Заутер: Господин председатель, я продолжаю мой опрос подсудимого доктора Функа. В субботу мы обсудили назначение доктора Функа рейхсминистром экономики и теперь я перехожу к его назначению президентом Рейхсбанка.

Свидетель, мне кажется, это было в январе 1939, когда вы также стали президентом Рейхсбанка как преемник доктора Шахта. Как состоялось это назначение?

Функ: Я только, что вернулся из путешествия в середине января 1939. Я был вызван к фюреру и обнаружил его в состоянии крайнего волнения. Он сказал мне, что рейхсминистр финансов проинформировал его о том, что доктор Шахт отказал в необходимых финансовых кредитах и что соответственно Рейх находился в финансовых затруднениях. Фюрер в сильном волнении сказал мне о том, что Шахт саботировал его политику, что он больше не потерпит вмешательства Рейхсбанка в его политику и господа в дирекции Рейхсбанка полные дураки если они верили в то, что он бы это потерпел. Ни одно правительство и ни один глава государства в мире не смог бы проводить политику, зависимую от сотрудничества или не сотрудничества с эмиссионным банком.

Фюрер далее заявил о том, что теперь он сам, по предложениям и требованиям рейхсминистра финансов, будет устанавливать все кредиты подлежащие выдаче Рейхсбанком Рейху. Он дал Ламмерсу указание сформулировать вместе с рейхсминистром финансов распоряжение, которым статус Рейхсбанка, установленный положениями Версальского договора, был бы изменен, и тем самым условия одобрения кредитов Рейху определялись бы им самим единолично.

Фюрер далее сказал, что он просит меня принять руководство Рейхсбанком, соответственно я ответил, что был бы рад выполнить его пожелание, но сначала мне нужно от него подтверждение того, что условия для стабилизации валюты будут поддерживаться.

Мнение, которое было озвучено здесь свидетелем, что в результате дальнейшей выдачи кредитов была бы вызвана инфляция ошибочное и полностью несостоятельное. Хотя двенадцатимиллионный кредит мог иметь инфляционный эффект, двадцатимиллионный кредит не обязательно вёл к инфляции, если бы государство имело необходимые полномочия стабилизировать цены и заработную плату и осуществлять регулирование и администрирование цен, и если бы люди поддерживали надлежащую дисциплину в этом отношении, и если бы, наконец, деньги, которые в результате возросших кредитов представляли избыточную покупательную способность изымались с помощью налогов или займов; тогда, что касалось валюты, абсолютно не было никакой опасности.

Это факт, что рейхсмарка, до окончательного краха, поддерживалась на стабильной основе. Что касалось предметов первой необходимости, покупательная способность денег в Германии была обеспечена. Конечно, их ценность была ограничена постольку поскольку товары широкого потребления производились в очень ограниченном масштабе, так как почти всё производство было передано промышленности вооружений.

Заутер: Доктор Функ, вы закончили?

Функ: Минуточку, пожалуйста. Мне кажется, это очень важный вопрос.

В других странах, во время войны тоже выдавали крупные кредиты, которые никоим образом ни привели к инфляции. Национальный долг в Соединенных Штатах также как и в Англии был относительно, и отчасти даже абсолютно выше, чем в Германии. И в этих странах также, правильная финансовая политика опровергала старый тезис, что война, нужда, привела бы к разрушению денежной ценности.

Немецкий народ до самого конца, до ужасного краха, поддерживал восхитительную дисциплину. Деньги как функция государства имеют свою ценность, и валюта функционирует до тех пор, пока государство имеет власть поддерживать это на стабильной основе, контролировать экономику, и до тех пор, пока сам народ поддерживает необходимую дисциплину.

Таким образом, я принял эту должность, не ведая, что Германия теперь вступала в инфляционный период, но напротив, я хорошо знал, что с помощью подходящей правительственной политики валюту можно защищать, и она защищалась. Однако, основное отличие между позицией Шахта и моей позицией заключалось в том, что во время Шахта Рейхсбанк мог решать о выдаче кредитов Рейху, тогда как у меня это полномочие забрали, и поэтому ответственность за внутренние финансы передали министру финансов или конечно самому фюреру.

Заутер: Доктор Функ у меня есть другой вопрос. Вероятно, несмотря на ваше плохое состояние здоровья сегодня, вы способны говорить немного громче, чтобы стенографисты могли вас проще понимать. Пожалуйста, попытайтесь, и мы сделаем это как можно короче.

Свидетель, затем в дополнение к этим вашим должностям, которые мы обсуждали до сих пор, вы, наконец, имели ещё одну должность в качестве преемника доктора Шахта, а именно, генерального уполномоченного по экономике. Вы можете привести нам какие-нибудь подробности о вашем взгляде в связи с этим для того, чтобы разъяснить вашу ситуацию, вашу деятельность, и ваши достижения?

Функ: Эта из всех моих позиций была наименее впечатляющей. Как правильно заявил рейхсмаршал, и подтвердил доктор Ламмерс, она существовала только на бумаге. Также и в этом заключалась существенная разница между положением, имевшимся у Шахта, и тем, что имел я.

Шахта назначили генеральным уполномоченным по военной экономике. Я, с другой стороны, был генеральным уполномоченным по экономике. Согласно закону об обороне Рейха от 1938, генеральный уполномоченный по экономике должен был координировать гражданские экономические ведомства в подготовке к войне. Но, между тем, эти экономические ведомства подчинялись делегату четырёхлетнего плана, и я, как генеральный уполномоченный экономике также подчинялся делегату четырёхлетнего плана.

Вследствие этого была путаница и дублирование в вопросах компетенции и полномочий в том виде как их формально изложили. Результатом была директива фюрера почти через несколько месяцев после начала войны которая де юре и формально передала полномочия генерального уполномоченного по экономике, что касалось гражданских экономических ведомств, делегату четырёхлетнего плана.

Заутер: Когда это было?

Функ: Это было в декабре 1939. Здесь осталось только формальное полномочие принимать директивы, то есть, я мог подписывать директивы от имени пяти гражданских экономических департаментов, которые, согласно закону об обороне Рейха, подчинялись уполномоченному. Я сохранял полномочия над министерством экономики и Рейхсбанком, которые я имел в любом случае.

Заутер: Но вы подчинялись даже в этих функциях делегату четырёхлетнего плана, это верно?

Функ: Да, как все гражданские экономические ведомства. Только с самим министерством экономики я имел близкую связь.

Заутер: Свидетель, в августе 1939, то есть, непосредственно перед началом польской кампании, вы как генеральный уполномоченный по экономике созвали гражданские экономические ведомства на встречу для дискуссий, и документ PS-3324 ссылается на эту встречу. Мне кажется важным, чтобы вы определили ваше отношение также и об этом, и особенно со ссылкой на тот факт, что видимо ваше письмо Гитлеру датированное 25 августа являлось результатом данной встречи. Этот вопрос упоминался в вашем судебном обзоре на странице 24. Вы прокомментируете это?

Функ: Во времена Шахта существовала должность генерального уполномоченного по экономике, и был создан рабочий комитет состоявший из представителей различных экономических ведомств, таких как министерство внутренних дел, уполномоченный по администрации, ОКВ, и прежде всего, четырёхлетний план.

Когда Шахт ушел в отставку, руководство этим комитетом и должность уполномоченного по экономике была передана доктору Поссе95, его бывшему государственному секретарю, в то время как подчиненный Шахта регинрунгсрат Вольтат96 возглавил ведомство и комитет. Эти люди, конечно, имели постоянные консультации, в которых они обсуждали меры необходимые в экономической сфере для ведения войны. И в этом заключалась организация уполномоченного по экономике, которую я затрагивал в своей речи в Вене, о которой здесь говорили. Она существовала бок о бок с четырёхлетним планом, и в основном была ответственной за плавную конверсию гражданской экономики в военную экономику на случай войны, и за подготовку военно-экономической администрации.

