Дикс: Доктор Гизевиус! Вчера мы дошли до 1938 года. Вы вернулись в Берлин на фиктивную должность, которую организовал для вас Шахт и теперь вы находились в постоянном контакте со своими политическими доверенными лицами: Шахтом, Остером, Канарисом и Нёбе. Последнее о чём вы свидетельствовали было о том, что в данном круге, тогда, у вас складывалось впечатление, что неизбежен переворот.

Итак, теперь мы переходим к так называемому кризису Фрича, по моему мнению решающему, внутриполитическому шагу в направлении войны. Вы будете добры описать весь ход и предпосылки этого кризиса, в особенности держа в уме тот факт, что во время этого кризиса состоялся поход в Австрию, и всегда помнить, конечно же, о позиции и деятельности Шахта которые интересуют больше всего.

Гизевиус: Сначала я опишу сам ход кризиса, и правильно, что все мои друзья считали его первым решающим шагом к войне. Я соберу факты один за одним. Я считаю уместным, для того, чтобы не путать картину пока оставить Шахта в стороне, потому что факты довольно обширные. Я не буду в начале указывать на свои источники информации или описывать собственный опыт, скорее я подожду пока меня об этом не спросят.

12 января 1938 немецкая публика была удивлена сообщением о том, что женился фельдмаршал фон Бломберг в то время военный рейхсминистр. Не приводилось никаких деталей о его жене или фотографий. Несколько дней спустя появилась единственная фотография, фотография маршала и его новой жены перед обезъяньей клеткой в лейпцигском зоопарке. В Берлине начали циркулировать ехидные слухи о прошлой жизни жены маршала. Несколько дней спустя на столе комиссара полиции Берлина появилась толстая папка которая содержала следующую информацию: жена маршала фон Бломберга ранее была осуждённой проституткой которая была зарегистрирована как проститутка в материалах семи крупных немецких городов, она была в материалах уголовных дел Берлина. Я лично видел отпечатки и фотографии. Она также была приговорена берлинскими судами за распространение недостойных фотографий. Комиссара полиции Берлина обязали представить этот материал по официальным каналам, начальнику полиции Гиммлеру.

Дикс: Простите меня пожалуйста, кто в то время был комиссаром полиции Берлина?

Гизевиус: Комиссаром полиции Берлина был граф Хелльдорф. Граф Хелльдорф понимал, что если этот материал передать рейхсфюреру СС это поставит Вермахт в очень позорное положение. Тогда бы у Гиммлера оказался необходимый материал, чтобы разрушить репутацию и карьеру Бломберга и нанести удар по руководству вооружённых сил. Хелльдорф отнёс этот материал ближайшему сотруднику маршала Бломберга, тогдашнему начальнику управления вооружённых сил Кейтелю, который тогда породнился с маршалом Бломбергом через брак их детей. Маршал Кейтель, или генерал-полковник Кейтель кем он тогда был, внимательно просмотрел материал и потребовал о том, чтобы комиссар полиции Хелльдорф замял скандал и закрыл дело.

Дикс: Вероятно вы расскажете трибуналу об источнике вашей информации.

Гизевиус: Я получил информацию от графа Хелльдорфа, который описал мне всё дело, и от Нёбе, оберрегинрунгсрата штаба полиции в Берлине, и позднее рейхскриминальдиректора.

Кейтель отказался позволить Бломбергу понести какую-либо ответственность. Он отказался сообщить начальнику генерального штаба Беку143 или начальнику армии, генерал-полковнику Фричу. Он послал графа Хелльдорфа с материалом к Герингу. Хелльдорф представил весь материал подсудимому Герингу. Геринг утверждал, что ничего не знал о разных частях уголовных дел и предыдущих приговорах жены фон Бломберга. Вместе с тем в этой первой беседе, и последующих дискуссиях он признавал, что он знал следующее:

Первое, что несколько месяцев назад маршал Бломберг уже спрашивал Геринга о том допустимо ли иметь дело с женщиной низкого происхождения, и вскоре он спросил Геринга поможет ли он получить ему разрешение на брак с этой женщиной «с прошлым» как он выразился. Позднее Бломберг снова пришёл и сказал Герингу, что эта дама к сожалению имела ещё одного любовника и он должен был просить Геринга помочь ему избавиться от этого любовника.

Дикс: Простите меня. Геринг сказал это Хелльдорфу и вы узнали об этом от Хелльдорфа?

Гизевиус: Да, так сказал Геринг, и в ходе дальнейшего расследования мы узнали об этом также от других источников. Тогда Геринг избавился от этого любовника дав ему валюту и отправив его в Южную Америку. Несмотря на это, Геринг не сообщил Гитлеру об этом инциденте. Он даже поехал с Гитлером, как свидетель, на свадьбу маршала Бломберга 12 января. Я хочу заметить…

Председатель: Доктор Дикс трибунал хотел бы знать, как вы считаете, эти вопросы которые выглядят личными, относятся к обвинениям и каким образом затрагивают подсудимого Шахта или подсудимого Геринга или подсудимого Фрика?

Дикс: Здесь я служу интересам, правильным интересам подсудимого Шахта. Нужно представить весь ужас этого кризиса для того, чтобы понять какое влияние, какое революционное влияние это имело на Шахта и его окружение, поскольку это касалось режима. Я уже сказал о том, что кризис Фрича являлся поворотной точкой превращения Шахта из сторонника и в некоторой степени восхищённого Гитлером, в смертельного врага который имел планы на его жизнь. Трибунал не сможет понять такую сильную перемену если трибунал не получит такое же впечатление как имел в то время Шахт. На самом деле, я без необходимости никоим образом не хочу полоскать грязное бельё. Моё решение задать эти вопросы и попросить свидетеля описать подробно кризис Фрича мотивировано только тем фактом, что дальнейшее развитие о Шахте и кризисе Фрича, или скажем так, кружке Остера-Канариса к которому относился Шахт, нельзя понять если не осознать ужасающих обстоятельств этого кризиса. Перед лицом этих фактов, какими бы неприятными они ни были, необходимо решить довести эти иногда очень личные вопросы до сведения трибунала. К сожалению я не могу отказаться от этого в своей защите. Это альфа и омега моей защиты.

Джексон: С позволения трибунала, может быть будет полезно узнать о нашей позиции в связи с таким ходом показаний, если следует рассматривать то допустимы ли они или нет.

Я хотел бы, если данный инцидент не будет затронут, затронуть его в перекрёстном допросе в нескольких аспектах. Одно то, что это демонстрирует причину вчерашнего инцидента, который думаю важен в оценке правдивости показаний по данному делу.

Другая вещь заключается в том, что это связано с захватом власти. В Германии были некоторые люди от которых этим заговорщикам нужно было избавиться. Кого-то из них спокойно убили. Кого-то из них, как мы видим по чистке Рёма, когда их собирались убить то побуждали к какой-то оппозиции. Им приходилось бить другими средствами, и средства использованные против Фрича и Бломберга показывают заговор по захвату власти и избавлению от людей которые могли встать на пути агрессивной войны.

Думаю, будет видно, что Фрич и Бломберг были среди тех надежд немецкого народа позволивших этим нацистам дойти до туда куда они дошли, считая, что по крайней мере есть два человека которые будут стражами их интересов, и метод каким ударили по этим двум людям важная часть истории заговора, и я собираюсь пройти это в перекрёстном допросе.

Вероятно суду будет материально решить о том следует ли продолжать.

Дикс: Могу я добавить ещё одну вещь?

Председатель: Да, доктор Дикс.

Трибунал считает, что в виду сказанного вами и сказанного господином судьей Джексоном, ваш допрос следует продолжить и вы без сомнения постараетесь ограничить его как можно более политическими аспектами вопроса.

Дикс: Конечно. Но личные вопросы такого политического значения в данном деле таковы, что их нельзя опустить.

Тогда, доктор Гизевиус, вы понимаете сложность ситуации. Мы хотим дачи показаний, а не выставления чего-то сенсационного. Однако, когда нужно говорить о таких темах для того, чтобы объяснить трибуналу развитие, я прошу вас говорить откровенно.

Гизевиус: Я прошу трибунал осознать мою трудность. Лично я не хочу говорить об этих вещах.

Я должен добавить, что Геринг был единственным главой отдела исследований. Это было учреждение которое занималось всем телефонным контролем в Третьем Рейхе. Этот отдел исследований не удовлетворялся, как здесь описывали, простой записью телефонных бесед и расшифровкой сообщений, но он имел собственную разведывательную службу, со своими сотрудниками для получения информации. Таким образом, было вполне возможно получить конфиденциальную информацию о жене маршала фон Бломберга. Когда Хелльдорф вручил материал Герингу, Геринг посчитал себя обязанным вручить этот материал Гитлеру. У Гитлера был нервный срыв и он немедленно решил уволить маршала Бломберга. Первой мыслью Гитлера, как он позже говорил генералам на встрече, было назначить генерал-полковника Фрича преемником Бломберга. В момент, когда он довёл своё решение, Геринг и Гиммлер напомнили ему о том, что этого нельзя сделать с учётом материала от 1935 года которым Фрич был серьёзно инкриминирован.

