Пристав: С позволения трибунала, сообщаю, что подсудимый фон Нейрат отсутствует.

Джексон: Доктор Шахт, в ваших прямых показаниях, вы сослались на фильм, который сняли и демонстрировали в Германии в пропагандистских целях, о вашем поведении по поводу возвращения Гитлера из Парижа после падения Франции.

Шахт: Могу я это поправить? Не я, а мой защитник, говорил об этом фильме и не говорилось о том, что его использовали в пропагандистских целях. Мой защитник просто сказал, что его показывали в кинохронике, так что вероятно его показывали около одной недели.

Джексон: Я прошу продемонстрировать фильм трибуналу. Это очень короткий фильм, и движение в нём очень быстрое. Есть немного перевода, но скорость такая, что мне самому пришлось посмотреть его дважды, чтобы действительно понять о чём он.

Председатель: Вы его сейчас предъявляете?

Джексон: Я бы хотел сейчас его предъявить. Это займет немного, и доктору Шахту нужно стать там где он сможет увидеть, так как я хочу задать ему несколько вопросов

[обращаясь к подсудимому]

в частности я могу попросить вас опознать людей в нём.

Я попрошу, если можно, показать его дважды для того, чтобы, в конце концов, вы увидели увидеть больше.

Председатель: Конечно.

Джексон: Я думаю, что я, упоминая этот экземпляр, который я желаю приобщить в качестве доказательства, сказал о нём как о «пропагандистском фильме». Доктор Дикс так не говорил. Доктор Дикс описал его как «еженедельную кинохронику» и как «еженедельный фильм».

[Обращаясь к подсудимому]

Пока наша память свежа об этом, вы расскажите трибуналу скольких подсудимых вы опознаете в этом фильме?

Шахт: Взглянувн на него я не смог точно разглядеть кто там был. Однако, я должен полагать, что почти все присутствующие здесь – я говорю по памяти, а не по фильму – либо в свите Гитлера или среди тех, кто его встречал.

Джексон: Пока вы всё еще являлись президентом Рейхсбанка и после акции по принятию чехословацкого банка 29 ноября 1938, вы произнесли речь, не так ли?

Шахт: Да.

Джексон: Это документ ЕС–611, экземпляр USA–622. Мне сообщили, что фильм станет экземпляром USA–835, и прежде чем я перейду от него, я хочу представить заявление о личности Германа Геринга, которое в документе PS-3936, в качестве экземпляра USA–836.

[Обращаясь к подсудимому]

Доктор Шахт в этой речи от 29 ноября 1938, если я правильно информирован – и кстати, она была публичной речью, не так ли?

Шахт: Постольку поскольку её произнесли перед Германской академией16. Она была полностью публичной, и если она прошла цензуру она разумеется, также упоминалась в газетах. Она была публичной, кто угодно мог её слышать.

Джексон: Вы использовали такой язык, не так ли?:

«Возможно, что ни один банк–эмитент в мирные времена не проводил такую стремительную политику как Рейхсбанк после захвата власти национал–социализмом. Однако с помощью такой кредитной политики, Германия создала вооружения, не имеющие себе равных, и это вооружение в свою очередь обеспечило наши политические успехи». (Документ ЕС–611)

Это верно?

Шахт: Это абсолютно верно, и вы – не позволите мне на будущее высказываться? Это верно и я был очень сильно удивлен, что было необходимо сделать это для того, чтобы создать справедливость в мире.

Джексон: Захват Чехословакии представляет вашу идею справедливости?

Шахт: Я уже говорил вам, что Германия «не захватывала Чехословакию», но что на самом деле союзники преподнесли её на серебряном блюдце.

Джексон: И вы теперь говорите, что это было актом справедливости, или вы осуждаете его? Доктор я не пойму вашу позицию. Просто скажите нам, вы были за это? Вы сегодня за, или против?

Шахт: Против чего? Скажите мне, пожалуйста, против чего и за что?

Джексон: Против захвата Судето методом, которым это было сделано.

Шахт: Я не могу ответить на ваш вопрос по той причине, что как я сказал, их не «захватили», а подарили. Если кто–то даёт мне подарок, подобный этому, я с благодарностью принимаю.

Джексон: Хотя он им и не принадлежал?

Шахт: Что же, это я оставляю за дающим.

Джексон: И хотя его забрали под дулом пистолета, вы всё также приняли бы такой подарок?

Шахт: Нет, его не захватывали «под дулом пистолета».

Джексон: Что же, мы перейдем к вашей речи. Вы также говорили:

«Вместо слабого и нерешительного правительства сегодня правит единственная, целеустремленная, энергичная личность. Это величайшее чудо, которое случилось в Германии и которое повлияло на все сферы жизни, не исключая экономику и финансы. Нет немецкого экономического чуда. Есть только чудо пробудившегося немецкого самосознания и немецкой дисциплины, и мы обязаны этим чудом нашему фюреру, Адольфу Гитлеру».