Когда в августе 1939, была угроза войны с Польшей, я собрал вместе начальников гражданских экономических департаментов, а также представителей четырёхлетнего плана, и в ходе совместной консультации, мы выработали меры необходимые для превращения гражданской экономики в военную экономику на случай войны с как можно меньшими неудобствами.

В этом заключались предложения, которые я упоминал в своём письме фюреру датированном 25 августа 1939, в то время, когда немецкие и польские армии уже стояли друг против друга в состоянии полной мобилизации.

Конечно, мои долгом было делать всё, чтобы предотвратить неувязки в гражданской экономике на случай войны, и мой долг как президента Рейхсбанка заключался в том, чтобы наращивать золотовалютные активы Рейхсбанка как можно сильнее.

Прежде всего, это было нужно из-за общеполитического напряжения существовавшего в то время. Это было бы также необходимо если бы война вообще не началась, но даже если бы только были наложены экономические санкции, чего следовало ожидать от общеполитического напряжения существовавшего в то время. И равным образом мой долг как министра экономики заключался в том, чтобы делать всё возможное, чтобы увеличивать производительность.

Но я не занимался финансовыми запросами Вермахта, и не имел никакого отношения к проблемам вооружения, поскольку, как я уже сказал, руководство мирной как и военной экономикой передали делегату четырёхлетнего плана.

Объяснение тому факту, что тогда я держался в стороне от работы этого комитета следующее:

Лично я не верил в то, что будет война, и каждый, кто тогда обсуждал со мной этот предмет подтвердит это. В месяцы перед началом войны я сконцентрировал всю свою деятельность на международных переговорах для достижения лучшего международного экономического порядка, и для улучшения торговых отношений между Германией и её зарубежными партнерами.

Тогда было согласовано, что британские министры Хадсон97 и Стэнли98 должны были посетить меня в Берлине. Лично я должен был поехать на переговоры в Париж где, в 1937 году, мне удалось познакомиться с несколькими членами кабинета, когда я там организовал крупный немецкий культурный праздник.

Предмет краткосрочных зарубежных кредитов нужно было снова обсудить и урегулировать – так называемый мораторий. Я разработал в этих целях новые предложения, которые встретили с энтузиазмом, особенно в Англии. В июне 1939, состоялась международная финансовая дискуссия в моих ведомствах в Берлине, и ведущие представители банковского мира из Соединенных Штатов, из Англии, из Голландии, Франции, Бельгии, Швейцарии и Швеции приняли в ней участие.

Эти дискуссии привели к результатам, которые удовлетворили все стороны. В то же время я осуществлял обмен или перевод активов Рейхсбанка в зарубежные страны. Этот обмен золотыми акциями тоже рассматривали очень честным и удовлетворительным в зарубежных банковских кругах и в зарубежной прессе.

В июне этого года, я поехал в Голландию, чтобы вести переговоры по торговым соглашениям. Я также участвовал в привычных ежемесячных дискуссиях Банка международных расчетов в Базеле вплоть до начала июля 1939 и несмотря на сильную политическую напряженность, которая тогда существовала я был убежден в том, что войны можно избежать и я озвучивал это убеждение во всех своих дискуссиях, дома и за рубежом. И вот почему в течение этих месяцев я был едва заинтересован в дискуссиях и консультациях о финансировании войны и состоянии военной экономики.

Я, конечно, дал Рейхсбанку указания использовать его доступные экономические активы за рубежом, чтобы приобретать золото и в целом увеличивать наши зарубежные активы. Но за несколько месяцев моей деятельности в этой сфере перед войной, успех этого моего стремления был небольшим. Наши золотые активы и валютные активы, как они были мне переданы Шахтом, оставались в целом неизменными до войны.

В своём опросном листе вице–президенту Рейхсбанка Пулю99, я попросил осветить эти транзакции, поскольку дирекция Рейхсбанка и его управляющий директор, которым тогда был Пуль, обязаны иметь информацию по данному вопросу. Ответ на этот опросный лист, говорю с сожалением, еще не прибыл.

Заутер: Свидетель, вы, очевидно, привели такие подробности, чтобы продемонстрировать, что, несмотря на политическое напряжение времени, вы даже всерьез не думали войне.

Функ: Не до августа 1939.

Заутер: Итак, в ходе этих слушаний, мы слышали о серии дискуссий, которые Гитлер имел с генералами и другими личностями, и которые касались военных и политических вопросах. Всё это были дискуссии, которые как мы должны сказать сегодня, находились в близкой связи с подготовкой к войне.

На каких из этих дискуссий вы присутствовали, и что вы на них узнали?

Функ: Меня никогда не вызвали ни на какие политические и военные дискуссии, и я не участвовал ни в каких из этих дискуссий, которые упоминали здесь в связи с задачей планирования агрессивной войны, насколько это касалось дискуссий у фюрера. Меня также не информировали о содержании этих дискуссий. И насколько я могу вспомнить, я вряд ли когда–либо присутствовал на дискуссиях с рейхсмаршалом, когда они касались этой темы.

Здесь мне предъявили встречу, которая состоялась в октябре 1938.

Заутер: 14 октября 1938? Я могу сказать вам номер документа. Это PS-1301.

Функ: Да.

Заутер: Вы присутствовали на этой встрече?

Функ: Нет.

Заутер: Это была встреча…

Функ: Да, это была встреча, на которой согласно обвинительному заключению против меня, Геринг указывал на то, что фюрер дал ему указание довести вооружение до ненормальной степени. Люфтваффе должны были увеличиться в пять раз, настолько быстро насколько возможно.

Обвинитель, согласно официальному протоколу100, утверждает о том, что, на этой дискуссии Геринг обратился ко мне словами человека уже находящегося в войне. Я даже не был в Германии в те дни, а был в Болгарии и соответственно я не мог участвовать в этой встрече.

Заутер: Господин председатель, как подтверждение того факта, что подсудимый Функ не находился в Германии во время дискуссии с Герингом 14 октября 1938, я приобщил несколько документов в документальной книге Функа; это выдержки из «Volkischer Beobachter101», номера 5, 6, 7 и 8 из документальной книги Функа. Эти документы приобщили в основном, потому что они демонстрируют тот факт, что с 13 октября 1938 по 15 октября 1938 Функ находился в Софии в Болгарии, и поэтому не смог бы присутствовать на встрече с Герингом 14 октября 1938.

Что Функ говорил в Болгарии об экономических отношениях мне нет необходимости подробно читать. Но я особо хочу сослаться на его речь от 15 октября 1938, документальная книга Функа, номер 7, в которой подсудимый Функ, в особенности в первом абзаце, публично заявил о том, что у него на уме экономический союз немецкой экономики и экономики юго–восточной Европы, и в которой Функ совершенно точно отвергал одностороннюю зависимость экономики юго–восточных стран от экономической системы Германии.

Следовательно я прошу трибунал вынести судебное уведомление об этих документах в качестве доказательств и с целью экономии времени я более в них не вникаю.

Свидетель, под документальным номером PS–3562, обвинение приобщило документ касающийся совещания от 1 июня 1939. Вы сами не присутствовали на этой встрече, но согласно списку присутствующих там были несколько представителей вашего министерства, а также представитель Рейхсбанка. На этой встрече обсуждались вероятные финансовые потребности Рейха на случай войны, производственная емкость немецкой экономики и Протектората102 на случай войны. Есть её рукописная пометка, которая говорит о том, что вам должны были представить запись. Вы можете очень кратко заявить, было ли это сделано на самом деле?