Дикс: Доктор, извините. Какой ваш источник информации о беседе между Гитлером и генералами, а также о заявлении Геринга?

Гизевиус: Несколько генералов которые принимали участие в этой встрече рассказывали мне об этом, и я уже говорил, что по ходу событий, которые мне ещё нужно описать, сам Гитлер делал много заявлений. До 20 июля мы также имели в распоряжении подлинные документы верховного военно-полевого суда который состоялся позже.

Материал 1935, который представили Гитлеру в январе 1938, ссылался на тот факт, что в 1934 Гестапо пришла мысль уголовно преследовать вместе с другими врагами государства, гомосексуалистов как преступников. В поиске доказательств Гестапо посещали исправительные учреждения и просили у осуждённых, которые шантажировали гомосексуалистов доказательств и имена гомосексуалистов. Один из заключённых сообщил ужасную историю, которая на самом деле была ужасной, что я не повторяю это здесь. Достаточно сказать, что этот заключённый считал, что человеком был некий господин фон Фрич или Фриш. Заключённый не смог вспомнить правильное имя. Гестапо в 1935 передало эти материалы Гитлеру. Гитлера возмутило содержание. Говоря с генералами, он сказал о том, что не хочет знать о таком отвратительном деле. Гитлер приказал немедленно сжечь материалы.

Теперь, в январе 1938 Геринг и Гиммлер напомнили Гитлеру об этих материалах, и благодаря уму Гейдриха Гитлеру снова представили эти материалы, которые предположительно сожгли в 1935 и которые составляли, между прочим, обширное расследование. Гитлер верил, как он сказал тогда своим генералам, что после такого разочарования в Бломберге, можно было ожидать омерзительных вещей и от Фрича. Подсудимый Геринг обеспечил доставку осуждённого из тюрьмы к Гитлеру и в рейхсканцелярию. В Каринхалле, Геринг ранее угрожал этому осуждённому смертью если он не подтвердить свои заявления.

Дикс: Откуда вам это известно?

Гизевиус: Об этом говорилось в верховном военно-полевом суде. Тогда Фрича вызвали в рейхсканцелярию и Гитлер сказал ему об обвинениях которые предъявили в отношении него. Фрич, джентельмен от и до, получил конфиденциальное предупреждение от адъютанта Гитлера, но оно было настолько расплывчатым, что Фрич прибыл в рейхсканцелярию крайне взволнованным. Он понятия не имел о том, в чём его обвинял Гитлер. С негодованием он отрицал совершение предполагаемого преступления. В присутствии Геринга, он дал Гитлеру честное слово, что все обвинения были ложью. Но Гитлер подошёл к ближайшей двери, открыл её, и вошёл осуждённый, показал на Фрича и сказал: «Это он».

Фрич лишился дара речи. Он смог только попросить проведения расследования. Гитлер потребовал немедленной отставки и при условии, что Фрич будет молчать, он согласился оставить дело так как есть. Фрич обратился к Беку, начальнику генерального штаба. Начальник генерального штаба Бек обратился к Гитлеру. Тяжёлая борьба привела к расследованию этих ужасных обвинений в отношении Фрича. Эта борьба длилась около недели. В рейхсканцелярии шли острые споры. В конце концов наступило знаменитое 4 февраля, когда генералам, которые до этого дня – то есть, 10 дней после увольнения Бломберга и освобождения от Фрича – были совершенно не осведомлены о том факте, что оба их начальника уже не имели должности, приказали явиться в Берлин. Гитлер лично представил генералам материалы таким образом, что они были совершенно запутаны и сказали, что они удовлетворены тем, что дело следует расследовать в судах. Одновременно Гитлер удивил генералов…

Дикс: Вам известно об этом только от участников этой встречи?

Гизевиус: От участников встречи, да.

Одновременно Гитлер удивил генералов объявлением о том, что у них был новый главнокомандующий, генерал-полковник фон Браухич144. Между делом, кого-то из генералов освободили от должностей, и также за вечер до этого объявления, в газетах появилось сообщение согласно которому Гитлер под предлогом взятия под узду правительства уволил министра иностранных дел фон Нейрата, ввёл в действие замену в министерстве экономики, и затем, в качестве приложения к этому сообщению, объявили о замене в военном министерстве и руководстве армией.

Затем возникла новая борьба, которая длилась несколько недель, по поводу сбора военно-полевого суда которому следовало решить о восстановлении в правах генерал-полковника фон Фрича. Для всех нас это был момент, когда мы поверили, что мы сможем доказать в германском верховном суде методы используемые Гестапо для избавления от своих политических противников. Это была уникальная возможность опросить свидетелей под присягой по поводу того как была выдумана вся интрига. Поэтому мы стали готовится к своему участию в процессе.

Дикс: Кого вы имеете в виду под «мы» в данном случае?

Гизевиус: Прежде всего был единственный человек который как честный юрист и судья сам был участником верховного военно-полевого суда. Тогда это был главный военный прокурор, и позднее главный судья армии, министериальдиректор, доктор Зак145. Этот человек верил в том, что он в долгу перед духом закона, чтобы внести любой возможный вклад в раскрытие этих вопросов. Он так и сделал, за что поплатился жизнью после 20 июля.

В ходе расследования, судьи этого верховного военно-полевого суда опрашивали свидетелей Гестапо. Они исследовали материалы Гестапо, они проводили расследование на месте, и при помощи криминалиста Нёбе, ушло немного времени на то, чтобы они точно установили, что речь шла об однофамильце; это был не генерал-полковник фон Фрич, а капитан в отставке фон Фрич который давно ушёл на пенсию.

В ходе этого расследования судьи установили ещё один факт, им смогли доказать, что Гестапо выходило по месту жительства однофамильца фон Фрича уже 15 января и опрашивало его домохозяйку. Могу я снова сравнить две даты. 15 января, Гестапо имело доказательство того, что Фрич невиновен. 24 января подсудимый Геринг доставляет осуждённого и свидетеля обвинения в рейхсканцелярию для того, чтобы уличить Фрича, генерал-полковника. Мы верили в то, что на самом деле здесь мы столкнулись с заговором невероятного размаха, и мы верили, что теперь-то даже генерал-скептик должен понимать, что это были не только нижние чины Гестапо, что было планирование и замысел, невидимый и тайный, без каких-либо сведений министров или рейхсканцелярии и что требовалось вмешательства от человека чести. В этом заключалась причина почему мы сформировали большую группу и почему мы понимали, что нам больше не требовалось в тайне собирать материал о Гестапо. Именно это было самой большой трудностью с которой нам пришлось иметь дело. Мы слышали о многом, но если бы мы передали эти доказательства, мы бы во всяком случае подвергли террору Гестапо тех людей которые представили нам доказательства.

Теперь мы могли выступить законно, и поэтому мы начали прилагать усилия убедить генерал-полковника фон Браухича представить необходимые доказательства верховному военно-полевому суду.

Дикс: Кого вы имеете в виду под «мы»?

Гизевиус: Тогда была группа, в которой я должен назвать доктора Шахта, который был чрезвачайно деятельным и который ходил к адмиралу Рёдеру, к Браухичу, к Рудштедту и Гюртнеру и везде пытался объяснить, что возник сильнейший кризис, что сейчас нам нужно было действовать, что сейчас у генералов стояла задача избавить нас от режима террора.

Однако в связи с этим я должен назвать ещё одно имя. В 1936 Шахт уже представил меня доктору Герделеру146. Я имел честь идти одной дорогой с этим храбрым человеком с того времени до 20 июля. И теперь, назвав здесь впервые, в данном зале где стало известно много ужасных вещей, имя немца который был смелым и бесстрашным борцом за свободу, справедливость и достоинство и который, как мне кажется, однажды будет примером, и не только для Германии, чтобы доказать, что можно до смерти верно выполнять свой долг, даже при терроре Гестапо.

Этот доктор Герделер, который всегда был бесстрашным и безустанным борцом, имел в те дни несравнимую отвагу. Как и доктор Шахт, он ходил из министерства в министерство, от одного генерала к другому, и он также верил в то, что пришёл час, когда он сможет добиться единого фронта достойных людей возглавляемых генералами. Браухич не отказал ему. Он не отказался действовать по просьбе Герделера. Фактически он заверил Герделера в своём участии в мятеже с почти религиозным рвением.

И как свидетель я могу сказать, что Браухич также торжественно заверил меня в том, что теперь он воспользуется возможностью, чтобы бороться против Гестапо. Однако, Браухич поставил одно условие и это условие приняли все генералы. Браухич сказал: «Гитлер всё ещё популярен, мы опасаемся мифа о Гитлере. Мы хотим представить немецкому народу и миру окончательное доказательство посредством верховного военно-полевого суда и его вердикта». Таким образом Браухич отсрочил свою акцию до дня вынесения вердикта верховного военно-полевого суда.