Вы так говорили?

Шахт: Конечно. Вот что меня так сильно поразило.

Джексон: В состояла ваша должность как министра без портфеля?

Шахт: Ни в чём.

Джексон: Что за сотрудники у вас были?

Шахт: Одна секретарша.

Джексон: Где вы находились?

Шахт: В двух или трех комнатах моей собственной квартиры, которые я обставил как кабинеты.

Джексон: То есть правительство даже не обставило ваш кабинет?

Шахт: Да, оно платило мне аренду за эти комнаты.

Джексон: О, и с кем вы встречались как министр без портфеля?

Шахт: Я не понимаю. С кем я встречался?

Джексон: Что же, вы проводили какие–нибудь встречи? У вас были какие–нибудь официальные встречи?

Шахт: Я непрерывно здесь заявлял, что после моей отставки из Рейхсбанка, я никогда не имел ни одной встречи или совещания, официального либо иного.

Джексон: Вы кому–нибудь докладывали, или вам кто–нибудь докладывал?

Шахт: Нет, мне никто не докладывал, и я никому не докладывал.

Джексон: Значит я понимаю, что у вас вообще не было никаких обязанностей в этой должности?

Шахт: Абсолютно верно.

Джексон: И вы были министром без портфеля, однако, во время возвращения Гитлера из Франции вы присутствовали на его встрече на железнодорожной станции? И отправились в Рейхстаг послушать его речь?

Шахт: Да.

Джексон: Итак, несмотря на ваш уход с президента Рейхсбанка, правительство продолжало выплачивать вам полное содержание до конца 1942, не так ли?

Шахт: Вчера я заявил, что это неправильно. Я получал своё содержание из Рейхсбанка, которое полагалось мне по контракту, но мне не выплачивалось министерское содержание. Я думаю, в качестве министра я получал определенные надбавки на покрытие расходов, я не могу сказать, сейчас, но я не получал содержания как министр.

Джексон: Что же, я вернусь к вашему допросу от 9 октября 1945 и спрошу вас давали ли вы такие ответы на вопросы на том допросе:

«Вопрос: Какое содержание вы получали в качестве министра без портфеля?

Ответ: Я не могу сказать точно. Я думаю что–то вроде 24 000 марок, или 20 000 марок. Я не могу сказать точно, но это насчитывало содержание и после пенсию, которую я получал от Рейхсбанка, так что мне не платили дважды. Мне не платили вдвойне.

Вопрос: Другими словами, содержание, что вы получали в качестве министра без портфеля в течение периода, что вы были также президентом Рейхсбанка вычиталось у Рейхсбанка?

Ответ: Да.

Вопрос: Однако, после прерывания вашей связи с Рейхсбанком в январе 1939, вы затем получали полное содержание?

Ответ: Я думаю я получал полное содержание, потому что мой контракт длился до конца июня 1942.

Вопрос: Значит, вы получали полное содержание до конца июня 1942?

Ответ: Полное содержание, но не дополнительное содержание, но с 1 июля 1942 я получал свою пенсию в Рейхсбанке, и снова содержание министра вычиталось из этого, или наоборот. Что было выше, я не знаю, я получал пенсию от Рейхсбанка в размере приблизительно 30000 марок».

И 11 июля 1945, вас опрашивали в Рёскине, и вы дали следующие ответы:

«Вопрос: Какая дата у вашего контракта?

Ответ: С 8 марта 1939, 1940, 1941, 1942. Четыре года. Четырехлетний контракт.

Вопрос: Вам действительно затем дали четырехлетнее назначение?

«Ответ: Это то, о чём я говорю. После 1942 я получал пенсию от Рейхсбанка.

Вопрос: Какой была сумма вашего содержания и всех иных доходов в Рейхсбанке?

Ответ: Весь доход от Рейхсбанка, включая мои представительские расходы, насчитывал 60 000 марок в год, и пенсия 24 000. Поймите, у меня был краткосрочный контракт, но высокая пенсия. В качестве рейхсминистра без портфеля, у меня было ещё, я думаю также 20 000 или 24 000 марок».

Итак, это верно?

Шахт: Доходы указаны в бумагах и верно здесь приведены, и я на самом деле заявлял, что мне платили только из одного источника. Меня спросили: «Какое содержание вы получали в качестве рейхсминистра?» Я назвал сумму, но я не получал её, она просто вычиталась из моего содержания в Рейхсбанке. И пенсия, как я здесь вижу, в одном случае приводится ошибочно. Мне кажется, у меня была пенсия только в 24 000 марок, в то время как здесь говориться о чем–то вроде 30 000 марок. В своих собственных денежных делах я как–то менее точен, чем в служебных. Однако, мне платили в одном месте, и в основном Рейхсбанк вплоть до – и здесь также сказано неправильно. Это был не конец 1942, а конец июня 1942, когда истёк срок контракта. Затем началась пенсия и платили только её. Как эти двое, то есть, министерство и Рейхсбанк организовали это, мне неизвестно.

