.

Лаваль был здесь фигурой первого плана. Его влияние на внутреннюю и внешнюю политику страны было огромно даже тогда, когда он не был министром. В его руках всегда были рычаги, которыми он действовал из-за кулис. «Лавочка Гавас», как выражается один из его последних биографов, давала ему не только большие -доходы, но и большие политические возможности. Наряду с этим у него были и другие средства добиваться своего. Вот цитата из книги Анри Торреса, человека осведомлённого:

«Банда (Лаваля) контролировала «независимую» печать. Она захватила также позиции в журналах. Используя контроль над прессой, банда усилила равнение на промышленность, финансы, крупные деловые круги. «Французский банк», «Креди Фонсье», «Сосьете Женераль», «Национальный Кредитный банк», «Лионский кредит», Синдикат биржевых маклеров и торговая палата, шерстяные предприятия Жана Пруво, хлопчатобумажные — Буссака, фланель Сюрмона, шампанское Полиньяка, вермуты Прата, аперитивы Дюбонне, абсенты Вель-Пикара, — все подпало под власть его банды».

Все, что связано е Лавалем, отдает уголовщиной, но это не мешало ему оставаться государственным деятелем. Его богатства (три имения, скаковые конюшни, несколько газет, дутая фирма минеральных вод) — заведомо тёмного происхождения, но никто не требовал у него отчета. Лаваль носит кокетливую кличку «коммивояжер мира», с нею и встречает он страшный для Франции 1939 год, начало войны.

Он остается в тени вплоть до разгрома и лишь изредка появляется в кулуарах сената, чтобы понюхать, чем пахнет. Он ждет, он давно уже поставил свою ставку.

Лаваль развил бешеную энергию, чтобы ускорить капитуляцию и «оформить» диктатуру Петэна решением так называемого «национального Собрания». О том, как он изворачивался, чтобы «обстряпать» это дельце, повествует его приспешник Монтаньи в бесстыдной книжонке:

«Случилось так, что Лаваль, инициатор проекта, должен был сперва добиться принятия его маршалом, потом выступил перед палатами в качестве уполномоченного маршала, а впоследствии, во время переговоров, сделался уполномоченным палат перед маршалом».

Цирковой номер! Лазаль всю жизнь любил подобные фарсы, но поистине превзошёл себя в инсценировке этого «апофеоза в Гран-Казино, где среди воспоминании о баккара и рулетке была разыграна судьба Франции».

«Моя страна!» — хрипло кричал он, решив, что теперь он будет распоряжаться во Франции, как в своей «лавочке».

И вот, с немецкого соизволения, он — «дофин», заместитель премьера вишийского правительства и мининдел. Де Бринон, шулер, торговец кокаином и «апостол франко-германской дружбы», с которым Лаваль сблизился ещё в 1934 году, и немецкий шпион Абец стали его главными соратниками. Не за страх, а за совесть Лаваль служит, теперь уже открыто, фашистской Германии. Его главной заботой становится борьба с сопротивлением французских патриотов и отправка рабочей силы в Германию. На этой торговле рабами он зарабатывает не только доверие Гитлера, не только немецкие ордена и золотой кинжал — подарок Абеца, но и деньги. Лаваль всегда считал, что деньги не пахнут.

Трудно сказать, чем было 13 декабря 1940 года, когда Петэн вдруг арестовал Лаваля, — размолвкой двух соперничающих диктаторов или шутовской инсценировкой, вернее, последнее, — но несколько месяцев «дофин» остаётся не у дел и проводит время в Париже, развлекаясь учреждением партии «национального народного сплочения». Потом он снова водворяется в Виши, теперь уже как премьер, и продолжает здесь свое черное дело.

Он сажает в тюрьмы выдаёт немцам и убивает патриотов, он сбывает новые сотни тысяч рабов в Германию. Пока богатеет и, опасаясь возмездия, переводит миллионы в Южную Америку и покупает имение в Швейцарии. Он пытается убить душу Франции, отравляя ее неверием в будущее и покорностью немцам..

Неисчислим вред, который нес Франции этот предатель и растлитель. В мае 1941 года его пытался застрелить молодой патриот Поль Колетт, но Лаваль выжил. Его автомобиль не раз опрокидывался, но диверсии не удавались, и бандит оставался цел.

Когда немцев выгнали из Франции, они заботливо увезли с собой Лаваля. немецкие газеты писали о нём, что это «герой». И они имели все основания.

И вот Лаваль дожидается в тюрьме Френе. Он не унывает. Еще в Испании он начал готовить защитительную речь и даже напечатал в газетах отрывки. Вот один из них:

«Правительство, главою которого я был, хорошо служило Франции и принесло ей большую пользу. Правда, французы меня презирают, и это большое огорченье моей жизни. Для некоторых мое имя стало синонимом предателя. Должен ли я, тем не менее поведать о тех оскорблениях, которые я получил от немцев, и о том курсе, который я вынужден был вести, дабы избежать худшего?

Милосердие остается долгом человека. Именно потому, что верю в милосердие, я могу писать в ожидании того завтра, которое выдаст меня правосудию моей страны: простите, я ошибался.

Не знаешь, чего больше в словах цинизма, наглости, издевательства!? Во всяком случае очевидно, что ведение «двойной игры» будет лежать в основе доводов предателя и тех, кто будет защищать его на суде.

Но Лаваль рассчитывает, очевидно, не на эти «аргументы», а на то, что сегодня реакция ещё не раздавлена во Франции. Люди свалившие страну в пропасть разгрома, не только свободно ходят по Парижу, но и пытаются кое-где поднять головы. На «круговую поруку» надеется Лаваль.

Хочется думать, что он ошибается, и поединке между возрождающейся Францией и теми, кто тянет ее к черному прошлому (а таким поединком неизбежно будет процесс), победит Франция.