Функ: Нет этого не сделали. У меня есть здесь документ. Если бы эту запись представили мне я бы поставил на ней свои инициалы «В.Ф.». Кроме того, этот документ рассматривает постоянные обсуждения, которые я уже упоминал о финансировании войны и мерах необходимых в гражданской экономике на случай войны. Решающие меры по финансированию естественно готовил рейхсминистр финансов и эти меры долго обсуждали на этом совещании, на котором вопрос покрытия расходов с помощью налогов был одной из главных тем. В любом случае, в то время подобные разнообразные обсуждения шли постоянно среди представителей различных ведомств, и они проходили в ведомстве ведущего руководства уполномоченного по экономике. Случайно я сейчас выяснил название, которое я раньше не мог вспомнить: это было учреждение – комитет – который был основан в дни Шахта и позже продолжил работу.

Заутер: Доктор Функ, 30 марта 1939 вы сделали заявление о вашей программе в речи перед центральным комитетом Рейхсбанка.

Я включил эти выдержки из речи, которые имеют значение на данном процессе в документальную книгу Функа под номером 9. Я возвращаюсь к этой речи, потому что её произнесли перед центральным комитетом вскоре после принятия подсудимым должности президента Рейхсбанка, и представляет его программу как президента Рейхсбанка в связи с различными вопросами, которые здесь играют роль.

Доктор Функ, вероятно в нескольких коротких словах вы можете привести нам существенные относящиеся к делу пункты вашей речи, постольку поскольку обвинение в них заинтересовано.

Функ: Мне не кажется, что мне это нужно. Я недавно кратко упоминал, что в те месяцы я вёл международные дискуссии о необходимости нового порядка в международных экономических отношениях, и что я указывал на готовность Германии играть позитивную роль. Таким образом, я не думаю, что нужно что-то читать из этой речи, этим лишь подразумевается, что тогда я не работал над подготовкой войны, а стремился добиться международного экономического взаимопонимания, и что эти мои усилия публично признавали в зарубежных государствах, особенно в Англии.

Заутер: Это намерение, создать благоприятные и доверительные отношения с зарубежными государствами, то есть, с их финансовыми и экономическими кругами, были, я убежден, решающим фактором в последующих мерах на которые вы уже ссылались недавно, а именно, чтобы компенсации зарубежным акционерам Рейхсбанка, которые, я думаю, находились в основном в Англии, Голландии и Швейцарии, были оценены и выплачены наиболее благоприятным способом.

Функ: Да, я уже заявлял об этом.

Заутер: Доктор Функ, вы ранее упоминали письмо, которое вы написали Гитлеру. Это письмо интересует меня постольку, поскольку я бы хотел знать, просто, зачем вы его написали, и почему в нём вы говорите о «ваших предложениях», при том, что в основном они касались вещей, которые на самом деле не исходили от вас. Вероятно, вы скажете несколько слов об этом письме.

Функ: Тон и содержание письма можно объяснить общим настроением которое существовало тогда повсюду в Германии. Помимо этого, это чисто личное письмо фюреру: в нём я поблагодарил его за поздравления с моим днём рождения. По этой причине письмо в немного категорическое. Когда я говорил о «своих предложениях» это могло отражать факт, что я немного раньше лично объяснял фюреру, какие меры будут необходимы если начнётся война. И в основном, это были меры, которые позже приняли как результат совещаний с другими экономическими ведомствами, на которые я сослался в этом письме. Таким образом, для меня не совсем верно говорить: «Мои предложения». Я должен был на самом деле сказать: «Предложения, разработанные совместно с другими экономическими ведомствами»

Заутер: Доктор Функ, вы закончили?

Функ: Нет. Я бы хотел объяснить всё письмо всего в нескольких словах, поскольку это видимо один из столпов обвинения в деле против меня.

Как я сказал, тогда было время, когда две мобилизованных армии стояли друг напротив друга. Это было время, когда весь немецкий народ был в состоянии величайшего волнения из–за постоянных провокаций и плохого обращения с немецким населением в Польше. Я лично не верил в то, что действительно будет война, так как я считал, что дипломатические переговоры снова будут успешными в предотвращении угрозы войны и на самом деле помогут избежать войны. После практически чудесных успехов фюрера во внешней политике, сердце каждого настоящего немца должно было биться сильнее в ожидании того, что на Востоке тоже были бы воплощены пожелания Германии, то есть, что моя отделенная родная провинция Восточная Пруссия была бы объединена с Рейхом, что древний немецкий город Данциг снова стал бы принадлежать Рейху, и что была бы решена проблема коридора103.

Подавляющее большинство немецкого народа, включая меня, не верило в то, что этот вопрос закончится войной. Мы скорее были убеждены в том, что у Англии получилось бы оказать давление на Польшу для того, чтобы Польша уступила немецким требованиям Данцига и коридора и не привела бы к войне. Показания свидетеля Гизевиуса должны были ясно показать каждому в мире, что тогда Англия ничего не сделала для оказания успокоительного и примирительного влияния на Польшу. Так, если британское правительство знало о том, что в Германии существовал заговор, в который вовлечены начальник генерального штаба, начальник ОКВ, начальник немецких вооружений и остальные ведущие военные личности и генералы, и что готовится переворот на случай войны, тогда британское правительство на самом деле было бы глупым если бы оно делало, что–то для умиротворения и успокоения Польши. Британское правительство должно быть было убеждено в том, что если Гитлер начнёт войну, произойдёт переворот, революция, мятеж, и что, в первую очередь, не будет войны, и во–вторых, что ненавистный режим Гитлера будет устранен. Никто не мог надеяться на большее.

Заутер: Доктор Функ, мы не хотим говорить о политике, но скорее вернёмся к этому письму от 25 августа 1939. Могу я повторить номер, PS-699. Позвольте нам раcсмотреть только это письмо. Если я вас правильно понял, я могу подытожить ваши показания как следующие: это довольно восторженное письмо Гитлеру было написано, потому что вы надеялись на то, что Гитлер с успехом объединит вашу родную провинцию Восточную Пруссию с Рейхом, и наконец разрешит проблему коридора без войны. Я вас правильно понял?

Функ: Да, но в то же время я чувствовал, что, я должен заявить, что я со своей стороны делал всё для того, чтобы гарантировать, что в случае войны экономика мирного времени без помех превратиться в военную экономику. Но это был единственный раз, когда я, как уполномоченный по экономике, вообще действовал в отношении других экономических ведомств и фактически в этом письме я ссылался на своё положение, что можно объяснить совершенно естественно, потому что я был горд тем, что я должен был, что-то сделать на этой официальной должности, так как каждому человеку нравится быть успешным.

Заутер: Доктор Функ, мы всё еще рассматриваем вопрос о том знали ли вы о намерении Гитлера привести к войне, в особенности к агрессивной войне и совершать завоевания с помощью агрессивных войн. Я хотел бы поставить вам несколько вопросов, на которые простоты ради, вы можете отвечать «да» или «нет»; я бы хотел знать имели ли вы сведения и ваше предчувствие согласно с заявлениями нескольких свидетелей и некоторых со–подсудимых.

Например, рейхсминистр Ламмерс свидетельствовал о том, что вам вообще особенно трудно было увидеть Гитлера, что за долгое время аудиенция была одобрена вам однажды, и что даже по одному поводу, мне кажется, вы ждали дни с Ламмерсом в ставке обещанной аудиенции, и что вам пришлось уехать снова не получив доступ. Это правильно?