Джексон: Что же, вы были вправе и на содержание и на пенсию, и одно отменяло другое, это вы имеете в виду? И такое положение продолжалось до тех пор, пока вы были частью режима?

Шахт: Это в силе и сегодня. Это не имеет ничего общего с режимом. Я всё еще надеюсь получать свою пенсию, как по-другому мне платить за свои расходы?

Джексон: Что же, доктор они не будут очень обременительными.

Когда генерал Бек17 уходил в отставку, он просил об отставке, не так ли?

Председатель: Минуточку; совершенно излишне кому–либо из присутствующих в суде демонстрировать своё веселье смехом.

Джексон: Вас просили об отставке, когда уходил генерал Бек?

Шахт: Нет, он так не говорил.

Джексон: Вы помните о показаниях данных Гизевиусом?

Шахт: Да. Это было ошибкой со стороны Гизевиуса.

Джексон: О, что же, в любом случае, когда генерал Бек уходил в отставку, вам резко обратили на это внимание?

Шахт: Он нанёс мне визит и сказал мне об этом за несколько дней до отставки. Я полагаю, что это был приблизительно конец августа или начало сентября 1938.

Джексон: И вы говорите, что вам не было предложений уйти в отставку вместе с Беком?

Шахт: Нет, об этом ничего не говорили. Бек встретился со мной в моей комнате; он ничего подобного не говорил и нами это не обсуждалось.

Джексон: Вам не пришло в голову, что отставка была бы подходящим способом выразить ваш протест тем вещам которые, как вы говорите не одобряли?

Шахт: Нет, вообще не верю в то, что отставка могла быть средством добиться того, что было нужно, и я также очень сильно сожалел, что Бек уходит. То, что случилось – господин судья, было вызвано всей ложной политикой – политикой, которая отчасти вынуждала нас, и отчасти, с сожалением говорю, неправильно нами проводилась. В феврале, был уволен Нейрат. Осенью Бек, в январе 1939 уволили меня. Нас устраняли одного за одним. Если бы наша группа могла – если я также могу говорить за группу – осуществлять совместные действия, как мы надеялись и ожидали, тогда это было бы великолепно. Однако, эти отдельные отставки вообще не имели смысла, по крайней мере, у них не было никакого успеха.

Джексон: Вы чувствовали, что Бек должен оставаться на своём посту и быть нелояльным главе государства?

Шахт: Абсолютно.

Джексон: И, в любом случае, вы продолжали в течение всего времени, при каждом публичном поводе, до падения Франции, считать себя частью правительства и частью режима, не так ли?

Шахт: Что же, я никогда не считал себя частью режима именно потому, что я был против него. Но, конечно, уже с осени 1938 я работал над своей отставкой, как только я понял, что Гитлер не остановил перевооружение, а продолжил его, и когда я стал осведомлен о том, что я беспомощен, действовать против него.

Джексон: Что же, когда вы начали работать над своей отставкой?

Шахт: Простите, я не понял – работал с чем?

Джексон: Когда вы впервые начали работать над своей отставкой с должности.

Шахт: После Мюнхена и после того как мы поняли, что мы больше не можем ожидать разоружения или остановки перевооружения Гитлером и что мы не сможем предотвратить продолжение перевооружения таким образом, в кругах дирекции Рейхсбанка, мы начали обсуждать этот вопрос и поняли, что мы не можем следовать дальнейшему курсу на перевооружение. Это была последняя четверть 1938.

Джексон: И все эти события, которые вы никогда не одобряли, никогда не были достаточным следствием, чтобы заставить вас уйти в отставку и лишить режим дальнейшего использования вашего имени?

Шахт: До того я всё еще надеялся, что я смогу добиться изменений к лучшему, соответственно я принял все неблагоприятные последствия вытекающие из моего пребывания в должности, даже перед лицом опасности, что меня однажды будут судить, как сегодня.

Джексон: Вы продолжили позволять использовать ваше имя дома и за рубежом несмотря на ваше неодобрение, как вы говорите, вторжению в Польшу?

Шахт: У меня никогда не спрашивали разрешения, и я никогда не давал такого разрешения.

Джексон: Вы прекрасно знали, не так ли, что ваше имя во всякое время много значило для этой группы, и что вы были единственным человеком в этой группе, который мог находиться за рубежом?

Шахт: Первую часть вашего заявления я уже принял вчера за комплимент. Вторая часть, я думаю, не верна. Я думаю, что еще несколько других членов режима также имели «понимание» в зарубежных странах, некоторые из них сидят со мной на скамье подсудимых.

Джексон: Любой иностранный наблюдатель, который читал о делах в Германии, мог бы понять, что вы постоянно поддерживали режим до лишения вас должности министра без портфеля, не так ли?