Собрался верховный военно-полевой суд. Он начал разбирательство. Заседание внезапно прервалось при драматичных обстоятельствах. Должен добавить, что Гитлер назначил подсудимого Геринга председателем этого верховного военно-полевого суда. И теперь под преседательством Геринга собрался верховный военно-полевой суд.Я знаю от Нёбе о том, что Геринг в предыдущие дни имел консультации с Гиммлером и Гейдрихом. Я знаю о том, что Гейдрих сказал Нёбе: «Этот верховный военно-полевой суд будет концом моей карьеры».

Дикс: Нёбе вам это сказал?

Гизевиус: Да, однажды. Верховный военно-полевой суд представлял собой огромную опасность для Гестапо. И теперь верховный военно-полевой суд заседал несколько часов и был прерван при драматических обстоятельствах, так как этот день выбрали для похода германских армий в Австрию. Даже до того мы без сомнения знали о том, почему председатель этого военно-полевого суда был необычайно заинтересован в получении войсками приказа выступать, не внутри Рейха, а вне Рейха. Верховный военно-полевой суд не мог собраться пока не прошла неделя, и тогда Гитлер был триумфатором. У генералов случилась первая «цветочная кампания», был объявлен плебесцит, празднование было великим, а замешательство среди генералов ещё сильнее. Поэтому военно-полевой суд был распущен. Была явно установлена невиновность Фрича, но Браухич сказал о том, что в результате изменившейся психологической атмосферы созданной аннексией Австрии, он больше не мог взять ответственность за мятеж.

Грубо говоря, такова история того как военное министерство практически лишилось своих ведущих людей, и того как генералы оказались в несравнимом замешательстве. С этого времени мы пошли по пути радикализма.

Дикс: Вероятно я могу попросить трибунал позволить зачитать в связи с этим одну фразу из документа который я представлю как экземпляр Шахт-15. Моя документальная книга пока в процессе перевода, но я надеюсь она будет здесь к дню заслушивания Шахта. Есть только одна фраза которая представляет интерес в связи с этим. Это из ежегодного доклада генерального штаба…

Председатель: Документы вообще представили трибуналу и обвинению?

Дикс: Документы дважды подробно обсуждали с обвинением, однажды в связи с вопросом перевода, и затем по вопросу их допустимости как доказательства, и господин Додд обсуждал их в открытом суде. Я твёрдо убеждён в том, что обвинение тщательно ознакомилось с документом. Это всего лишь одна фраза и мне не кажется, что обвинение возразит оглашению одной фразы, так как в противном случае можно потерять связь с документальным доказательством. Я представлю документ сейчас и потом, когда это будет казаться практичным. Это всего лишь одна фраза из двухлетнего доклада генерального штаба Соединённых Штатов…

Джексон: Я не знаю о чём документ, ваша честь. Я хочу знать, потому что мы можем захотеть задать об этом какие-нибудь вопросы. Я не хочу создавать задержку доктору Диксу, но у меня нет копии и я пока не знаю, что это.

Дикс: Я только хотел сократить слушания, но как я понимаю могут возникнуть трудности, и может потребоваться долгая дискуссия, и опускаю это, и представлю это позже со своими документальными доказательствами.

[Обращаясь к свидетелю]

Ради дополнительной осведомлённости суда, вероятно вы опишите должность председателя в германских военно-полевых разбирательствах, что контроль за допросом находился в его руках, что, фактически, всё дело в его руках.

Гизевиус: Доктор Дикс, я не сомневаюсь в том, что вы сможете описать полномочия такого председателя лучше и яснее с юридической точки зрения. Однако, я бы хотел сказать следующее:

Я читал стенограмму этого заседания, так как это один из тех документов которые мы думали однажды обнародовать. И, надеюсь мы его снова найдем. Из стенограммы можно видеть, что подсудимый Геринг, как председатель, был запевалой всего разбирательства и вопросов.

Он опрашивал свидетелей обвинения, и позаботился о том, чтобы не задавали никаких вопросов которые могли оказаться затруднительными. Я должен сказать, из этой объемной стенограммы, что Геринг знал о том как скрыть подлинные факты тем способом каким он вёл разбирательство.

Дикс: В своих вступительных словах в начале заседания, я назвал кризис Фрича первым решающим внутриполитическим шагом к войне, и вы, доктор, приняли этот термин. После завершения описания кризиса Фрича, вы укажите причину по которой имели свои взгляды, и какое влияние это оказало на вашу группу в связи с этим, в особенности на Шахта?

Гизевиус: Я снова должен заметить, что до кризиса Фрича в рядах немецкой оппозиции было сложно рассматривать возможность войны. Это было из-за того факта, что в Германии оппозиционные группы были уверены в силе армии, и ведущих людей, что они верили, что достаточно иметь такого человека чести как Фрич во главе германской армии. Казалось немыслимым, что Фрич потерпел бы скатывание к террору или к войне. Только немногие отмечали, что в самом характере каждой революции кроется выход за границы нации. Из истории мы верили в то, что данную теорию следует отмечать как опасность угрожающую национал-социалистической революции, и поэтому нас постоянно предпреждали те кто был убеждён в том, что они столкнулись с революцией, не только с диктатурой, что однажды революционеры обратятся к войне как к последнему средству. Как стало очевидно в ходе кризиса Фрича такой радикализм возобладал, широкий круг стал осведомлён о том, что угрозу войны больше нельзя игнорировать.

Дикс: И подсудимый Шахт также принадлежал к этому кругу?

Гизевиус: Да. В течение этих дней кризиса Фрича, Шахт как и многие другие, говорил: «Это значит война», и это было прямо сказано тогдашнему главнокомандующему армией генералу фон Браухичу.

Дикс: Теперь возникает вопрос, почему Шахт ранее финансировал программу перевооружения, по крайней мере в начале?

Гизевиус: Шахт всегда говорил мне о том, что он финансировал программу перевооружения в оборонительных целях. Шахт многие годы был убеждён в том, что такая крупная нация в центре Европы по крайней мере должна иметь средства для обороны. Я могу заметить, что в то время крупными группами немецкого народа владела мысль о том, что существовала возможная угроза с Востока. Вам не следует забывать о пропаганде которой был наводнён немецкий народ, и что причины приводимые для этой конкретной угрозы с Востока были основаны на польских устремлениях на Восточную Пруссию.

Дикс: Шахт также обсуждал с вами в то время тот факт, что перевооружение служило его политическим целям, так как в результате этого он мог бы снова начать дискуссии о всеобщем разоружении?

Гизевиус: Прошу прощения. К сожалению я забыл сам подчеркнуть данный пункт. Шахт считал, что следовало использовать все средства для того, чтобы снова поднять дискуссию о перевооружении147. Он думал, что очень скоро – думаю он считал, с 1935 – внимание стран-оппонентов снова обратиться на перевооружение Германии, и тогда Гитлер, потому что о его перевооружении было известно, будет вынужден возобновить дискуссии на Конференции по разоружению148.

Дикс: То о чём вы сказали, было предметом вашей беседы с Шахтом в то время, или это ваше сегодняшнее суждение?

Гизевиус: Нет, я очень хорошо помню эту беседу, потому что я думал о склонности Гитлера к другим направлениям нежели присутствию на Конференции по разоружению. Я подумал о том, что у Гитлера должна быть совершенно другая ментальность, и весьма удивительно, что Шахт считал возможным, что Гитлера можно причалить к таким мыслям.

Дикс: У вас сложилось впечатление из ваших бесед с Шахтом, что его подробно информировали о типе, скорости и степени перевооружения?

Гизевиус: Я хорошо помню как часто Шахт просил меня и моих друзей о том можем ли мы помочь ему получить информацию о степени перевооружения запросив военное рейхсминистерство. Вчера я уже описывал усилия которые он предпринимал, чтобы получить подробности через Остера и Томаса.

Дикс: Вы можете рассказать трибуналу предпринимал ли Шахт какую-либо попытку ограничить расходы на вооружение, и таким образом ограничить степень и скорость перевооружения, и если так, когда он прилагал эти усилия?

Гизевиус: По моим сведениям, он начал пытаться уже в 1936. В жарких дискуссиях об отставке Шахта как министра экономики в 1937, его усилия в данном направлении играли очень важную роль. Я вспоминаю, что практически в каждой беседе шла речь об этом пункте.

Дикс: Итак, говорится – и совершенно понятно также и обвинением, что по причинам которые приводил Шахт, даже в официальных докладах и тому подобном, о необходимости этих ограничений в основном финансово-технического характера, то есть, он говорит как взволнованный экономический руководитель и взволнованный президент Рейхсбанка, а не как взволнованный патриот опасавшийся, что его строна может быть втянута в войну.

Вы знаете о каких-нибудь дискуссиях с Шахтом, о которых вы можете, что-нибудь вспомнить о грядущем, что может быть полезно для трибунала?

