— Мы более подробно изучали все архивные свидетельства, — отмечает собеседница. — В первую очередь это документы Чрезвычайной государственной комиссии, которая отработала максимально эффективно в короткие сроки в 1944—1945 годы, сразу после освобождения Беларуси.

Эксперты выявляли места массовых расстрелов, причем не только по актам, многие из которых есть в доступе и опуб­ликованы в «Книгах памяти». Обращали внимание также на низовые документы, в том числе протоколы допросов свидетелей, на основе которых затем создавался акт ЧГК. В него включались наиболее массовые и яркие моменты, которые отложились в памяти людей, более значимые с точки зрения комиссии. Но не все. А ведь каждый человек — это отдельные судьба и потеря. Вот одна из историй, записанная со слов жительницы (по фамилии Климович) в марте 1945 года:

«Проживала в Полоцке с 12-летнего возраста. Во время немецкой оккупации Полоцка я сама была очевидцем, как фашистские палачи уничтожали мирное население. В 1943-м фашистские изверги забрали и расстреляли после долгих мучений мою родную дочь Климович Марию Болеславовну, а также знакомых мне Шакову Евгению, Галину Боровицкую, Шпаковскую Блию и Малькову. Их всех увезли… Между деревней Чернещина и аэродромом — там находятся 18 больших ям, наполненных трупами мирных советских граждан, которых фашистские изверги жестоко убили. Там похоронены всего около 300 человек.

Через некоторое время забрали меня, Анну и Леонору, моих двух дочерей, и загнали в лагерь, огороженный колючей проволокой, который находился в Полоцке в Громах. Там я находилась три месяца, дочь моя Леонора пробыла шесть месяцев, а дочь Анну забрали из лагеря и увезли неизвестно куда. Где она находится, я не знаю. В лагере были грязь, холод и голод. В одно время оттуда убежали две девушки. Тогда немцы взяли и повесили 13 человек как заложников на территории лагеря на глазах у всех. Там были 130 человек, но многих брали, увозили и расстреливали, а других приво­зили и наполняли лагерь опять. Всего, как мне известно, немцы расстреляли 200 человек, среди которых были мои знакомые: Белоусова Мария, Козлова Ксения… и многие другие. В лагере нам давали одну кружку мутной воды или баланды и многих еще гоняли днем на работу».

Алеся Иосифовна отмечает, что ее как историка в первую очередь интересует, каким образом происходили акты геноцида и где это зафиксировано. К примеру, сожгли деревню, там были 20—30 человек. Иногда о таких случаях сообщали в своих актах партизаны, иногда — оставшиеся в живых местные жители.

— Чаще всего жертв захоранивали односельчане в том же месте, где их убили фашисты, при этом обозначив могилу установкой трех деревянных крестов, — поясняет собеседница. — Так происходило и в Хатыни, и на Верхнедвинщине, и на Гомельщине. Отметим, что порой на памятнике указано 30 жертв, а в документах — 40. Бывает наоборот, когда цифра завышена.

В 2020 году коллектив рабочей группы по увековечению памяти о погибших воинах Красной армии, партизанах и жертвах геноцида издал справочник «Воинские захоронения и захоронения жертв нацизма…». В ней есть локальная привязка к Полоцку, Новополоцку и Полоцкому району. Знаковые места в истории геноцида в Полоцком районе — дулаг-125 и место массового уничтожения военнопленных «Урочище Пески», где расстреляли около 40 тысяч человек.

Алеся Корсак цитирует слова свидетеля и участника тех событий — красноармейца Д. Е. Быстрякова, оказавшегося в плену:

«Нас всех вывели из амбара и построили в одну шеренгу. Затем немецкие солдаты вывели из строя капитана и двух красноармейцев. Перед строем они стали стрелять в упор в капитана, прострелив ему правую, левую руку, затем обе ноги. Когда капитан упал, один из немецких солдат нагнулся и ножом отрезал ему нос, затем уши и кончиком ножа выколол глаза. Тело капитана судорожно колотилось, тогда другой солдат выстрелил ему в грудь, тем самым убив его. С двумя красноармейцами немецкие солдаты сделали то же самое. Все немцы были пьяны. После казни нам, оставшимся в живых, приказали закопать пленных и нас опять загнали в амбар. Три дня нам не давали ни хлеба, ни воды».

Еще один свидетель, К. В. Кузовкин, рассказывал: «…я в числе 5 тысяч 15 августа 1941 года был этапирован из Витебска в Полоцк. В лагере кроме нашей партии находились еще около 15 тысяч человек. За малейшее неповиновение избивали палками и плетьми, кормили отвратительно, давали по одной консервной банке какой-то жижи в сутки, что приводило к массовым заболеваниям тифом, дизентерией и к голодной смерти. Стоя в очереди, военнопленные подвергались избиению плетьми за то, что, обессилев, не могли поддерживать строй».

Конечно, свидетелей этих зверств давно нет в живых, но их голоса должны звучать снова и снова. В прошлом году вместе со студентами и магистрантами кафедры Алеся Корсак организовала выставку, посвященную 80-летию начала Великой Оте­чественной войны. Ее центром стала личность Михаила Скрябина, одного из узников лагеря для военнопленных, которому выпали нелегкие испытания в дулаге 125 и шталаге 354. Сохранились нанесенные им планы основных лагерей для военнопленных на территории Полоцка и Боровухи-1, которая сейчас стала микрорайоном Новополоцка. Использовали и опубликованные воспоминания заслуженного художника РСФСР Николая Обрыньбы.