Шахт: Это абсолютно неправильно. Как я вчера, а также в ходе моего прямого допроса непрерывно заявлял, иностранное вещание всегда ссылалось на меня как на оппонента системы, и все мои многочисленные друзья и знакомые в зарубежных государствах знали, что я был против этой системы и работал против неё. И если сегодня можно назвать какого-нибудь журналиста, который не знал об этом, значит о не знает своей работы.

Джексон: О, вы ссылаетесь на письмо, которое вы написали нью–йоркскому банкиру Леону…?

Шахт: Леону Фрэйзеру18.

Джексон: Итак, когда вы послали это письмо в Швейцарию, здесь в Берлине находился дипломатический представитель Соединенных Штатов, не так ли?

Шахт: Да.

Джексон: И вы знали, что у него была почтовая связь, по крайней мере, раз в неделю и обычно раз в день с Вашингтоном?

Шахт: Да, я не знал этого, но я это предполагал.

Джексон: И, если бы вы хотели связаться с правительством Соединенных Штатов или чиновником Соединенных Штатов, вы могли связаться по обычным каналам?

Шахт: Я не желал связываться с американским правительством или с американским чиновником. Я просто желал возобновить связь с другом, который приглашал меня в январе приехать в Соединенные Штаты, и я сослался на предшествующую переписку между ним и мной в январе.

Джексон: Тогда это снимает вопрос Фрэйзера.

Далее, когда вы были министром без портфеля, согласно вашим показаниям, были начаты агрессивные войны — против Польши в сентябре 1939; против Дании и Норвегии в апреле 1940; против Голландии и Бельгии — в мае 1940; в июне было перемирие19 с Францией и ее капитуляция; в сентябре 1940 имел место Тройственный пакт20 между Германией, Италией и Японией; в апреле 1941 произошло нападение на Югославию и Грецию, которое, как вы говорите, было агрессивным; в июне 1941 г. произошло вторжение в Советскую Россию, которое, как вы сказали, было агрессивным; 7 декабря 1941 японцы напали на Пирл-Харбор и после нападения объявили войну США, 8 декабря 1941 Соединенные Штаты объявили войну Японии, но не Германии; 11 декабря 1941 Германия и Италия объявили войну Соединенным Штатам. И все это произошло в области внешней политики, а вы продолжали оставаться на посту министра без портфеля гитлеровского правительства, не так ли?

Шахт: Господин судья…

Джексон: Это не так и не факт?

Шахт: Да, и я желаю кое–что к этому добавить. От дюжины свидетелей которые свидетельствовали здесь и от самого меня, вы снова и снова слышали, что было невозможно односторонне уйти в отставку с должности, потому что если я был поставлен министром главой правительства, я мог уйти лишь с его подписью. Вы также говорили, что в разное время я пытался избавить себя от министерской должности. Кроме бесчисленных показаний свидетелей, включая американцев, в отношении этого, было хорошо известно, что Гитлер никому не разрешал уходить с поста без разрешения. И теперь вы вменяете мне сохранение должности. Я не оставался для собственного удовольствия, но я оставался, потому что я не мог уйти с министра не сделав большого скандала. И почти постоянно, я должен сказать, я пытался добиться такого скандала и достиг его в январе 1943, и я смог избавиться от должности, не без угрозы своей жизни.

Джексон: Что же, я разберусь с вашими объяснениями позже. Я возьму факты.

Вы открыто не порвали с Гитлером, не ушли со своего поста и после того как началось германское наступление на Россию и до тех пор, пока германская армия не стала отступать, и до того как союзники высадились в Африке, не правда ли?

Шахт: Письмо, благодаря которому мне удалось успешно добиться разрыва, датировано 30 ноября 1942 г. Скандал и его успех датирован 21 января 1943, потому что Гитлер и Геринг и кому-либо участвовавшему в дискуссии, потребовалось 7 недель, чтобы обдумать последствия моего письма.

Джексон: Таким образом, из вашего письма явствует, что вы считали, что корабль тонет, не правда ли? То есть, что война проиграна?

Шахт: Мои устные и письменные заявления тех времен уже показывали это. Я также говорил здесь об этом. Я свидетельствовал о письме Риббентропу и Функу; здесь я представил ряд фактов подтверждающих, что я никогда не верил в возможность немецкой победы. И мой уход с должности не имеет ничего общего со всеми этими вопросами.

Джексон: Итак, в то время пока вы оставались министром без портфеля, вы думали, что может быть опасно уйти в отставку, и вы были воодушевлены генералами армии совершить измену против главы государства, не так ли?

Шахт: Да, и я хочу сейчас сделать дополняющее заявление об этом. Это было не, потому что моей жизни угрожала опасность то, что я не мог уйти в отставку раньше. Ибо я не боялся угрозы своей жизни, потому что я испытывал это с 1937, постоянно находясь под произволом со стороны партии и её глав.

Вашему вопросу о том пытался ли я составить из ряда генералов заговор, я отвечаю утвердительно.

Джексон: И вы также пытались найти убийц для убийства Гитлера, не так ли?