Гизевиус: Во всех этих предварительных дискуссиях были дюжины проектов сообщений которые писал Шахт. Их обсуждали в дружеских кругах. Приводя один пример, Шахт непрерывно обсуждал эти проекты с Герделером. Речь всегда шла об одном: что можно сказать, чтобы такое письмо не посчитали провокацией, но привлекло бы других беспартийных министров, и в частности военного министра Бломберга на сторону Шахта? В этом заключалась трудность, ибо как могли такие министры как Бломберг, Нейрат или Шверин-Крозиг, которые были гораздо лояльнее Гитлеру, быть убеждены присоединиться к Шахту нежели сказать о том, что Шахт снова провоцировал Гитлера и Геринга своим печально известным острым языком. Все эти письма можно понять только по их тактическим причинам, которые, как я сказал, подробно обсуждались ведущими людьми в оппозиции.

Дикс: Итак, после кризиса Фрича, какую форму принял политический заговор между вами и вашими друзьями и Шахтом?

Гизевиус: Я хочу разобрать это слово «заговор». В то время как до того момента нашу деятельность можно было называть более-менее оппозиционной, теперь на самом деле начался заговор, и здесь на первый план вышел человек который играл важную роль главы этого заговора. Начальник генерального штаба в то время, генерал-полковник Бек, верил в то, что пришло время для того, чтобы германские генералы подняли тревогу и внутри и за пределами страны. Мне кажется, трибуналу важно знать также об окончательной причине которая сподвигла Бека на этот шаг.

Начальник генерального штаба присутствовал, когда Гитлер в мае 1938, выступил с речью к генералам в Ютеборге. Эта речь предназначалась, чтобы восстановить в правах Фрича. Было сказано несколько слов о Фриче, но больше говорилось – и впервые совершенно открыто перед крупной группой германских генералов – о намерении Гитлера поглотить Чехословакию в результате войны. Бек слышал эту речь, и он был возмущён тем, что он, как начальник генерального штаба должен впервые слышать о таком намерении в таком собрании не будучи заранее об этом информирован и без консультаций. Во время этой же встречи, Бек направил Браухичу письмо, попросив немедленной беседы с ним. Браухич отказался и умышленно заставил Бека ждать несколько недель. Бек потерял терпение и написал длинный меморандум в котором как начальник генерального штаба он протестовал против того факта, что немецкий народ втягивают в войну. В конце меморандума Бек объявил о своей отставке и здесь мне кажется есть возможность сказать слово об этом начальнике генерального штаба.

Дикс: Минуточку, доктор. Вы расскажите нам об источнике ваших сведений о том, что думал Бек, и переговорах между Беком и Браухичем?

Гизевиус: Бек доверился мне, и в последние годы я очень тесно работал с ним, и был на его стороне до последнего часа его жизни 20 июля. Я могу свидетельствовать здесь, и трибуналу важно об этом знать, что Бек снова и снова боролся с проблемой, что нужно делать начальнику генерального штаба, когда он сознаёт, что события ведут к войне. Поэтому я обязан его памяти, и своей присяге здесь, чтобы не скрывать тот факт, что Бек принял последствия будучи единственным немецким генералом добровольно покинув свой пост, для того, чтобы показать, что есть та грань за которую не могут переступать даже генералы на ведущих должностях, но жертвуя своим положением и своей жизнью, должны уходить в отставку и не принимать никаких последующих приказов. Бек считал, что генеральный штаб был не только военно-технической организацией, он видел в германском генеральном штабе совесть германской армии и соответственно готовил свой штаб. Он неизмеримо страдал в последние годы жизни, потому что люди которых он готовил в таком духе не последовали диктату их совести. Я в долгу перед этим человеком и говорю, что он был человеком твёрдого характера.

Председатель: Доктор Дикс, думаю мы можем понять, что на самом деле делал Бек.

Дикс: Да, ваша честь, но…

Председатель: Вероятно будет удобнее прерваться. Я имею в виду, свидетель сказал, что Бек протестовал в меморандуме и подал в отставку и это было несколько минут тому назад, и поскольку затем он говорил и не сказал нам, что на самом деле делал Бек.

Дикс: Да.

Председатель: Мы прервёмся.

Председатель: Трибунал не будет заседать утром в субботу в открытом режиме, а будет заседать в закрытом судебном заседании.

Дикс:

[Обращаясь к свидетелю]

Вы говорите, что генерал-полковник Бек осуществил своё решение подать в отставку после речи в Ютеборге. Что он затем сделал?

Гизевиус: Гитлер и Браухич срочно давили на него, чтобы он остался в должности, но Бек отказался и настаивал на отставке. Соответственно Гитлер и Браухич призвали Бека хотя бы не делать свою отставку публичной несколько месяцев. Бек который пока не пошёл по пути государственной измены, подумал, что ему следует выполнить эту просьбу. Позднее он сильно сожалел о таком лояльном отношении. Факт в том, что ещё в конце мая или начале июня, его преемник, генерал Гальдер149 принял должность начальника генерального штаба, и с этого момента Бек на самом деле больше не был ответственным.

Дикс: Могу я снова спросить, по каким наблюдениям, и беседах с кем, вы основываете сведения об этих фактах?

Гизевиус: Из постоянных дискуссий, которые у меня были с Беком, Остером, Герделером, Шахтом и всей группой людей в то время, позднее, вопрос почему Бек не довёл до общественности свою отставку сильно давил на него в такой мере, что это было постоянной темой дискуссий между ним и мною до самого конца.

Дикс: Это была отставка Бека, но тогда также поднималась проблема рассуждений о возможной отставке Шахта. По вашим сведениям и по вашим наблюдениям, вопрос необходимости или возможности отставки Шахта обсуждался между Шахтом и Беком?

Гизевиус: Да, это подробно обсуждалось.

Бек считал, что только его отставка не может быть достаточно эффективной. Поэтому он обратился к Шахту и спросил не присоединиться ли он к Беку, чтобы тоже уйти в отставку. Эту тему подробно обсуждали, с одной стороны лично Бек с Шахтом, а с другой стороны Остер и я, которые выступали как два посредника. В ходе этих совещаний, должен признаться, что я тоже считал, что Шахт должен был в любых обстоятельствах уйти в отставку и я тоже рекомендовал ему это. Однако, Остер считал, что Шахт обязательно должен остаться в должности и попросил его сделать это, для того, чтобы влиять на генералов Шахт был нужен как чиновник с министерским титулом. В ретроспективе я должен сказать, что мой совет Шахту был неправильным. События которые я ещё не описывал доказали насколько важно было для Остера и других, чтобы Шахт оставался в должности.

Дикс: Это, конечно, было серьёзным вопросом для совести Шахта. Вы сообщили трибуналу о ваших мнениях и мнениях Остера. Шахт обсуждал с вами свои сомнения, и за и против в своих рассуждениях в принятии его окончательного решения?

Гизевиус: Да.

Джексон: Я не возражаю, чтобы подсудимые рассматривали своё дело как они хотят, но я думаю мы вышли за рамки исследования приносящего пользу. Шахт здесь, он человек который может рассказать о своей совести, и я не знаю никакого способа как другой свидетель может об этом рассказать, и думаю это не тот вопрос ответ на который будет иметь компетентное значение, и я покорно возражаю.

Председатель: Доктор Дикс, думаю лучше, чтобы вы рассказали нам о том, что делал Шахт – не говоря нам, но понять от свидетеля, что делал Шахт.

Дикс: Если могу, я хочу сделать короткую ремарку. Конечно это правда, как сказал господин судья Джексон, что Шахт лучше знает о собственных причинах и может рассказать о них трибуналу. Однако, в таком сложном вопросе, оправдание которое может выступать предметом аргументации – обвинение видимо склонно считать ход мыслей который привёл к решению Шахта неприемлимым – мне кажется, по крайней мере на основе правил доказывания, что к трибуналу имеет отношение слышать от очевидца то какими были условия и были ли они на самом деле такими в то время, или же Шахт, находящийся на скамье подсудимых, пост фактум, предусмотрел какое-то объяснение, в чём подозревают более или менее каждого подсудимого.

Председатель: Трибунал считает, что свидетель может рассказать нам о том, что говорил Шахт и, что делал Шахт, но не о том, что Шахт думал.

Дикс: Разумеется. Ваша светлость, я лишь хочу, чтобы он рассказал нам о том, что говорил Шахт свидетелю в то время как о его мнении.

Председатель: Не думаю, что следует это дальше обсуждать. Свидетель услышал то, что я сказал и вы можете спросить его о том, что говорил Шахт и что делал Шахт, но не о том, что думал Шахт.

Дикс: Очень хорошо, что говорил вам Шахт относительно причин его отставки?

Гизевиус: Шахт тогда сказал мне о том, что в конце концов все, что мы имели было генералами на которых нельзя было положиться даже в случае реального мятежа. По этой причине, как политик, он считал своим долгом обдумать какую-то иную возможность нежели мятеж для достижения изменения условий в Германии. По этой причине он изменил план который он объяснил мне тогда. Шахт сказал мне: «Я держу Гитлера за глотку». Этим он имел в виду, что как он подробно мне объяснил, что теперь приближался день, когда долги взятые рейхсминистром финансов и таким образом рейхскабинетом следовало выплатить Рейхсбанку. Шахт сомневался в том готов ли министр финансов, Шверинг-Крозиг, быть готов без дальнейшей отсрочки выполнить моральное и юридическое обязательство по выплате кредитов которые росли.