— Есть захоронения известные, они могут быть отмечены памятником или знаком, но не поставлены на учет, не паспортизированы в управлении по увековечиванию при Мин­обороны, — продолжает рассказ Алеся Иосифовна. — Это не значит, что места сож­женных деревень не обозначали. В Полоцком районе они были максимально учтены. С моими коллегами из Центра устной истории ПГУ несколько лет назад мы ездили по Поставщине и записывали воспоминания. Сейчас в основном остались в живых те, кто был во время войны совсем маленьким. Они могут рассказать о повсе­дневности, но не указать точные места захоронений и кто именно там нашел упокоение.

Зато документы говорят. Кандидат исторических наук призналась, что даже профессионалу читать их непросто.

— Когда я работала над темой геноцида еврейского населения, у меня еще не было своих детей, было проще, — поделилась она. — Сейчас — двое сыновей десяти и пяти лет. Мне лично тяжелее всего читать протоколы допросов и опросов женщин. Они более эмоцио­нальны и информативны. С одной стороны, это юридический документ, но с другой — эго-документ, воспоминания.

Самый тяжелый протокол при работе над исследованием — из Лепельского района. Нацисты уничтожали деревню, но перед этим разделили всех жителей на две группы. Из первой выжил мужчина, а из второй — женщина.

— Две недели я не могла вновь вернуться к этим допросам, — продолжает Алеся Иосифовна. — Мужской рассказ: «Нас разделили на две группы, подвели к порогу, прозвучала очередь. Нас было десять человек, сразу на месте застрелили пять. Я упал, но смог проползти в дом. Его подожгли, но я выбрался через окно. Моя жена тоже, но она сделала ошибку: побежала дальше. Там стояла цепь автоматчиков, и ее застрелили. Я же притворился мертвым». А вот как описывает ситуацию его односельчанка, ее фамилия Карчевская-Шестерень. Она шла на расстрел с тремя детьми и свекровью. «…в это время раздались выстрелы из автоматов. Моей доченьке, которую несла на руках, пуля попала в височек — и она полумертвая. А когда убитые стали падать, придавили рядом со мной моего сына Игоря, а свекровь и старшая дочь были убиты наповал. Когда стрельба прекратилась, то сыночек увидел меня рядом с собой и стал плакать, говоря: «Мама! Мамочка, спаси меня!» Я лежала рядом и боялась открыть глаза, чтобы не заметили, что я жива. Превозмогая боль от раны в шею, я притворилась мертвой. Услыхав, что мой сынок Игорь зовет свою маму, один зверь-полицейский вбежал по трупам. Из автомата двумя очередями расстрелял моего мальчика…»

Самый тяжелый протокол при работе над исследованием — из Лепельского района. Нацисты уничтожали деревню, но перед этим разделили всех жителей на две группы. Из первой выжил мужчина, а из второй — женщина.

— Две недели я не могла вновь вернуться к этим допросам, — продолжает Алеся Иосифовна. — Мужской рассказ: «Нас разделили на две группы, подвели к порогу, прозвучала очередь. Нас было десять человек, сразу на месте застрелили пять. Я упал, но смог проползти в дом. Его подожгли, но я выбрался через окно. Моя жена тоже, но она сделала ошибку: побежала дальше. Там стояла цепь автоматчиков, и ее застрелили. Я же притворился мертвым». А вот как описывает ситуацию его односельчанка, ее фамилия Карчевская-Шестерень. Она шла на расстрел с тремя детьми и свекровью. «…в это время раздались выстрелы из автоматов. Моей доченьке, которую несла на руках, пуля попала в височек — и она полумертвая. А когда убитые стали падать, придавили рядом со мной моего сына Игоря, а свекровь и старшая дочь были убиты наповал. Когда стрельба прекратилась, то сыночек увидел меня рядом с собой и стал плакать, говоря: «Мама! Мамочка, спаси меня!» Я лежала рядом и боялась открыть глаза, чтобы не заметили, что я жива. Превозмогая боль от раны в шею, я притворилась мертвой. Услыхав, что мой сынок Игорь зовет свою маму, один зверь-полицейский вбежал по трупам. Из автомата двумя очередями расстрелял моего мальчика…»

Сколько людей у нас в стране пережили подобный ужас? По информации эксперта, около 90 процентов наших деревень, сожженных вместе с людьми, уже паспортизированы. В целом полученная цифра подтверждает данные советского времени, так как в 1970—1980-е годы когда был создан мемориал в Хатыни, проводилось много исследований. Правда, само число деревень выросло, однако цифра жертв геноцида, в принципе, подтверждается: например, на Витебщине погиб каждый второй. К исследованиям завкафедрой постоянно привлекает студентов. В университете обучаются представители разных регионов. На своем локальном уровне, используя методику работы с документами своего преподавателя, они разрабатывают курсовые и дипломные работы. Это научно-исследовательский продукт. А для его популяризации не создают тематические выставки. Так, для экспозиции «Сильнее смерти только память» несколько лет собирали по крупицам информацию. Она постоянно находится в коллегиуме в Полоцке и дополняется другими планшетами.

— Сейчас мы реализуем масштабный проект «Малая большая Победа», — продолжает Алеся Иосифовна. — Студенты для его реализации сами поднимали документы, изучали памятники, формировали маршруты и в итоге разработали семь экскурсий по Витебщине, посвященных военно-патриотической тематике. Идет их апробация среди студентов других специальностей, а студенты-историки выступают в качестве экскурсоводов.

Генетическую память нужно подпитывать, уверена историк. У нового поколения бабушки, как правило, жили в послевоенное время. И у них, скорее всего, было большое желание забыть ужасы войны.

— Переживать весь тот страх — это сложно, — уверена собеседница. — Но переводить это в семейную и коллективную память важно, чтобы геноцид не повторился. В этом я твердо убеждена, будучи ученым, человеком и внучкой фронтовика.