Репортаж Анны Нельсон.
Деревня застыла в мертвом сезоне. Огромное голое поле. Вместо домов ― столбы как обугленные печные трубы. Пугающая глухая тишина, от которой каждые 20 секунд вздрагивают колокола.
Все происходило в марте 43-го. Нацисты согнали всех жителей Хатыни в сарай, облили его бензином и подожгли. Под напором десятков задыхавшихся от дыма людей двери постройки рухнули. Горящие живые факелы бежали врассыпную и падали от автоматных и пулеметных очередей. Все 149 жителей были заживо сожжены. Огонь превратился в вечный, а Хатынь — из населенного пункта в единственное в мире кладбище деревень. Это был гитлеровский план «Ост», согласно которому три четверти населения партизанской республики подлежали уничтожению.
«Убивай всякого, не останавливайся, если перед тобой старик или женщина, мальчик или девочка. У тебя нет сердца и нервов — на войне они не нужны», — так говорилось в обращении фашистского командования к солдатам. Во что превратили подразделения СС Хатынь, сегодня известно всему человечеству. В гораздо меньшей степени известно, что кроме Хатыни было еще 628 деревень, вместе с жителями превращенных в пепел.
Ксeндз из Польши, приехавший с миссией в деревню Прудки, некоторое время пребывал в растерянности. Обычно его паства повторяла за ним все молитвы слово в слово, но 2 женщины все время шептали себе под нос что-то другое. Пан Ричард даже пробовал читать по губам, пока, наконец, не разузнал, что жизнь 2 его прихожанок ― чудо. И шепчут они каждый день имена сгоревших в огне.
Рубцы от ожогов остались до старости. Леониде Шуляк было 14, когда в Прудки неожиданно пришли немцы. Они никого не загоняли в сараи, деревню они брали в смертельное кольцо, которое сжималось от окраин к центру. В ее память впечаталось, как на пороге появляется человек с автоматом, старшая сестра кричит ей: «Ленька прячься!», — и короткая очередь. Леонида падает, запрокинув голову. Сверху на каждого из членов расстрелянной семьи бросают по соломенному матрасу и поджигают их. Леонида Шуляк горит живая, потому что упала она не от пуль, а от страха.
Леонида Шуляк: «Я терпела, лежала. А мне ж горячо! Горел мой тулуп! Плечи уже горят, горит спина! Я высунула голову, чтобы посмотреть, что вокруг меня делается. А огонь уже тут везде! Песок был, так я им обсыпалась. Вся моя коса уже сгорела! Только одна косынка осталась у меня!»
Несколько дней она обгоревшая лежала в снегу. Когда пришла в сознание, пыталась найти живых. Не нашла ни одного. За несколько часов в деревне «Прудки» сгорели все. 180 человек.
Леонида Шуляк: «Ну печи стояли голые, трубы погоревшие и вороны. И жизнь такая пришла моя — не доведи Бог!»
Евгений Семенович ворчит на свою старуху, когда та требует печь натопить. Но нехотя топит. Ни разу ей так и не признался, что до сих пор боится огня. Он хорошо помнит то утро, когда в его деревне никто и предположить не мог, что всего через полчаса жизнь кончится.
Евгений Соловей: «Заходит к нам в хату 4 немца и 2 полицая. «Собирайтесь!» Мать: «Куда?» — «Вас повезем в большую Германию: там будете жить и процветать».
Всех деревенских немцы собрали в самом большом доме, чтоб ознакомить с планом передвижения. Это была ловушка, двери которой захлопнулись в считанные секунды. Что происходит, люди поняли только, когда на головы повалило пламя.
Евгений Соловей: «Дети кинулись прятаться в сено: потолок стал обваливаться. Мать как-то оказалась возле меня. Брат где-то окровавленный».
Мать вытолкнула его в окно, до леса было метров 200, он должен был пробежать под перекрестным огнем. С перебитыми ногами. А вечером пришли партизаны.
Евгений Соловей: «Мы собрались человек 5, зашли на это место, где горели, там груда огромная людей. Груда! Дети, старые, молодые! Разобрали, я своих опознал по одежде: окровавленная одежда пооставалась на их теле».
От огромной деревни остались только он — парень по фамилии Соловей — и обгоревший кот. 16-летний подросток стоял один в чистом поле, выл и копал яму для всех остальных.
Анна Григорьевна ― женщина без возраста. Она просто не знает, сколько ей лет. Когда попала в этот детский дом, предположительно было 7. Ей так и остались велики эти ступени. Сегодня она шагает по ним только потому, что 65 лет назад по деревне прошел слух, эсэсовцы идут жечь дома. Отец расстрелян, мать умерла от тифа. Она сама собрала 3 своих младших сестер и бежала с ними в лес. Там прожила на голой земле больше года. То, что видела и слышала, снится до сих пор.
Анна Мартинович: «Особенно по вечерам была страшная картина: днем не так заметна, пламя пышет, небо красное, алое! Особенно если кто-то там, причитание, плач!»
А потом 4 истощенных девочек в лесу обнаружили немцы, посадили в товарняк с пунктом назначения ― концлагерь. После освобождения детдом. Детские дома тогда стояли через каждые 5 километров. Количество сирот, у которых сгорели родители, исчислялось десятками тысяч.
Анна Мартинович: «Больше всего я переживала за маленькую сестричку. Меня звали Анюта, так она: «Нюня! Не бросай меня! Не отпускай меня!» — все время так вот просилась».
Вдоль дорог Белоруссии часто целыми кварталами стоят не дома, а могилы. В небе над ними не дым, а дымка облаков. И кажется, всe это было давно. Но по меркам большой истории 65 лет ― это почти что вчера.