Шахт: В 1938, когда я предпринял свою первую попытку, я не думал об убийстве Гитлера. Однако, я должен признать, что позже я сказал, что если бы это нельзя было сделать иным способом, мы если возможно, убьём его.

Джексон: Вы говорите: «Мы убили бы его» или вы говорите: «Кто– нибудь еще убил бы его», доктор Шахт?

Шахт: Если бы у меня была возможность убить его, я сам. Я прошу из-за этого не призывать меня к немецкому суду за покушение на убийство, потому что в этом смысле, я конечно виновен.

Джексон: А теперь, чем бы ни была ваша деятельность, она никогда не была достаточно открыта, чтобы во внешнеполитических материалах во Франции, которые как вы сказали, изучало Гестапо, имелись бы намеки на это, не так ли?

Шахт: Да, я заранее не мог освещать этот вопрос в газетах.

Джексон: И Гестапо, при всех этих поисках, никогда не было в состоянии задержать вас до 20 июля21 после покушения на жизнь Гитлера?

Шахт: Они могли поместить меня под арест гораздо раньше, чем было если бы они были немного умнее, но это выглядит странным свойством любой полицейской силы.

Джексон: И до 1943 режим Гитлера не увольнял вас? До времени видимо они верили, что вы делали больше полезного, чем вредного?

Шахт: Я не знаю, во что они тогда верили, поэтому прошу не спрашивать меня об этом. Спросите кого–либо из режима; у вас тут достаточно людей.

Джексон: Вы не признались, что знали о заговоре 20 июля на жизнь Гитлера?

Шахт: Я знал о нём.

Джексон: Вам известно, что Гизевиус сказал, что вы не знали?

Шахт: Я уже заявлял вчера, что я был проинформирован не только об усилиях Герделера22, но также постоянно информировался генералом Линдеманом23, и доказательства полковника Гронау зачитывались здесь. Я также заявлял, что я не информировал своих друзей об этом, потому что было взаимное согласие между нами, что мы не должны говорить кому–либо чего–либо, что может поставить его в неудобное положение в случае пыток в Гестапо.

Джексон: Вы вспоминаете, что Гизевиус говорил о том, что было лишь три гражданских, которые знали о заговоре, который аккуратно хранился среди военнослужащих?

Шахт: Вы понимаете, что даже Гизевиус не был проинформирован обо всех подробностях. Естественно, он не может свидетельствовать о том чего не знает.

Джексон: И значит, доктор Шахт, мы оцениваем ваши показания в свете факта, что вы долгое время предпочитали, курс саботажа политики вашего правительства путем измены против главы государства, нежели чем открытую отставку из кабинета?

Шахт: Вы постоянно ссылаетесь на мою отставку. Я говорю вам и подтверждаю, что отставка была невозможна. Соответственно ваш вывод ошибочный.

Джексон: Хорошо! Давайте посмотрим. В вашем допросе от 16 октября 1945, экземпляр USA–636, вам были заданы некоторые вопросы о генералах армии, и я спрашиваю вас, задавали ли вам такие вопросы, и не давали ли вы таких ответов:

«Вопрос: «Скажем, предположим, вы были начальником генерального штаба и Гитлер решил напасть на Австрию, вы скажете, что у вас есть право уйти?

Ответ: Я бы сказал: «Сэр, увольте меня».

Вопрос: Вы бы так сказали?

Ответ: Да.

Вопрос: Значит, у вас была мысль о том, что любой чиновник мог в любое время уйти если он думал, что моральные обязательства были таковы, что он не мог продолжать?

Ответ: Так.

Вопрос: Другими словами, вы чувствовали, что служащие генерального штаба Вермахта, которые были ответственными за приведение в исполнение плана Гитлера виновны наравне с ним?

Ответ: Сэр, вы поставили мне сложный вопрос, и я отвечу «да».

Вы давали такие ответы, не так ли? Вы давали такие ответы?

Шахт: Да, и я хочу дать объяснение этому, если трибунал разрешит. Если бы Гитлер когда–либо дал мне аморальный приказ, я должен был отказаться исполнять его. Это то, о чем я также говорил генералам, и придерживаюсь заявления, которое вы зачитали.

Джексон: Ваша честь я закончил с ним, за исключением, того, что я хотел отметить номера экземпляров. Обращение к Гинденбургу на которое ссылались вчера это PS-3901, и оно станет экземпляром USA–837. Допрос фон Бломберга от октября 1945 это экземпляр USA–838.

Латернзер: Господин председатель, я прошу, чтобы заявление подсудимого Шахта, постольку поскольку его процитировали и оно станет частью протокола следует исключить из протокола. Вопрос, как я его понимаю, заключался в том, считал ли он генеральный штаб настолько же виновным как и Гитлера. Подсудимый Шахт ответил утвердительно на данный вопрос в этом допросе. Вопрос и ответ – начнём с того, что вопрос и ответ недопустимы, потому что свидетель не может судить об этом. Это задача суда. И по этой причине я прошу, чтобы эти показания были исключены из протокола.