Функ: К сожалению, да.

Заутер: Итак, следующий вопрос: нам предъявили несколько документов, которые прямо говорят – мне кажется, они записи Ламмерса – что рейхсминистр экономики, и одно время рейхсминистр иностранных дел, просили вызова на эти дискуссии, что министр Ламмерс делал всё возможное, чтобы этого добиться, но что Гитлер этого не позволил, что он прямо запретил вам и рейхсминистру иностранных дел присутствовать на этих дискуссиях, хотя вы указывали на то, что обсуждались важные вопросы вашего ведомства. Это верно? Вероятно, вы можете ответить просто «да» или «нет»?

Функ: Встреча которую вы упоминаете, касалась развёртывания рабочей силы. Лично я не имел к этому никакого прямого отношения, и министр иностранных дел, наверное, тоже не имел никакого явного интереса. Таким образом, я признаю, что по этим причинам фюрер не нуждался во мне, так как я сказал вчера, что его указания по руководству экономикой отдавались, до 1942 года, рейхсмаршалу как человеку ответственному за эту область, и после 1942 указания давали Шпееру, потому что с этой даты вооружения преобладали во всей экономической жизни, и все экономические решения, по прямому приказу фюрера, должны были уступать нуждам вооружений.

Заутер: Доктор Ламмерс, в своих показаниях от 8 апреля, заявил – я цитирую:

«Фюрер часто высказывал возражения, они были разными в случае Функа. Гитлер скептически относился к Функу и не хотел его там».

Таковы показания свидетеля, доктора Ламмерса. Вы можете объяснить почему Гитлер не был склонен в вашем отношении?

Функ: Нет, единственное объективное объяснение в том, что он во мне не нуждался.

Заутер: Другими словами, он считал любые дискуссии с вами излишними?

Функ: Да.

Заутер: Свидетель в связи с темой агрессивных войн, меня бы интересовало следующее: в обвинительном заключении, на странице 30 немецкого судебного обзора, изложено, то есть, что вы лично и с помощью ваших официальных представителей, то есть лично вы, также с помощью назначенных вами представителей, участвовали в подготовке агрессивной войны против России, и в качестве единственного подтверждения этого, представлен документ номер PS-1039, экземпляр USA–146. Из этого документа, кажется, что вы, подсудимый, в конце апреля 1941, предположительно обсуждали с Розенбергом- который был ответственным за восточные территории – экономические вопросы, которые бы возникли, если бы планы нападения на Востоке пришлось осуществлять. Доктор Функ я прошу вас, отметить дату этой дискуссии, конец апреля 1941, незадолго до начала войны против России. Для того, чтобы освежить вашу память я хочу указать на то, что тогда, то есть, до войны с Россией, Розенберг уже был выдвинут в качестве уполномоченного Гитлера для единообразного руководства на восточных территориях. Я прошу вас определить вашу позицию и сказать, можно ли вывести из этой дискуссии, что вы участвовали в агрессивной войне против России, или её планировании и подготовке, и если вы участвовали, то как?

Функ: Я ничего не знал об агрессивной войне против России. Я был очень сильно удивлен, когда я узнал от Ламмерса о том, что фюрер сделал Розенберга уполномоченным по восточноевропейским проблемам. Ламмерс здесь заявил о том, что он уведомил меня об этой кандидатуре по личным причинам, потому что он знал о том, что я был крайне заинтересован в экономических отношениях с Россией. На самом деле, наши взаимные усилия, России также как и Германии смогли значительно расширить наши торговые отношения; в ранние времена, то есть, до Первой мировой войны, немецкая торговля с Россией была решающим фактором в балансе немецкой торговли и насчитывала несколько миллиардов золотых марок.

Русские – я должен здесь это сказать – весьма своевременно обеспечивали нас пшеницей, марганцовой рудой и нефтью, в то время как наши поставки машин отставали по естественной причине, что машины нужно сначала изготовить, поскольку русские заказы в основном были по специализированными машинам. В какой степени поставлялось в Россию армейское снаряжение, я не знаю, я этим не занимался.

И таким образом, я был удивлен назначением Розенберга. Он вызвал меня на короткую дискуссию, в которой сказал мне, что задача поставленная ему фюрером также включала руководство экономическими проблемами. Соответственно я предоставил министериальдиректора своего министерства, доктора Шлоттерера104, в распоряжение Розенберга для работы над этими проблемами. И когда министерство по восточным делам было создано, насколько я знаю, в июле, доктор Шлоттерер, с несколькими своими коллегами, принял руководство экономическим департаментом министерства Розенберга. И одновременно, насколько я помню, доктор Шлоттерер, стал членом экономического оперативного штаба «Восток». Это было учреждение четырёхлетнего плана которое упоминалось здесь непрерывно в ходе слушаний и которое занималось всеми экономическими проблемами оккупированных восточных территорий.

Помимо этого, я не имел никакого отношения к этим вопросам. Естественно я спрашивал Ламмерса, а также Розенберга о том, что всё это означает, и оба говорили мне, что фюрер считал, что война с Россией была бы неизбежной, что вдоль всего восточного фронта русские сконцентрировали крупные силы, что дискуссии с Молотовым105, в которых я вообще не участвовал, неудовлетворительные, что русские заявили требования относительно Балтики, балканского региона и Дарданелл, которые не могли быть приняты Германией, фюрером. В любом случае, это дело было настолько же неожиданным для меня, как и для немецкого народа, и я убежден, что эта война была величайшим потрясением для немецкого народа.

Председатель: Свидетель говорил об июле. Он имел в виду июль 1940?

Заутер: Насколько я знаю, июль 1941.

Председатель: Вы имеете в виду июль 1941? Это было после начала войны с Россией. Я полагаю, сам свидетель может на это ответить, не так ли?

[Обращаясь к подсудимому]

Вы имеете в виду июль 1940?

Функ: Обсуждение с Розенбергом было в конце апреля или начале мая 1941, а министерство Розенберга было создано в июле 1941.

Заутер: Теперь я перехожу к другому пункту выдвинутому обвинением. Вас обвиняют в совершении, в качестве рейхсминистра экономики, наказуемых деяний в связи с преступным планом преследовать евреев и устранить их из экономической жизни. Это события ноября 1938. Следовательно, опишите вашу деятельность в данном отношении.

Функ: Могу я попросить трибунал предоставить мне время для довольно подробного отчета по этой теме. Тогда пункты которые мы рассмотрим, можно будет разобрать гораздо короче. Это пункт обвинения, который затрагивает меня тяжелее всего.

Когда я принял министерство экономики в феврале 1938, я очень скоро получил от партии и в особенности от Геббельса и Лея, требования, устранить евреев из экономической жизни, поскольку их нельзя было терпеть. Мне сказали, что люди всё так же покупали в еврейских магазинах, и что партия не может разрешить своим членам покупать в таких магазинах; партия также принимала за оскорбление тот факт, что какие-то высокопоставленные чиновники, и в частности их жёны, также покупали в таких магазинах. Председатель секции Трудового фронта отказался работать с еврейскими управляющими. Были постоянные стычки, мне сказали, что не будет никакого покоя, если меры которые уже вводились здесь и там не распространить до степени полного устранения евреев из экономической жизни.

Закон об организации национального труда, который был принят при моих предшественниках и который также исполнялся ими по согласованию с Германским трудовым фронтом, также вводил политические и партийные функции во внутренней экономике. Управляющий завода был также ответственным перед партией и прежде всего перед государством.