Шахт думал о том, что это был момент, когда он должен будет выступить со своей отставкой, совместно с дирекцией Рейхсбанка и он надеялся на то, что в данной ситуации, остальные рейхсминистры присоединятся к нему, большинство из которых тогда ещё были демократами.

Вот, что он имел в виду говоря мне: «У меня осталась последняя стрела, и в такой момент ни Нейрат, ни Гюртнер ни Зельдте не смогут отказаться последовать за мной».

Тогда я ответил Шахту, что я сомневался в том будет ли, когда-нибудь такое заседание кабинета. По моему мнению будут предприняты шаги, чтобы убрать его более жесткими методами. Шахт мне не поверил, и прежде всего сказал мне о том, что он точно достиг бы одной цели, того, что такие вопросы обсудили бы в кабинете, и тогда он бы вызвал в Германии такую же тревожную ситуацию какая была в феврале 1938 во время кризиса Фрича. Таким образом он ожидал радикальной реформы кабинета которая бы создала для генералов подходящую психологическую атмосферу, чтобы вмешаться.

Дикс: В начале вы говорили о том, что Шахт сказал или намекнул на то, что он абсолютно не надеется на генералов как способных на мятеж. На каких генералов он ссылался, и что он имел в виду?

Гизевиус: Тогда Шахт имел в виду первую революционную ситуацию которая возникла в Германии в течение месяцев с мая по сентябрь 1938, когда мы дрейфовали в сторону чехословацкого военного кризиса. Бек тогда заверил нас в своей отставке – под нами, я имею в виду Герделера, Шахта и других политиков, что он оставит нам преемника который ещё энергичнее чем он сам, и который твёрдо решился ускорить мятеж если Гитлер решится на войну. Это человек которому Бек доверял, и кому он нас представил был генералом Гальдером. Фактически, приняв должность, генерал Гальдер немедленно предпринял шаги для начала дискуссий по теме Шахта, Герделера, Остера и всей нашей группы. Несколько дней спустя после принятия должности он послал за Остером и сообщил ему о том, что он считал, что дело шло к войне, и что он осуществит свержение правительства. Он спросил Остера, что он, со своей стороны, намерен сделать, чтобы втянуть в заговор гражданских.

Дикс: Кто были гражданские, кроме Герделера и Шахта?

Гизевиус: Гальдер задал этот вопрос Остеру и в обстоятельствах того времени, когда наш кружок был очень мал, Остер ответил, что в лучшем случае он знает только о двух гражданских с которыми Гальдер мог иметь предварительные политические беседы, одним был Герделер, другим Шахт.

Гальдер отказался лично говорить с таким подозрительным человеком как Герделер. Он привел в качестве своей причины тот факт, что это было слишком опасно для него принять человека которого он пока не знает, в то время как он мог найти какую-нибудь официальную причину для совещания с Шахтом. Гальдер попросил Остера действовать в качестве посредника для такого совещания с Шахтом.

Остер обратился к Шахту через меня. Шахт высказал готовность. Совещание нужно было организовать в доме третьего лица. Я предупредил Шахта и сказал ему: «Как только Гальдер придет в ваш дом, вы убедитесь на деле».

Затем Гальдер посетил Шахта в конце июля 1938 в его резиденции, и он сообщил ему о том, что дела дошли до того, что война была неизбежна и что он, Гальдер, совершит мятеж, и он спросил Шахта готов ли он оказать ему политическую помощь на руководящей должности.

Вот, что тогда рассказал мне Шахт, а Гальдер рассказал Остеру.

Дикс: И Остер рассказал вам?

Гизевиус: Да, так как я постоянно действовал как посредник в этих дискуссиях, Шахт ответил, так как он заверил меня сразу после визита Гальдера, в том, что он был готов сделать всё, если генералы решаться устранить Гитлера.

Следующим утром, Гальдер послал за Остером. Он сказал ему об этой беседе и он спросил Остера нужно ли провести для этого мятежа полициейские мероприятия. Остер предложил о том, чтобы Гальдер лично поговорил со мной об этих вопросах. У меня была долгая беседа в темноте с Гальдером об этом мятеже. Мне кажется, что важно заявить о том, что тогда сказал мне Гальдер о своих намерениях. Сначала Гальдер заверил меня в том, что в отличие от многих других генералов, он не сомневался в том, что Гитлер хотел войны. Гальдер описывал мне Гитлера как кровожадного и ссылался на кровавую баню 30 июня. Однако, Гальдер сказал мне о том, что к сожалению было ужасно трудно объяснить подлинные намерения Гитлера генералам, в частности младшему офицерскому корпусу, ввиду сказанного, что влияло на офицерский корпус якобы, что всё это было колоссальным блефом, что армия могла быть абсолютно уверена в том, что Гитлер не хотел начинать войну, а скорее то, что он просто готовил дипломатический манёвр широкомасштабного шантажа.

По этой причине Гальдер считал, что было абсолютно необходимо доказать, даже последнему капитану, о том, что Гитлер вовсе не блефует, а на самом деле отдал приказ о войне. Поэтому Гальдер тогда решил, что ради информирования немецкой нации и офицеров он пойдет на риск начала войны. Но даже тогда Гальдер опасался мифа о Гитлера, и поэтому он предложил мне, чтобы в день начала войны Гитлер был убит с помощью бомбы, и немецкий народ должен был поверить, насколько возможно, в то, что Гитлера убила вражеская бомбовая атака на поезд фюрера. Тогда я ответил Гальдеру, что вероятно я слишком молод, но я не могу понять почему он не хотел рассказать немецкому народу, хотя бы потом, о том, что сделали генералы.

Затем от Гальдера несколько недель не было известий. Кампания в прессе против Чехословакии принимала всё более угрожающий характер и мы почувствовали, что это вопрос нескольких дней, или возможно недель, до начала войны. В этот самый момент Шахт решил снова посетить Гальдера и напомнить ему про его обещание. Я подумал, что лучше, чтобы свидетель присутствовал во время этой беседы и поэтому сопровождал Шахта. Мне не показалось, что Гальдер был очень рад присутствию свидетеля. Гальдер снова заявил о своём намерении привести к мятежу, но снова он хотел подождать до тех пор пока немецкая нация не получит доказательств воинственных намерений Гитлера в результате ясного приказа о войне. Шахт отметил Гальдеру огромную опасность такого эксперимента. Он дал Гальдеру понять, что войну нельзя просто начать с уничтожения легенды о Гитлере в глазах немецкого народа.

В подробной и очень взволнованной беседе Гальдер заявил о том, что он готов начать мятеж, не после официального начала войны, а в тот самый момент, когда Гитлер отдаст армии окончательный приказ выступать.

Мы спросили Гальдера мог ли он всё ещё контролировать обстановку и не мог ли Гитлер удивить его каким-то стремительным ударом. Гальдер буквально ответил: «Нет, он не может меня обмануть. Я разработал планы генерального штаба таким образом, что я обязан знать об этом за 48 часов». Думаю это важно, потому что в ходе последующих событий период времени между приказом выступать и самим выступлением значительно сократился.

Гальдер заверил нас в том, что кроме приготовлений в Берлине у него была в готовности танковая дивизия в Тюрингии под командованием генерала фон Гёпнера150, от которой могли потребовать остановить лейбштандарт151, который находился в Мюнхене, на пути в Берлин.

Хотя Гальдер сказал нам всё это, у меня и у Шахта осталось горькое послевкусие после этого совещания. Гальдер сказал Шахту, что он Шахт, казалось призывал слишком рано совершить мятеж, Шахт и я считали, что Гальдер мог бросить нас в последний момент. Мы сразу же сообщили Остеру о плохом впечатлении которое у нас сложилось, и мы сказали Остеру о том, что абсолютно нужно, что-то делать, чтобы убедить другого генерала в случае если Гальдер не будет действовать в последнюю минуту. Остер согласился и эти предварительные события привели к тому, что генерал-фельдмаршал фон Вицлебен152 впервые вошел в наш круг заговорщиков.

Дикс: Кто убедил фон Вицлебена?

Гизевиус: Шахт.

Дикс: Кто?

Гизевиус: Шахт убедил Вицлебена. Остер посетил Вицлебена и рассказал ему обо всём, что случилось. Потом Вицлебен послал за мной, и я рассказал ему о том, что считаю, что полицейская обстановка была такой, что он, как командующий берлинским корпусом армии, мог тайно пойти на мятеж. Вицлебен задал мне вопрос который тогда задвал нам каждый генерал: «Привидёт ли дипломатический инцидент на Востоке к войне на самом деле или же это неправда, как постоянно доверительно говорили Гитлер и Риббентроп генералам, что было скрытое соглашение с западными державами предоставлявшее Германии свободные руки на Востоке. Вицлебен сказал о том, что если бы такая договорённость существовала на самом деле, тогда, конечно, он не мог восстать. Я сказал Вицлебену о том, что Шахт с его превосходными знаниями об англо-саксонском менталитете без сомнения мог предоставить ему всю необходимую информацию.