Джексон: С позволения трибунала, я, конечно, не предъявляю данное мнение Шахта в качестве доказательства против генерального штаба или против отдельного солдата на процессе. Доказательство, как я думаю, заключалось в достоверности Шахта и его позиции. Я не думаю, что его мнение относительно вины кого–либо еще будет доказательством против этого человека, я думаю, что его мнение по этому вопросу это доказательство против него самого в вопросе достоверности.

Председатель: Да, доктор Дикс.

Дикс: Вопрос судьи Джексона был не о том, считал ли Шахт генералов виновными, но вопросом о том правильно ли, что Шахт на допросе предшествующем трибуналу, давал определенные ответы на определенные вопросы. Другими словами, это был вопрос о событии, имевшем место в прошлом, а не вопрос о мнении или суждении, которое он должен был привести здесь. В качестве защитника Шахта, я не заинтересован в исключении этого отрывка из протокола, за исключением степени, в которой эти слова останутся: «Я Шахт, никогда бы не исполнил аморальный приказ и аморальное требование Гитлера». Что касается остального в этом ответе, я, как его защитник, заявляю, что вопрос для меня безразличен.

Латернзер: Господин председатель, после заявления судьи Джексона, я отзываю своё возражение.

Александров: Разрешите приступить к перекрестному допросу, господин председатель?

Председатель: Да.

Александров: Подсудимый Шахт, отвечая на вопросы вашего защитника, вы сообщили при каких обстоятельствах, произошло ваше первое знакомство с Гитлером и Герингом. Вы вспомнили, даже, при этом, такую деталь как гороховый суп с салом на ужине у Геринга.

Меня интересуют сейчас, некоторые другие, но более существенные для дела подробности ваших отношений с Гитлером и Герингом. Скажите, по чьей инициативе произошла ваша первая встреча с Гитлером и Герингом??

Шахт: Я уже заявил о том, что мой друг, директор банка фон Штосс24, пригласил меня на вечер в свой дом для того, чтобы я мог встретиться там с Герингом. Затем состоялась встреча Гитлером, когда Геринг попросил меня пойти к нему домой – то есть, в дом Геринга – чтобы встретиться с Гитлером.

Александров: По каким соображениям, вы приняли тогда приглашение встретиться с Гитлером и Герингом?

Шахт: Национал–социалистическая партия тогда была одной из сильнейших партий в Рейхстаге с 108 местами и национал–социалистическое движение по всей стране было чрезвычайно оживленным. Соответственно я был более или менее заинтересован в знакомстве с ведущими людьми этого движения, которых я до той поры вообще не знал.

Александров: Но вы заявили, что были приглашены Герингом сами, почему именно вас пригласил Геринг для этой встречи?

Шахт: Пожалуйста, спросите об этом господина Геринга.

Александров: А вы сами его не спрашивали?

Шахт: Господин Геринг желал моей встречи с Гитлером, или встречи Гитлера со мной.

Александров: Для чего? С какой целью?

Шахт: Об этом вам нужно спросить господина Геринга.

Александров: Не считаете ли вы, что Гитлер и Геринг намеревались, причем небезуспешно, привлечь вас к участию в фашистском движении, зная вас как видного в Германии деятеля в области экономики и финансов и как человека разделяющего их взгляды?

Шахт: В то время, я не был осведомлён о намерениях этих двух господ. Однако, я могу представить, что это был просто вопрос заинтересованности этих господ встретиться с господином Шахтом также как и мне встретиться с господином Гитлером и господином Герингом.

Александров: Это ограничивалось простым интересом. Так я вас понимаю, или были и другие соображения, политического порядка. Вы понимали, что само по себе ваше участие в фашистском движении было выгодно Гитлеру поскольку вы были известным в стране человеком?

Шахт: Что касалось меня, меня интересовало, что это за люди. Как я уже заявил какими были мотивы этих двух господ было мне неизвестны. Моё сотрудничество с фашистским движением совершенно не обсуждалось, и мне не давали…

Александров: Я уже слышал ваши…

Шахт: Пожалуйста, позвольте мне закончить. Моё сотрудничество не оказывалось до июльских выборов 1932. Как я здесь заявил, знакомство состоялось в январе 1931, что было за 1 ½ года до этих выборов. За эти 1 ½ года никакого сотрудничества не было.

Александров: Это мне известно. Скажите, только этими встречами о которых вы здесь рассказали, ограничилось ваше знакомство с Гитлером и Герингом или вы ещё встречались с ними до прихода Гитлера к власти?

Шахт: До июля 1932 я видел Гитлера и Геринга, каждого из них, вероятно однажды, два или три раза – я не могу вспомнить за эти 1 ½ года. Но в любом случае не стоит вопрос никаких частых встреч.