Какие-то еврейские управляющие с готовностью уступали давлению и продавали свои предприятия и организации народу по ценам которые мы вообще не одобряли. Я заключал частные соглашения с отдельными ведущими еврейскими людьми в банковской деятельности, тяжелой промышленности и крупных магазинах, и таким образом приводил к их уходу с позиций в экономической жизни. Покоя не было, и нам пришлось попытаться за определенное время и рядом некоторых распоряжений ускорить и постепенно устранить еврейское влияние из экономической жизни. В этой связи, лично я всегда представлял взгляд на то, что прежде всего, процесс должен осуществляться медленно, с промежутками во времени; во-вторых, что евреям следовало предоставлять адекватные компенсации, и в–третьих, что можно оставить в их руках какие-то экономические средства, в особенности их ценные бумаги, и я в особенности подчеркивал это на встрече с Герингом, которая здесь непрерывно упоминается.

Итак, пока такое развитие приобретало форму, ужасные события ночи 9–10 ноября 1938, возникшие в Мюнхене, обрушились на нас и очень глубоко воздействовали на меня лично. Когда я ехал в своё министерство утром 10 ноября, я видел на улицах и в окнах магазинов разрушения, которые имели место, и я услышал дальнейшие подробности от чиновников моего министерства. Я попытался попасть к Герингу, Геббельсу, и я думаю Гиммлеру, но они пока ехали из Мюнхена. Наконец, я нашёл Геббельса. Я сказал ему о том, что этот террор был выпадом против меня лично, что в результате этого ценные товары которые нельзя было заменить были уничтожены, и что наши отношения с зарубежными государствами, на которые мы в особенности тогда рассчитывали, были бы заметно потрясены.

Геббельс сказал мне о том, что я лично был ответственным за такое положение дел, что я уже давно должен был устранить евреев из экономической жизни, и что фюрер отдал рейхсмаршалу Герингу приказ согласно которому евреев должны были полностью устранить из экономической жизни; я узнал бы дальнейшие подробности от рейхсмаршала. Данную телефонную беседу с Геббельсом он подтвердил позднее, и свидетели подтвердят это.

На следующий день, 11 ноября, меня проинформировали о том, что 12-го будет встреча с Герингом в качестве делегата четырёхлетнего плана, с целью разрешения еврейской проблемы. Делегат четырёхлетнего плана дал указания министерству подготовить проект распоряжения, который должен быть основой законов для устранения евреев из экономической жизни.

12–го состоялась эта встреча, которую здесь часто обсуждали. Тем утром было обсуждение с рейхсмаршалом на котором присутствовали гауляйтеры. Рейхсмаршал сильно волновался, он говорил о том, что не потерпел бы этого террора и что он возложил бы на разных гауляйтеров ответственность за то, что происходило в их гау.

После этой встречи, таким образом я, относительно успокоился, но на встрече, протокол которой зачитывали несколько раз, Геббельс очень скоро внёс свои самые радикальные требования и соответственно доминировал на всех слушаниях.

Рейхсмаршал стал сильно злиться, и это настроение отразилось в выражениях, оказавшихся в протоколе. Между прочим, протокол полон пробелов и очень неполный. После этой встречи мне было ясно, что именно теперь евреев нужно было устранить из экономической жизни, и что для того, чтобы защитить евреев от полной утраты их прав, от дальнейшего террора, нападений и эксплуатации, нужно было распорядиться о правовых мерах. Я подготовил регулирование, и тоже самое сделал министр финансов, министр внутренних дел, министр юстиции, и так далее, в целях исполнения первоначального распоряжения делегата четырёхлетнего плана которым предусматривалась передача еврейских предприятий и еврейских акций в доверительное управление. Евреям компенсировали трёхпроцентными облигациями, и я всегда видел в этом решении, поскольку министерство экономики участвовало в этом, осуществление честного и соответствующего закону решения о том, чтобы евреи не пострадали от дальнейшей несправедливости. В то время точно не было никакой речи об уничтожении евреев. Однако, план по организованной эмиграции евреев кратко обсуждали на той встрече. Я лично никак не участвовал в террористических, жестоких мерах против евреев. Я глубоко сожалел о них и резко их осуждал. Но я должен был вводить меры об исполнении этих законов с целью защитить евреев от полного лишения прав, и упорядоченным образом исполнять юридические нормы которые тогда разработали.

Заутер: Доктор Функ…

Председатель: Нам лучше прерваться.

Заутер: Свидетель, до перерыва мы напоследок говорили о вашей деятельности касательно распоряжений об исключении евреев из экономической жизни и вы сказали нам о стенограмме заседания с Герингом от 12 ноября 1938. Это документ номер PS-1816.

Вы уже упоминали, что стенограммы этого совещания были плохо отредактированы и полны пропусков, но мы можем понять из этих записей, что вы открыто и явно оказали сдерживающее влияние, и что вы пытались сохранить ту или иную вещь для евреев. Я, например вижу из записей, что во время совещания вы непрерывно выступали за то, чтобы еврейские магазины должны были снов быстро открыть. Это верно?

Функ: Да.

Заутер: Вы также просили, согласно записям, что евреи должны были сохранить свои акции и доли. Это показано в вопросе, который вы задали. Это верно?

Функ: Я уже сказал о том, что я думал, до времени совещания о том, чтобы евреи могли сохранить свои сбережения и в ходе совещания я сказал, что это было совершенно новым для меня, что евреи должны сдать имевшиеся сбережения. В конечном счете, они получили в распоряжение трёхпроцентные правительственные облигации, но они должны были передать все свои акции и другие доли.

Я также был против подобного распоряжения, потому что правительству тогда бы пришлось принять огромное количество сбережений и перевод таких сбережений был, конечно, сложным.

Заутер: Из записей также, кажется, что Гейдрих106 выступал за размещение евреев в гетто, и вы вспоминаете, что обвинение уже упоминало здесь это.

Доктор Функ в чём заключалось ваше отношение к предложению Гейдриха?

Функ: Я был против гетто по той простой причине, что считал гетто ужасной вещью. Я не знал ни о каких гетто, но я сказал, что три миллиона евреев разумеется могут жить среди 70 миллионов немцев без гетто. Конечно, я сказал о том, что евреи должны переезжать ближе друг к другу, и один должен помогать другому, мне это было ясно, и я так и сказал во время совещания о том, что отдельный еврей не сможет существовать в условиях, которые были созданы для него.

Заутер: Господин председатель, в этой связи, можно мне позволить отметить два письменных показания, которые я включил в документальную книгу Функа под номером 3 и номером 15, и могу я попросить вашего официального уведомления об их полном содержании в качестве доказательств?

Письменные показания номер 3 в документальной книге, на странице 12 текста, те, что от жены подсудимого, подписанные ей в начале процесса 5 ноября 1945. Из этих письменных показаний которые я должен подытожить в важных фрагментах, мы можем понять, что во время эксцессов против евреев в ноябре 1938, подсудимый вместе со своей женой и своей племянницей находился в Берлине, и следовательно не в Мюнхене где собрались так называемые «старые бойцы» и где министр, доктор Геббельс совершенно внезапно и неожиданно для каждого отдал приказ о еврейских погромах. Госпожа Функ подтверждает в своих письменных показаниях то, что её муж, как только он услышал об эксцессах, в сильнейшем волнении позвонил доктору Геббельсу по телефону и спросил его:

«Геббельс, вы сошли с ума, совершать такие бесчинства? Это заставляет стыдиться быть немцем. Весь наш престиж за рубежом утрачен. Днём и ночью я пытаюсь сохранить национальное достояние, а вы безрассудно выбрасываете его в окно. Если этот звериный беспорядок немедленно не остановить, я выброшу всё за борт».