Была организована встреча между Шахтом и Вицлебеном. Вицлебена привёз его дивизионный генерал, фон Брокдорф153, который должен был осуществить мятеж. Вицлебен, Брокдорф и я вместе поехали в сельский дом Шахта на совещание которое длилось несколько часов. Окончательным результатом было то, что Шахт убедил Вицлебена в том, что западные державы ни при каких обстоятельствах не позволят Германии двинуться на восточные территории и что теперь политика неожиданностей от Гитлера подошла к концу. Вицлебен решил, что он, со своей стороны независимо от Гальдера, проведет все необходимые приготовления если потребуется действовать.

Он выдал мне фальшивые документы и дал мне пост в штабе своего округа для того, чтобы под его личной охраной, я мог вести всю необходимую полицейскую и политическую подготовку. Он делегировал генерала фон Брокдорфа, он и посетили все пункты в Берлине которые Брокдорф должен был занять своей потстдамской дивизией. Госпожа Штрунк была на колесах и путешествуя якобы как туристы мы решали о том, что нужно было делать.

Дикс: Это свидетель Штрунк. Пожалуйста извините меня.

Гизевиус: Мне кажется я должен дать краткое объяснение о том почему было абсолютно необходимо взаимодействие Вицлебена. Было не так просто найти генерала который имел фактическую власть приказать своим войскам выступить. Например, были некоторые генералы в провинции которые не могли отдать своим войскам приказ выступить.

Председатель: Доктор Дикс, нужно вдаваться в подробности того, почему нужно было привлекать генерала Вицлебена?

Дикс: Причины почему был нужен генерал Вицлебен вероятно несущественны для нашего дела. Поэтому мы можем опустить данный предмет.

Доктор Гизевиус, пожалуйста скажите мне был ли Шахт постоянно информирован об этих военных и полицейских приготовлениях которые вы описали?

Гизевиус: Шахта информировали обо всех этих вопросах. Мы собрались вечером в резиденции фон Вицлебена и я показал всё, что наработал в письменном виде за день. Это подробно обсуждалось.

Дикс: Кроме этих военных и полицейских мероприятий, которые вы назвали, были какие-либо политические мероприятия?

Гизевиус: Да, конечно. Нам было нужно аккуратно решить о том, что нужно сказать немецкой наци в таком случае с точки зрения внутренней политики, а также были некоторые приготовления которые нужно было сделать относительно внешней.

Дикс: Что вы имеете в виду под внешней – политику?

Гизевиус: Да, конечно, внешнюю политику.

Дикс: Почему конечно? Включалось министерство иностранных дел или что означала внешняя политика в данном случае?

Гизевиус: Очень трудно дать объяснение, потому что сотрудничество с зарубежными странами во время войны, или непосредственно перед войной, вопрос который очень трудно обсуждать так как мы затрагиваем весьма спорную тему. Если мне нужно говорить об этом, тогда мне по крайней мере важно назвать причины которые привели к тому, что люди вели такие дискуссии с зарубежными странами, а также указать время и даты.

Дикс: Я уверен в том, что трибунал разрешит вам сделать это. Думаю трибунал разрешит, чтобы мотивы…

Председатель: Думаю, трибунал считает, что вы слишком сильно вдаётесь в детали по данным вопросам. Если трибунал готов принять показания свидетеля как правду, это покажет, что в то время Шахт вёл переговоры с ним и генералом Вицлебеном с целью предотвратить войну. Я говорю, если трибунал это примет, и кажется вы не докажете данный предмет деталями таких переговоров, которые кажутся мне не очень важными.

Дикс: Да, но по моему мнению важность и насыщенную деятельность этих заговорщиков следует детально исследовать. По моему мнению недостаточно того, что эти планы…

Председатель: Но вы рассматриваете их с 10 часов утра.

Дикс: Ваша светлость, сейчас я приступаю к точке зрения Шахта, что касается обзора, политического обзора со стороны Шахта…

Председатель: Мне сказали, что вы прошлым вечером сказали о том, что вы будете ещё полчаса. Вы помните, что так сказали? Вероятно это был неправильный перевод.

Дикс: О, нет, это недопонимание. Я сказал о том, что если я затрону кризис Фрича и закончу его, это займет ещё полчаса – то есть, только кризис Фрича. Уважаемый суд, положение такое: сейчас мы слушаем историю политической оппозиции в которой Шахт играл ведущую роль. Если у подсудимого Геринга и остальных имелись дни на то, чтобы описать весь ход событий со своей точки зрения, думаю, что справедливость требует, чтобы таким людям которых представляет в зале суда подсудимый Шахт, которые боролись против этой системы в самых страшных условиях террора, следует разрешить подробно рассказать историю своего оппозиционного движения.

Поэтому, я бы просил трибунал – и я не выступаю за поверхностность – разрешить мне позволить свидетелю сделать ещё некоторые замечания о мероприятиях проводившихся группой заговорщиков. Беком, Шахтом, Канарисом и остальными, что он уже затрагивал. Я прошу трибунал понять, что я считаю это самым важным, и я полагаю, ваша светлость, что если этого не сделать сейчас, обвинение поднимет вопрос в перекрёстном допросе. Более того, мне кажется, что такой последовательный рассказ займет меньше времени нежели если нам придётся ждать перекрёстного допроса.

Председатель: Трибунал не предлагает вам рассказывать о том, как вы собираетесь доказывать своё дело, но надеется на то, что вы как можно быстрее рассмотрите его без ненужных деталей.

Дикс: Будьте в этом уверены.

А теперь, свидетель, вы назвали внешнеполитические мероприятия, и вы собирались говорить о мотивах которые заставили некоторых из вас вступить в связь с зарубежными странами для поддержки вашего оппозиционного движения. Вы будете любезны продолжить с этим?

Гизевиус: Я хотел бы ограничиться заявлением о том, что с того времени были очень подробные и тяжёлые дискуссии с зарубежными странами для того, чтобы попытаться сделать всё возможное, чтобы предотвратить начало войны или хотя бы сократить её или удержать её распространение. Однако, до тех пор пока я не в состоянии говорить о мотивах в таком деликатном вопросе – в связи с которым людей подобных нам обвинили бы в государственной измене, по крайней мере в Германии, до тех пор пока дело обстоит так, я ничего не буду говорить, кроме того, что такие беседы велись.

Дикс: Я не понял, что трибунал препятствует вам объяснить свои мотивы. Вы можете о них сказать.

Гизевиус: Я в долгу перед своей совестью и прежде всего перед теми кто принимал участие и уже мертв, что заявляю здесь о том, что те вопросы которые я описывал тяжёлым грузом легли на их совесть. Мы знали о том, что нас обвинили бы в сговоре с зарубежными странами.

Председатель: Трибунал конечно же знает о том, что такие дела не ведут без опасности, но мы здесь на самом деле не для того, чтобы рассматривать людей, которые к сожалению, лишились своей жизни. Сейчас мы рассматриваем дело подсудимого Шахта.

Дикс: Думаю намерение свидетеля неправильно поняли. Он не желает говорить о тех людях которые лишилсь своих жизней, и он не хочет говорить об угрозах, скорее он желает говорить о конфликтах с совестью которые испытывали те кто планировал и предпринимал такие шаги. Думаю, что свидетелю следует предоставить такую привилегию если он должен высказаться о таком очень деликатном вопросе публично. Поэтому, я бы просил вас позволить это, в противном случае свидетель огранчиться общими замечаниями которые не будут достаточными для моей защиты, и я полагаю, что обвинение спросит об этих вещах в перекрёстном допросе.

Председатель: Вы постараетесь обсудить с ним это? Мы, конечно же, не можем сказать о чём он хочет говорить. Нам можно только сказать о чём он говорит.

Дикс: Что же, тогда вы кратко опишите соображения которые влияли на тех кто вступал в такие зарубежные связи и также опишите характер этих отношений.

Гизевиус: Господин председатель, это не просто вопрос совести. Речь идёт о том факте, что всё ещё живы родственники которые могут стать предметом несправедливых обвинений, и вот почему я должен сказать, в связи такими зарубежными совещаниями, которые я буду описывать, что даже наш близкий круг друзей не во всём соглашался в отношении допустимых мер. Кто-то хотел идти дальше, другой хотел отступить. Я в долгу перед памятью умершего адмирала Канариса, например, чтобы исправить многочисленные ошибочные сообщения в прессе и заявить о том, что он отказался вступать в сговор с зарубежными странами. Меня следует оградить от такой возможности, что то, что я скажу сейчас можно применять в отношении тех людей которых я назвал раньше. Вот почему я хотел сделать это заявление и в то же время хотел сказать, что наши друзья которые делали такие вещи отвергали обвинения в государственной измене, потому что мы считали, что мы морально обязаны предпринимать такие шаги.

Дикс: Что же случилось?