Александров: Как вы объясняете, появление вашего письма Гитлеру от 29 августа 1932, в котором вы предлагали ему свои услуги. Вы помните это письмо?

Шахт: Да.

Александров: Как вы объясняете его появление?

Шахт: Я постоянно об этом говорил. Не будете ли вы любезны прочитать протокол?

Александров: Повторите кратко ещё раз.

Председатель: Если он это уже проходил, этого достаточно.

Александров: Я перехожу к следующему вопросу. Когда и кем вам впервые было сделано предложение принять участие в будущем гитлеровском правительстве и обещан пост президента Рейхсбанка??

Шахт: Президент Рейхсбанка не имел должности в правительстве, но являлся высоким чиновником вне правительства. Впервые какой–то разговор в моём присутствии об этом посту был 30 января 1933, когда я случайно столкнулся с Герингом в приемной отеля «Kaiserhof25», и он сказал мне: «А, вот идет наш будущий президент Рейхсбанка».

Александров: Отвечая своему защитнику, вы заявили, что фашистская теория превосходства немецкой расы является ни чем иным как болтовней, что фашистское мировоззрение не является вообще мировоззрением. Что вы были против разрешения так называемой проблемы жизненного пространства путем захватнических войн, что вы были против принципа фюрерства установленного фашистской партией, и по этому поводу выступали даже в академии права. Что вы были против фашистской идеологии и методов направленных против евреев?

Правильно это? Вы говорили это? Отвечая на вопросы своего защитника?

Шахт: Да, мы оба это здесь слышали.

Александров: Скажите, что же тогда привело вас к фашизму и сотрудничеству с Гитлером?

Шахт: Меня вообще ничего не привело к фашизму, я никогда не был фашистом.

Александров: А что вас привело к сотрудничеству с Гитлером. В то время когда вы отрицательно относились ко всем основным положениям немецкого фашизма?

Председатель: Генерал Александров, он сказал нам, что по его словам привело его к сотрудничеству с Гитлером. Я думаю, вы должны были это слышать.

Александров: Ну, фактически это имело место.

[Обращаясь к подсудимому]

На вопрос защитника, почему вы не эмигрировали, вы заявили, что не хотели быть просто мучеником. Скажите, вам известна судьба передовых людей Германии, прогрессивно и демократически настроенных, которая постигла их с приходом Гитлера к власти?

Шахт: Здесь вы путаете. Я не ответил, что я не хотел быть мучеником на вопрос о том хотел ли я эмигрировать, но я сказал: «Эмигранты – то есть, добровольные эмигранты – никогда не служили своей стране», и я не хотел спасать свою собственную жизнь, но я хотел продолжать работу на благо своей страны.

Пункт о мученике был в связи со следующим вопросом, о том ожидал ли я чего–либо хорошего для своей страны, если бы я умер как мученик. На это я ответил: «Мученики служат своей стране, только если их жертва становится известной».

Александров: Достаточно. Я вас понял несколько иначе. Я все же повторяю вам свой вопрос.

Председатель: Я буду очень благодарен, если вы повторите вопрос.

Александров: Вам известна судьба передовых людей Германии прогрессивно и демократически настроенных, которая постигла их с приходом Гитлера к власти. Вам известно, что все эти люди или оказались в изгнании или были заключены в концентрационные лагеря?

Шахт: Я прямо здесь заявил, что когда я говорил об эмигрантах, я подразумевал тех, кто был в изгнании, которые покинули страну не под принуждением, а добровольно – это те о ком я говорил. Отдельные судьбы остальных мне не известны. Если вы спросите меня об отдельных людях, я скажу вам относительно каждого из них, знал ли я об их судьбе или нет.

Александров: Судьба этих лиц общеизвестна. Вы один из немногих видных деятелей догитлеровской Германии который оказался сотрудничающим с Гитлером. Вы это признаете?

Шахт: Нет.

Александров: Вы заявили, я вынужден снова вернуться к этому же вопросу, что запись в дневнике Геббельса сделанная им 21 ноября 1932 года является ложной. Я ещё раз напомню вам эту запись. Геббельс писал. Цитирую:

«В беседе с доктором Шахтом я убедился, что он полностью отражает нашу точку зрения, он один из немногих кто полностью согласен с позицией фюрера».

Конец цитаты.

Вы продолжаете утверждать, что эта запись не соответствует действительности? Я уже вам задаю этот вопрос.

Шахт: Я никогда не заявлял, что эта запись была ложной. Я лишь заявлял, что у Геббельса сложилось такое впечатление и он ошибся в нём.

Александров: По вашему утверждению это не соответствует действительности, эта запись. По вашему отношению к гитлеровскому режиму. Так это или нет?

Шахт: В целом способ, которым Геббельс представил это, ошибочен; он неправильный.

Александров: Почему же вы не заявили протест? Ведь дневник Геббельса с этой записью был опубликован?

Шахт: Если бы я протестовал против всех неточностей, которые печатали обо мне, я бы никогда не пришел в себя.