Такой, буквально был телефонный разговор, который подсудимый тогда провёл из Берлина с доктором Геббельсом. И остальное содержание этих письменных показаний касается вмешательств, которые подсудимый совершал за отдельных еврейских знакомых. И, господа, они аналогичны письменным показаниям Гейнцу Каллусу107, который был министериальратом в министерстве экономике при подсудимом Функе.

Я приобщил эти письменные показания под номером 15 из документальной книги Функа. Они датированы 9 декабря 1945, и этот свидетель также подтверждает, что Функ, конечно, был крайне удивлен этими эксцессами, и что потом, он немедленно связался с компетентными властями с целью предотвратить дальнейшие бесчинства.

Таким образом, эти письменные показания подтверждают отчет, который дал сам подсудимый Функ. В связи с этим делом, касающимся евреев, я хочу вернуться к документу номер PS-3498, который можно найти на странице 19 судебного обзора против Функа. Это циркулярное письмо Функа от 6 февраля 1939, опубликованное в официальной газете рейхсминистерства экономики и из которого я цитирую:

«В какой мере и степени следует применять полномочия четырёхлетнего плана зависит от указаний даваемых мной в соответствии с директивами делегата четырёхлетнего плана».

Я цитирую это потому что и здесь, в официальной публикации того времени, подсудимый Функ прямо выражает, что, также в данной области, он просто должен был подчиняться и исполнять директивы четырёхлетнего плана. Это верно, доктор Функ?

Функ: Да.

Заутер: Доктор Функ, вы ранее сказали, что следуя всему вашему прошлому и вашим основным принципам, и следуя всей вашей философии, вы считали как особо тяжкими обвинения, касающиеся устранения евреев из экономической жизни. И в связи с этим я хочу предъявить вам, что во время допроса в Нюрнберге, 22 октября 1945, вы расплакались и сказали офицеру-дознавателю: «Тогда я должен был уйти. Я виновен». И это дословно процитировали по одному случаю во время слушаний. Вероятно, вы можете сказать нам, как случилось это замечание и этот нервный срыв с вашей стороны, указание на который я нахожу в протоколе.

Функ: Меня тогда доставили прямо из госпиталя в тюрьму.

Заутер: Доктор Функ, один вопрос…

Функ: Я не знал заранее, что меня будут обвинять как убийцу и вора и не знаю в чём ещё. Я болел 9 или 10 недель, и был доставлен сюда ночью. В течение тех дней сразу же начались мои допросы. Я должен признать, что американский офицер, который допрашивал меня, полковник Мюррей Герфейн108, вёл допрос с исключительным вниманием и терпением и снова и снова останавливался, когда я не мог продолжать. И когда меня упрекнули в этих мерах террора и насилия против евреев, я испытал нервный срыв, потому что в тот момент до меня дошло со всей ясностью, что катастрофа началась оттуда дойдя до ужасных и кошмарных вещей, о которых мы здесь услышали и о которых, я по крайней мере частично узнал, с момента своего плена. Тогда я испытывал глубокое чувство стыда и личной вины, и тоже самое, я чувствую сегодня. Но то, что я принимал директивы для исполнения основных приказов и законов, которые приняли, в этом нет преступления против человечности. В этом вопросе я ставил волю государства перед своей совестью и своим внутренним чувством долга, потому что, в конце концов, я был слугой государства. Я также считал себя обязанным действовать соответственно воле фюрера, верховного главы государства, особенно поскольку эти меры были необходимы для защиты евреев, для того, чтобы спасти их от абсолютного отсутствия правовой защиты, от дальнейшего произвола и насилия. Кроме того, им компенсировали, как видно из циркулярного письма, которое вы только что цитировали, я дал строгие указания своим чиновникам исполнять эти юридические инструкции корректным и справедливым способом.

На самом деле ужасно трагично, что именно мне поручили эти вещи. Я уже сказал о том, что я не принимал никакого участия в этих эксцессах против евреев. С самого первого момента я не одобрял их и очень сильно осуждал их, и они очень глубоко на меня воздействовали. Я делал всё, что было в моей власти, чтобы продолжать помогать евреям. Я никогда не думал об уничтожении евреев, и я не принимал никакого участия в этом.

Заутер: Доктор Функ, так как вы только что сказали о том факте, что вы не думали об уничтожении, истреблении евреев, я хочу сослаться на документ, который ранее здесь цитировали: номер PS-3545, это предъявило обвинение. Как вы можете вспомнить, это фотокопия «Frankfurter Zeitung» от 17 ноября 1938, номер которой вышел спустя всего несколько дней после инцидентов, которые мы рассматриваем. В этом номере «Frankfurter Zeitung» опубликована ваша речь, в которой вы рассматриваете правовые меры для исключения евреев из немецкой экономической жизни, и вы вспомните, что обвинитель, в своей речи от 11 января 1946, обвинил вас, и я цитирую: «…что программа экономического преследования евреев была лишь частью более крупной программы их уничтожения».

И это соответствует фразе из вашего судебного обзора, которая говорит о том, что это была просто часть, дословно: «Более крупной программы уничтожения евреев». Итак, во всех заявлениях, которые вы делали в то время, я нигде не нахожу указания на то, что вы выступали за уничтожение, истребление евреев, или чтобы вы требовали этого. Что вы скажете о таком взгляде обвинения?

Функ: Никогда в своей жизни, ни устно ни письменно, я не требовал уничтожения или истребления евреев и не делал никаких заявлений об этом. Видимо это высказывание обвинителя, которое, по моему мнению, основано только на воображении или состоянии мысли, как он видел эти вещи с самого начала. Лично я никогда не выступал за уничтожение евреев и ничего не знал об ужасных событиях, которые здесь описали. Я ничего не знал. Я не имел к ним никакого отношения и потом, насколько я помню, я никогда не принимал участия ни в каких мерах против евреев, поскольку этими вопросами уже не занимались мои ведомства. За исключением этих юридических мер, этих исполнительных приказов, мне не кажется, что внутри моих ведомств, я когда–нибудь опять разрешал что-то связанное с еврейскими делами.

Заутер: Доктор Функ это верно, что в связи с исполнением этих директив, которые вам приходилось принимать, вы сами вмешивались в интересах большого числа отдельных лиц, которые страдали от этих директив и которые обращались лично к вам за помощью, и что вы делали это для того, чтобы смягчить эффект этих распоряжений?

Функ: Я следил за тем, чтобы этим директивам следовали честным путём и согласно законам. Однако, исполнение этих распоряжений было не только ответственностью министерства, но и окружного президента и ведомств зависимых от гауляйтеров в Рейхе. До меня доходило много жалоб на способ ариазации, и мои чиновники подтвердят, что я вмешивался в каждом случае, когда меня информировали о таких злоупотреблениях. Я даже уволил чиновника из этого ведомства, когда я услышал о неправильном поведении, позже я также поступил с главой ведомства.

Заутер: Почему?

Функ: Потому что случались такие злоупотребления. Как и раньше я делал всё в моей власти, чтобы помогать евреям эмигрировать, предоставляя им иностранную валюту, таким образом, при исполнении этих директив, я делал всё в своей власти в рамках возможного, чтобы сделать вещи сносными для евреев.