Гизевиус: Случилось следующее: сразу же после того как Гитлер объявил о своём намерении вторгнуться в Чехословакию, друзья попытались держать в курсе британское правительство, от первого намерения до окончательного решения. Цепочка попыток началась с поездки Герделера весной 1938 в Лондон, где он предоставил сведения о существовании оппозиционной группы которая решилась идти на всё. От имени данной группы британское правительство постоянно информировали о том, что происходило и что было абсолютно необходимо дать понять немецкому народу и генералам, что любой переход чешской границы будет составлять для западных держав повод для войны. Когда кризис почти достиг своего пика и когда наши приготовления к мятежу были проработаны до последней детали, мы предприняли шаг необычный по форме и содержанию. Мы сообщили британскому правительству о том, что грядущие дипломатические переговоры не будут, как утверждал Гитлер, рассматривать вопрос судетских154 территорий, а что намерение Гитлера заключалось во вторжении во всю Чехословакию и что если британское правительство со своей стороны останется твёрдым, мы можем дать гарантию, что войны не будет.

В этом заключались в то время, наши попытки получить какое-нибудь содействие от заграницы в нашей борьбе за психологическую подготовку к мятежу.

Дикс: Теперь мы переходим к сентябрю 1938 и кризису который привел к Мюнхенской конференции155. В чём заключалась деятельность заговорщиков в это время?

Гизевиус: Чем сильнее кризис шел в направлении Мюнхенской конференции, тем больше мы пытались убедить Гальдера в том, что он должен немедленно начать мятеж. Так как Гальдер был где-то не уверен, всё подготовил Вицлебен. Я опишу только два последних драматических дня. 27 сентября было ясно, что Гитлер хотел пойти на крайность. Для того, чтобы настроить немецкий народ на войну он приказал о параде берлинской армии через Берлин. Вицлебен должен был исполнить приказ. Парад произвёл совершенно противоположный эффект. Население которое полагало, что войска выступают на войну, выражало своё неудовольствие. Войска, вместо праздника видели сжатые кулаки, и Гитлер который смотрел за парадом из окна рейхсканцелярии, впал в ярость. Он отошёл от окна и сказал: «С таким народом нельзя вести войну». Вицлебен вернулся домой возмущённым и сказал о том, что он хотел бы, чтобы орудия развернули перед рейхсканцелярией. На следующее утро…

Дикс: Минуточку, Вицлебен сказал вам, что он бы хотел развернуть орудия перед канцелярией?

Гизевиус: Да.

Дикс: И какой источник ваших сведений относительно замечания Гитлера, когда он ушёл с балкона?

Гизевиус: Несколько людей из рейхсканцелярии говорили об этом.

Дикс: Что же, продолжайте.

Гизевиус: Следующим утром – это было 28-е – мы поверили в возможность осуществить мятеж. Тем утром мы также узнали о том, что Гитлер отклонил окончательное предложение британского премьер-министра Чемберлена156 и отправил посредника Вильсона157 обратно с отказом. Вицлебен получил это письмо и отнёс его к Гальдеру. Он считал, что теперь пришло доказательство желания Гитлером войны, и Гальдер согласился. Гальдер пошёл на встречу с Браухичем в то время как Вицлебен ожидал в кабинете Гальдера. Вскоре вернулся Гальдер и сказал о том, что Браухич теперь понял, что настал момент действовать и, что он просто хотел поехать в рейхсканцелярию, чтобы убедиться в том, что сообщение Вицлебена и Гальдера было правильным. Браухич поехал в рейхсканцелярию после того как Вицлебен сказал ему по телефону о том, что всё готово, это был полдень 28 сентября, когда внезапно вопреки ожиданиям, состоялось вмешательство Муссолини158 в рейхсканцелярии, и Гитлер под впечатлением шага Муссолини, согласился поехать в Мюнхен, поэтому в самый последний момент мятеж не состоялся.

Дикс: Вы имеете в виду из-за Мюнхена, не так ли?

Гизевиус: Конечно.

Дикс: И теперь завершилась Мюнхенская конференция. Как складывались дела в вашей группе заговорщиков?

Гизевиус: Мы были крайне подавлены. Мы были убеждены в том, что теперь Гитлер пойдет гораздо дальше. Мы не сомневались в том, что Мюнхен был сигналом к войне. Некоторые из наших друзей интересовались нужно ли им эмигрировать, и это обсуждали с Шахтом и Герделером, с этим на уме, я написал письмо политическому другу в Америке и особо спросил нужно ли оппозиционерам эмигрировать. Геределер говорил: «В случае возможности продолжения нами политической работы в Германии в будущем, есть только единственная возможность, и это использовать методы Талейрана159».

Мы решили быть настойчивыми, и затем быстро последовали еврейские погромы160 и завоевание Праги.

Дикс: Но прежде чем перейти к Праге, свидетель вы назвали еврейские погромы, и очевидно вы имеете в виду ноябрь 1938. Вы знаете или можете вспомнить какой была реакция Шахта на эти события?

Гизевиус: Шахт был возмущен еврейскими погромами и он сказал об этом в публичной речи к сотрудникам Рейхсбанка.

Дикс: Позже я представлю эту речь как документальное доказательство. И как развивались события с этого времени? Мы переходим к концу 1938. На горизонте были новые политические события которые оказали влияние на вашу группу заговорщиков?

Гизевиус: Прежде всего, было внезапное увольнение Шахта из дирекции Рейхсбанка. Желание Шахта проконсультироваться по данному вопросу с кабинетом не воплотилось в жизнь и наши надежды на кабинетный кризис снова не оправдались. Таким образом наша оппозиционная группа не имела связной позиции и нам пришлось ждать и смотреть за тем, что случиться после завоевания Праги.

Дикс: Минуточку, вы сказали об увольнении Шахта с должности президента Рейхсбанка. Вы можете, что-нибудь рассказать нам об этом, об обстоятельствах которые привели к этому и влиянию на Шахта, и так далее?

Гизевиус: Я видел то как готовились разные письма и меморандумы из дирекции Рейхсбанка, и то как они постоянно понижали тон, и то как уволили Шахта. Несколько минут спустя после того как пришло письмо об увольнении от Гитлера, Шахт прочитал его мне, он был возмущён содержанием. Он повторял мне отрывок в котором Гитлер хвалил его за его участие в германской программе перевооружения и Шахт сказал: «И теперь он хочет от меня продолжать открыто с ним работать, и поддерживать его политику войны».

Дикс: Но тогда Шахт остался министром без портфеля.Обсуждалась ли между вами и Шахтом проблема о том должен ли он уйти или должен действовать по-другому в то время?

Гизевиус: Да, но насколько я знаю это была такая же дискуссия какая происходила всякий раз, когда он должен был подать в отставку. Он поговорил с Ламмерсом, и я полагаю, что Ламмерс дал ему привычный ответ.

Дикс: Другими словами, он подумал, что должен остаться, что его вынудили отстаться.

Гизевиус: Да.

Дикс: Итак, вы несколько раз пытались поговорить о Праге, но я вас прерывал. Вы будете любезны описать влияние на вашу группу заговорщиков, постольку поскольку это касалось Шахта?

Гизевиус: С декабря наша группа имела явные доказательства того, что Гитлер нападёт на Прагу в марте. Эту новую акцию цинично назвали «Мартовский вихрь». Так как это довольно открыто обсуждали в берлинских кругах, мы надеялись на то, что новости об этой акции также дойдут до британского и французского посольств. Мы были твёрдо убеждены в том, что на этот раз результаты не будут получены из-за внезапности, но Гальдер уже занял другую точку зрения. Он думал о том, что западные державы дали Гитлеру свободный проход к Праге. Он отказался проводить предварительные совещания и хотел подождать и понять можно ли осуществить эту пражскую акцию без боя. И так и получилось.

Дикс: В каком направлении? Вы уже говорили о шагах с британским и французским посольствами.

Гизевиус: Нет, не предпринималось никаких шагов с британским и французским посольствами.

Дикс: Вы хотите ещё, что-нибудь об этом сказать? Вам есть, что добавить?

Гизевиус: Нет, я сказал о том, что мы не предприняли никаких шагов.

Дикс: Итак, затем с Прагой было покончено, и мне кажется вы и Шахт поехали вместе в Швейцарию от имени вашей группы. Это правильно?

Гизевиус: Не только вместе с Шахтом, а также с Герделером. Мы считали, что Шахт в Германии – извините меня, что Прага имела бы невероятный психологический эффект в Германии. Что касалось зарубежных стран, Прага являлась сигналом, что с Гитлером нельзя сохранить никакого мира и никакого договора. К сожалению внутри Германии нам довелось видеть, что генералы и люди теперь были убеждены в том, что Гитлер мог делать всё, что пожелает, никто не мог его остановить, его оберегало провидение. Это нас встревожило. С одной стороны мы понимали, что западные державы больше не потерпят такие вещи, а с другой стороны мы понимали, что внутри Германии окрепла иллюзия, что западные державы не пойдут на войну. Мы могли понять, что войну можно было предотвратить только если бы западные державы не только говорили министру иностранных дел, не только Гитлеру, но всеми средствами пропаганды говорили немецкой нации, что любой следующий шаг на Востоке будет означать войну. Нам это казалось единственной возможностью предупредить генералов и добиться от них мятежа и это было предметом бесед которые Шахт, Геределер и я вели в Швейцарии сразу же после Праги.