Заутер: Господин председатель, данный вопрос о том каким было на практике отношение Функа к исполнению этих распоряжений, которые он сам как чиновник должен был принимать – данный вопрос я также рассмотрел в опросном листе одобренном вами, который был представлен бывшему государственному секретарю Ландфриду109. Этот опросный лист недавно вернулся, но оказалось сотрудники направили неправильный опросный лист, и верный ответ получили только в субботу. Это сейчас переводят и я полагаю, что этот правильный ответ, эти показания государственного секретаря Ландфрида представят вам в течение дня и что тогда их можно включить в приложение как документ номер 16. Вместе с тем, я предполагаю, что не будет никакого возражения моему чтению короткого ответа свидетеля Ландфрида в связи с этим вопросом. Господин Ландфрид был с 1939 по 1943 государственным секретарём…

Председатель: Обвинение видело документ?

Заутер: Да, обвинение имеет документ.

Додд: Мы не видели документ. Мы видели немецкий текст. Я не читаю по–немецки и ни имел возможности прочитать его. Его не перевели.

Председатель: Документ можно предъявить после того как его увидит обвинение. Вам не требуется приобщать его сейчас. У вас есть другие какие-нибудь другие свидетели или нет?

Заутер: Не в связи с этой темой.

Председатель: Нет, нет, но у вас вообще есть свидетели?

Заутер: Один свидетель, доктор Гейдлер, но по другим предметам.

Председатель: И предположительно подсудимого будут перекрестно допрашивать.

Заутер: Да.

Председатель: Значит, эти документы переведут.

Заутер: Да, господин председатель, если вы так желаете, тогда я приобщу этот документ позднее, отдельно.

Председатель: Да.

Заутер: Доктор Функ, теперь я перехожу к обвинению, которое согласно моим сведениям, еще не упоминалось в судебном обзоре, это касается проблемы оккупированных территорий, то есть, ограбления оккупированных территорий, оккупационных расходов, системы клиринга, стабилизации валюты, и похожего. Обвинение утверждает, что вы активно участвовали в программе преступной эксплуатации оккупированных территорий. Это находится в стенограмме слушаний от 11 января 1946110. Это обвинение далее не уточнялось, но на заседании от 21 февраля111 просто есть ссылка на распоряжение рейхсминистра оккупированных восточных территорий, подсудимого Розенберга. Данное распоряжение предъявлено обвинением как документ номер PS-1015; это распоряжение министра Востока, Розенберга, рейхскомиссарам на оккупированных восточных территориях. Распоряжение информирует рейхскомиссаров о задаче айнзацштаба Розенберга112 – он уже упоминался здесь по нескольким поводам – а именно, о сохранении объектов культурной ценности. Думаю я могу полагать, что рейхсминистерство экономики не имело никакого отношения к культурным ценностям как таковым. Но – и это весьма характерно – из письма Розенберга от 7 апреля 1942 видно, что копию направили не только в различные ведомства, но также вам, то есть, в рейхсминистерство экономики. И из этого факта – видимо только из этого факта – советский обвинитель вменил обвинение о том, что вы активно участвовали в ограблении оккупированных территорий. Мне пришлось так подробно объяснять связь для того, чтобы конкретно показать, что мы рассматриваем. Вы можете кратко сказать об этом?

Функ: До момента этого процесса, я даже не знал, чем являлся айнзацштаб Розенберга, какими были его задачи, что он делал. Я не имею никаких сведений о том, что министерство экономики вообще имело какое-то отношение к охране культурных ценностей. Я ничего не могу об этом сказать.

Заутер: Вам нечего сказать об этом?

Функ: Нет, в отношении айнзацштаба Розенберга, нет. О политике на оккупированных территориях, я могу много сказать …

Заутер: Сейчас нас это не интересует.

Функ: Но вы, наверное, захотите услышать об этом позже.

Заутер: Затем, доктор Функ, в опросном листе направленном доктору Ландфриду, которого я уже называл, я задал пять или шесть вопросов касательно вашего отношения к экономической политике на оккупированных территориях. Я также задал ему вопросы о том давали ли вы указания военным командирам или рейхскомиссарам оккупированных территорий, или главам гражданской администрации Эльзас–Лотарингии, и так далее. Затем я спросил, правильно ли, что экономические директивы также для оккупированных территорий не исходили от вас как рейхсминистра экономики, а от делегата четырёхлетнего плана. Затем я спросил о вашем отношении к вопросу эксплуатации оккупированных территорий, в особенности на Западе, черном рынке, девальвации валюты, и похожем.

Я не могу сейчас зачитать заявления свидетеля Ландфрида, потому что, из–за ошибки в офисе, ответы от Ландфрида пришли только в прошлую субботу. Поскольку сейчас заслушивают ваши личные показания, лично вы желаете что–нибудь добавить к этим вопросам, или же хотите подчеркнуть то что я представлю трибуналу как только я получу перевод? Я задал этот вопрос потому что это практически ваша последняя возможность обратиться к этим предметам.

Функ: Я хочу заявить о своей позиции по различным вопросам, но подробности этих проблем естественно лучше смогут объяснить государственные секретари, нежели я.

Касательно директив оккупированным территориям, рейхсмаршал, так же как и рейхсминистр Ламмерс, заявили здесь о том, что я, как рейхсминистр экономики, не имел никаких полномочий принимать инструкции. Рейхсмаршал, в ходе своих показаний здесь, заявил, и я отметил это: «За директивы и экономическую политику проводимую министром экономики и президентом Рейхсбанка Функом, ответственность полностью и исключительно на мне».

И касательно оккупированных территорий, он также сказал, что если бы я принимал специальные указания в ходе официальных дел между министерством и административными ведомствами на оккупированных территориях, тогда они бы вытекали из общих директив рейхсмаршала, и как он сказал, всегда основывались на его личной ответственности.

Положение заключалось в том, что директивы оккупированным территориям в экономической области мог отдавать только делегат четырёхлетнего плана. Проведение экономической политики являлось задачей военных командиров или рейхскомиссаров которые непосредственно подчинялись фюреру. Военные командиры, как и рейхскомиссары, имели в подчинении чиновников из различных ведомств; среди них, конечно, также чиновников из министерства экономики и Рейхсбанка; даже представлявших частные предприятия. Было конечно тесное сотрудничество между ведомствами военных уполномоченных, рейхскомиссарами и представителями различных внутренних ведомств, за исключением оккупированных территорий в России где рейхскомиссары подчинялись особому министру, то есть, рейхсминистру оккупированных восточных территорий. Это было исключение, но если мы как министерство хотели, чтобы что-то сделали военные командиры или рейхскомиссары, нам было нужно сделать запрос или получить приказ делегата четырёхлетнего плана.

Тоже самое относится к главам гражданской администрации в Эльзас–Лотарингии и остальным территориям, где создавалась гражданская администрация. Там также, многочисленные ведомства министерства экономики и Рейхсбанка не имели никакого прямого права принимать директивы.

Однако, я снова подчеркиваю, что конечно существовал близкий официальный контакт между руководящими властями на оккупированных территориях и соответствующими ведомствами Германии.

Лично я – и свидетели подтвердят это в опросных листах которые пока отсутствуют, или в моём лице – прилагал величайшие усилия, чтобы защитить оккупированные территории от эксплуатации. Годами я боролся практически отчаянной борьбой за поддержание стабильной валюты на этих территориях, потому что снова и снова мне предлагали, что я должен понизить обменный курс на оккупированных территориях, чтобы Германия могла покупать более легко и дешевле в этих странах, я делал всё мыслимое того, чтобы поддерживать экономический порядок на этих территориях. В одном случае, в Дании, я даже смог, перед лицом оппозиции всех остальных ведомств, укрепить датскую крону, потому что Датский национальный банк и датское правительство попросили это по обоснованным причинам.

Я возражал увеличению оккупационных расходов во Франции в 1942, как и в 1944. Меморандум Рейхсбанка, который я согласовал цитировал здесь американский главный обвинитель.

Оккупационные расходы устанавливались не министром экономики и президентом Рейхсбанка, а министром финансов и генерал–квартирмейстером – другими словами, высшим командованием Вермахта – и в случае Франции, Дании и других стран, также министром иностранных дел.

Таким образом, я делал всё, что мог сделать – что угодно в моей власти – чтобы сохранять экономику оккупированных территорий в порядке. Наконец я смог убедить рейхсмаршала принять распоряжение, которое запрещало всему немецкому личному составу покупать на черном рынке, но это случилось только после того как случилось много злоупотреблений в связи с этим.

Я хочу также подчеркнуть, что я считал необходимым для поддержания порядка на оккупированных территориях, чтобы общественную жизнь там не беспокоили, и что следовательно, принципиально, я всегда был против вынужденной или чрезмерной депортации иностранных рабочих с оккупированных территорий в Германию.

Я также высказывал это на совещании с Ламмерсом, которое здесь упоминали. Мои государственные секретари могут это подтвердить. С другой стороны мне было совершенно ясно, что Заукель находился в очень сложной, на самом деле отчаянной ситуации. Снова и снова от него требовали рабочей силы для немецкой экономики. Но, в особенности после того как я передал всё гражданское производство Шпееру и принял участие в центральном планировании, это не только не давало мне преимущества с точки зрения моей работы, чтобы рабочую силу доставляли в Германию из за рубежа, но на самом деле в моих интересах было, чтобы рабочие оставались на оккупированных территориях поскольку производство товаров широкого потребления в большом масштабе переводили на эти территории; как министр ответственный за обеспечения народа товарами широкого потребления я был сильно заинтересован в том, чтобы следить за тем, что правильная работа ведется на оккупированных территориях и что не происходит никаких экономических или социальных волнений.

Однако, мне кажется, что будет более полезно если мои два государственных секретаря и вице–президент Рейхсбанка, исполнительный директор Рейхсбанка Пуль, сделают подробные заявления об этих проблемах, потому что они были более близко связаны чем я с решением этих вопросов.

Если мне предъявили обвинение в том, что с помощью клиринговых соглашений мы грабили оккупированные территории и зарубежные страны, я могу только сказать, что клиринговое соглашение первоначально не вводилось нами в наших отношениях с оккупированными территориями или во время войны, но, что это был обычный метод торговли между Германией и её деловыми партнерами. Это была система, к которой нас вынудили – и это отмечал Шахт – когда остальные нации прибегали к использованию выручки от немецкого экспорта для оплаты и амортизации немецких долгов.

Однако, всё время я подчеркивал, что клиринговые долги были реальными долгами для торговли и это важно. Я говорил снова и снова, что этот клиринговый долг был подлинным долгом Рейха и был бы оплачен по курсу, покупательной стоимости которая действовала в то время, когда возникли эти обязательства. Я особо заявил об этом, настолько подробно и настолько ясно насколько возможно, в своих речах в Вене, в марте 1944 и в Кёнигсберге, в июле 1944.

Кроме этого, в июле, я внёс предложение о том, что после войны клиринговый долг следовало преобразовать в европейский займ, для того, чтобы он не остался на пути двухстороннего обмена товарами, а был коммерциализирован; из этого можно отчетливо видеть, что я всегда считал клиринговый долг настоящим долгом, таким образом чтобы нации на оккупированных территориях, которые имели такие требования к Германии могли и были бы удовлетворены войной – и, как я постоянно подчеркиваю, по тем же курсам, которые существовали во время, когда возник долг. Однако, если бы странам пришлось оплачивать репарации на основе мирных договоров, тогда бы эти репарации конечно, вполне обоснованно, можно было бы оплатить товарами; и тогда, равным образом обоснованно, было бы возможно создать баланс между немецкими долгами и немецкими требованиями.

Но я никогда не имел ни малейшего сомнения в том факте, что клиринговый долг нужно было рассматривать как настоящий долг. Следовательно, я вынужден отказать в обвинении, что при помощи клиринговой системы мы эксплуатировали оккупированные территории. И я ещё сильнее вынужден отказать в обвинении о том, что я разделяю ответственность за бремя невыносимых расходов, в особенности оккупационных расходов и других денежных расходов, которые возлагали на оккупированные территории. Можно доказать, что я всегда возражал чрезмерному обременению оккупированных территорий. Свидетели позже дадут показания и подтвердят это.

Заутер: Господин председатель, подсудимый сослался на две речи которые он произнес в Вене и Кёнигсберге. Это два выступления которые отчасти рассматривают предмет клиринговых долгов, и отчасти излюбленную тему подсудимого об экономическом союзе между Германией и её соседними нациями, то есть, экономическом союзе на основе полного равенства.

В интересах времени, могу я попросить о том, чтобы было вынесено судебное уведомление об этих речах, важное содержание которых отчасти довёл подсудимый и отчасти я: речь подсудимого в Вене 10 марта 1944, номер 10 в моей документальной книге, и речь в Кёнигсберге по случая четырёхсотлетия университета его родной провинции, 7 июля 1944, номер 11 в моей документальной книге.

Додд: Господин председатель, если этот документ номер 11 представлен защитой с целью показать, в чём заключалась политика подсудимого к оккупированным странам, тогда я думаю мне правильно отметить, что речь не ссылалась на оккупированные страны, а скорее государства-сателлиты Германии.

Заутер: Господин председатель, могу я также обратить внимание на документ номер PS-3819, который уже представлен обвинением. Это запись, которую подсудимый упоминал, о встрече с министром Ламмерсом от 11 июля 1944.

Согласно этой записи, подсудимый Функ присутствовал на этой встрече, и есть упоминание о нём только в одной фразе, я цитирую, на странице 8 внизу: «Рейхсминистр Функ ожидает значительные неполадки в производстве на ненемецких территориях в случае безжалостных рейдов».

Данную фразу, если вырвать её из контекста, сложно понять, но взглянув на неё в правильной связи, становиться ясно, что подсудимый Функ хотел предупредить против жестокой акции найма иностранных рабочих для немецкого производства и для немецких вооружений. Он предупреждал против любых жестоких мер - против рейдов, как они назывались в протоколе, потому что соответственно, по его мнению, производство на оккупированных территориях было бы нарушено.

Затем, господин председатель, могу я назвать другой документ. Это документ номер PS-2149, и он содержит следующее: заявление Рейхсбанка от 7 декабря 1942, «касательно вопроса повышения французских вкладов в оккупационные расходы».

Могу я заранее сказать, что оккупационные расходы во Франции были увеличены, но не по предложению подсудимого Функа и не с его одобрения, а вопреки его протесту. И это заявление, на которое ссылался подсудимый Функ, и которое я только, что цитировал – оно датировано 11 декабря 1942 – перечисляет причины, почему Функ и его Рейхсбанк очень ясно протестовали против какого–либо увеличения стоимости оккупации.

В этой связи, мне позволят спросить подсудимого о стоимости оккупации Греции.

[Обращаясь к подсудимому]

Вы слышали показания свидетеля, доктора Нойбахера113, который был посланником в Румынии и Греции, и который также здесь подтвердил, что вы пытались снизить стоимость оккупации?

Председатель: Вы еще собираетесь продолжать?

Заутер: Да, господин председатель, я думаю, будет лучше, если мы сейчас прервёмся. Я поставлю ещё несколько вопросов.