Дикс: С кем?

Гизевиус: Мы встретились с человеком который имел превосходные связи с британским и французским правительствами. Этот человек подготовил очёнь точные доклады по крайней мере для французского правительства. Я могу свидетельствовать об этом, потому что, когда позднее был завоёван Париж, я смог найти копию этого доклада в секретных бумагах Даладье161. Мы очень чётко сказали этому господину, что осенью как самое позднее, начнётся борьба за Данциг162. Мы сказали ему о том, что как хорошие немцы, мы не сомневались в том, что Данциг был немецким городом и однажды этот пункт нужно было мирно обсудить, но мы также предупредили его по поводу конференции лишь относительно Данцига, потому что Гитлер хотел не только Данциг, но и всю Польшу, не всю Польшу, а Украину, и что в этом заключалась причина того почему пропаганда в зарубежных странах должна была прямо дать понять Германии, что достигнут предел и западные державы вмешаются. Мы сказали, что лишь тогда для нас будет возможен мятеж.

Дикс: И этот человек с которым вы имели конфиденциальную беседу подготовил доклад в чертах указанных вами?

Гизевиус: Да, он это сделал, и я должен сказать, что очень скоро публичные заявления со стороны британцев, и по радио и в прессе и в Палате общин, начали устранять такие сомнения у германских генералов и у немецкого народа. С этого времени британцы делали всё возможное, чтобы потревожить германских генералов.

Дикс: Шахт встретился со своим другом Монтегю Норманом163 в Швейцарии и беседовал с ним в таком же порядке? Вы знаете? Вы там были?

Гизевиус: Да. Мы подумали о том, что возможность, чтобы Шахт поговорил с близким другом британского премьер-министра Чемберлена нельзя упустить, и Шахт очень подробно говорил с Монтегю Норманом, таким образом описав ему психологическую атмосферу в Германии после Праги и убеждал его в том, что британскому правительству нужно было предпринять необходимое разъяснение.

Дикс: Вашим лозунгом в докладах в зарубежные страны в то время не был: «Настроим нацистов против немцев?».

Гизевиус: Да, в этом заключалось общее направлении всех наших дискуссий. Мы хотели дать понять немецкому народу, что западные державы были не против Германии, а только против нацистской непредсказуемой политики и против нацистских методов террора, внутри страны и извне.

Дикс: И теперь, вернувшись из Швейцарии, что случилось потом, в частности в связи с Шахтом?

Гизевиус: Мы понимали, что дела в Германии стремительно дрейфовали к августовскому кризису и что генералов нельзя было разубедить в том, что Гитлер блефует и что не будет ещё одного Мюнхена и ещё одной Праги. И теперь начались все эти отчаянные попытки которые мы предпринимали для того, чтобы повлиять на ведущих генералов, и в частности Кейтеля, чтобы предовтратить решающий приказ отданный о походе против Польши.

Дикс: Давайте вернёмся к возвращению Шахта домой из швейцарской поездки весной 1939. Вам известно о том, что затем Шахт покинул Германию и совершил путешествие по Индии?

Гизевиус: Он поехал в Индию и надеялся оставаться там как можно дольше, чтобы поехать в Китай. Но в пути к нему пришёл приказ Гитлера не ступать на китайскую землю, и о его возвращении. Насколько я помню, он вернулся за несколько дней до начала войны.

Дикс: Вы сказали Китай, Шахт имел симпатии к Чан кайши164 несмотря на пакт165 с Японией?

Гизевиус: Да. Он сильно симпатизировал китайскому правительству, как и весь наш круг. У нас было довольно много хороших и дорогих китайских друзей с которыми мы пытались быть на связи несмотря на японский пакт.

Дикс: Когда приблизительно Шахт вернулся из Индии?

Гизевиус: Думаю это было начало августа, но я не могу…

Дикс: Итак, дело стремительно шло к войне. Шахт до начала войны, предпринимал какие-нибудь шаги, чтобы предотвратить её начало?

Гизевиус: Он предпринимал много шагов, но их нельзя описать по-отдельности так как это бы создало впечатление о том, что только Шахт предпринимал такие шаги. На самом деле ситуация была такой, что большая группа людей вела борьбу, и каждый кто предпринимал те шаги которые сильнее всего им подходили, и каждый сообщал группе о том, что он сделал и что рекомендуется делать другому. По этой причине боюсь, что я бы представил собой неправильную картину если бы мне нужно было описать это индивидуально и только в отношении Шахта, все те отчаянные попытки предпринимавшиеся с августа 1939 до нападения на Голландию и Бельгию.

Дикс: Трибунал примет во внимание тот факт, что Шахт не действовал в одиночку, но здесь рассматривается дело Шахта, и поэтому я хочу попросить вас ограничить себя описанием усилий Шахта.

Гизевиус: В таком случае я должен сначала заявить о том, что Шахт знал обо всех вопросах и в полном смысле был сообщником. О самом Шахте я могу лишь сказать, что в тот конкретный момент он был соавтором меморандума Томаса адресованного генералу Кейтелю, или двух меморандумов в которых Шахт, совместно с нашей группой отмечал Кейтелю угрозы войны. Далее я могу сказать, что через Томаса и Канариса, Шахт предпринимал шаги, чтобы вмешаться у Браухича и Гальдера. Но я хочу прямо подчеркнуть, что все шаги предпринятые Беком и Герделером предпринимались с полного ведома Шахта, а также при его участии. Это было очень важное мероприятие.

Дикс: Коллективная акция? Попытка Шахта в самый последний момент, в конце августа, внести представления Браухичу через Канариса сыграла в этом роль?

Гизевиус: Да. После того как у генерала Томаса не имели успеха оба его меморандума и после неудачи убедить Кейтеля принять Герделера или Шахта, Шахт попытался добраться до Браухича или Гальдера. С этой целью Томас совершал частые визиты к генералу Гальдеру и было типичным, что в течение этих дней он не могу пройти дальше приёмной кабинета генерала Гальдера, мимо генерала фон Штюльпнагеля166. Гальдера «не было дома» и говорилось о том, что он просто не хотел встречаться с Шахтом. Потом мы предприняли дальнейший шаг в то драматическое 25 августа, день когда Гитлер уже отдал приказ выступать. Как только до нас дошли новости о том, что Гитлер отдал Гальдеру приказ выступить, Шахт и я, впервые связались с Томасом, и затем вместе с Томасом, мы пошли к адмиралу Канарису для того, чтобы и Томас и Канарис сопровождали Шахта, когда он без объявления поехал в ставку в Цоссене для того, что встретиться с Браухичем и Гальдером в его присутсвии. Шахт намеревался заметить Браухичу и Гальдеру, что в соответствии с существующей конституцией, до начала войны следовало проконсультироваться с рейхскабинетом. Браухич и Гальдер были бы виновны в нарушении присяги, если бы без ведома компетентных политических властей, подчинились приказу о войне. Грубо говоря это собирался сказать Шахт, чтобы объяснить свой шаг. Когда Томас и Шахт прибыли на Бендлерштрассе, Томас пошёл к Канарису. Было приблизительно 6 часов или…

Дикс: ОКВ находилось на Бендлерштрассе. Трибуналу следует знать, что Бендлерштрассе означало ОКВ или ОКХ167.

Гизевиус: Когда мы прибыли в ОКВ и ждали на углу улицы, Канарис послал за нами Остера. Это был момент, когда Гитлер между 6 и 7 часами внезапно приказал Гальдеру отозвать приказ о выступлении. Трибунал без сомнения помнит, что Гитлер под влиянием нового вмешательства Муссолини, внезапно отозвал приказ выступать который уже отдали. К сожалению, у Канариса и Томаса, и всех наших друзей сложилось впечатление о том, что отзыв этого приказа о выступлении был невероятной потерей престижа Гитлера. Остер подумал, что никогда в истории войн верховный главнокомандующий не отзывал такой решающий приказ в потугах нервного срыва. И Канарис сказал мне: «Теперь мир в Европе сохранён на 50 лет, потому что Гитлер теперь утратил престиж у генералов». И, к сожалению, перед лицом такой психологической перемены, все мы почувствовали, что мы можем спокойно взглянуть на следующие дни. Поэтому, когда 3 дня спустя, несмотря на это Гитлер отдал решающий приказ выступать, это было полной неожиданностью для нашей группы. Остер вызвал меня в ОКВ, Шахт сопровождал меня. Мы снова спросили Канариса не мог ли он организовать ещё одну встречу с Браухичем и Гальдером, но Канарис сказал мне: «Слишком поздно». У него были слёзы на глазах, и он добавил: «Это конец Германии».

Дикс: Ваша светлость теперь мы переходим к концу войны, и я думаю, что вероятно нам лучше рассмотреть войну после обеда.