Александров: Ну, видите ли это не совсем обычное сообщение. Это дневник Геббельса, достаточно видного деятеля фашистской Германии, в котором он сообщает о ваших политических взглядах. И если вы с ними не были бы согласны, вам целесообразно было бы как-то на это реагировать.

Шахт: Разрешите мне кое-что об этом сказать. Либо вы спрашиваете меня – в любом случае я не хочу иметь здесь двухсторонний спор, если он только односторонний. Я скажу, что дневник Геббельса необычайно посредственный образец произведения.

Александров: Свидетель, Франц Ройтер, ваш биограф и близкий знакомый, в своих письменных показаниях от 6 февраля 1946 года представленных трибуналу вашим защитником под номером 35 сообщил следующее. Цитирую: «Шахт в начале тридцатых годов присоединился к Гитлеру и помогал ему в деле захвате власти…». Конец цитаты.

Вы считаете эти показания свидетеля Франца Ройтера неправильными или подтверждаете?

Шахт: Я считаю их неправильными.

Александров: Какое участие вы лично принимали в обеспечении прихода Гитлера к власти. Я продолжу этот вопрос. При каких обстоятельствах и для какой цели в феврале месяце 1933 года вами была организована встреча Гитлера с промышленниками. О ней здесь уже упоминалось.

Шахт: Я никаким образом не помогал Гитлеру прийти к власти. Все это здесь долго обсуждали. В феврале 1933 Гитлер уже находился у власти достаточное время. Что касается финансовых и промышленных встреч февраля 1933, это подробно проходили.

Александров: Какую роль играли вы на этом совещании?

Шахт: Это, тоже подробно обсуждали. Пожалуйста, прочитайте об этом в протоколе.

Александров: Я ознакомился, но вы недостаточно точно освещаете события. Я сошлюсь на показания подсудимого Функа от 4 июня 1945 года, чтобы внести ясность в этот вопрос. Это документ номер PS-2828, цитирую показания подсудимого Функа:

«Я присутствовал на этом совещании. Денег требовал не Геринг, а Шахт. Гитлер вышел из комнаты и Шахт произнес речь прося денег на проведение выборной кампании. Я присутствовал там как беспристрастный свидетель, поскольку я был в дружественных отношениях с промышленниками».

Кончаю цитату. Эти показания подсудимого Функа соответствуют действительности?

Шахт: Господин Функ ошибся. Документ D–203 представленный суду обвинением…

Александров: Но…

Шахт: Пожалуйста, не перебивайте меня. Обвинение приобщило документ, и этот документ показывает, что Геринг руководил просьбой финансовой помощи, а не я.

Александров: Подсудимый Функ допрошенный по этому поводу утверждает, что это речь была произнесена не Герингом, а вами, я вас и спрашиваю, что правильно, что соответствует действительности?

Шахт: Я только что вам сказал, что господин Функ ошибся и что доказательства обвинения правильные.

Александров: Какую же всё-таки вы роль играли в проведении этого совещания?

Шахт: Об этом я тоже подробно говорил. Я…

Председатель: Трибунал уже слышал долгий перекрестный допрос и он не желает заслушивать те же факты или снова проходить вопросы. Скажите трибуналу, есть ли у вас какие–нибудь пункты, в которых в особенности заинтересован Советский Союз, которые не рассмотрели в перекрестном допросе?

Александров: Господин председатель, в своих показаниях, достаточно подробных, подсудимый Шахт не во всех случаях давал достаточно чёткие и ясные ответы которые могли бы удовлетворить. Поэтому, я вынужден, в отдельных крайне редких случаях возвращаться к этим же самым вопросам. В частности остался всё-таки неясным вопрос, какова же была роль подсудимого Шахта в проведении у Гитлера совещания с промышленниками. На этот вопрос, как мне представляется, подсудимый Шахт чёткого и ясного ответа не дал. Что касается других имеющихся у нас вопросов, их небольшое количество, и я полагаю, что после перерыва в течение тридцати-сорока минут, я смогу закончить перекрёстный допрос. Все эти дополнительные вопросы они представляют для нас и для выяснения виновности подсудимого Шахта определённый интерес.

Председатель: Очень хорошо. Трибунал не готов заслушивать вопросы, которые уже задавали.

Александров: Сейчас может быть вы найдете целесообразным объявить перерыв с тем, чтобы продолжение перекрёстного допроса могло быть.

Председатель: Генерал Александров нет, перекрестный допрос продолжится до перерыва.

Александров: Вы признаете, что являясь в начале председателем Рейхсбанка, а затем министром экономики и генеральным уполномоченным по вопросам военной экономики вы играли решающую роль в деле подготовки вооружений Германии и таким образом в деле подготовки к ведению захватнических войн?

Шахт: Нет, я категорически это отрицаю.

Александров: Вы являлись генеральным уполномоченным по вопросам военной экономики?

Шахт: Что же, мы уже говорили об этом десяток раз.

Александров: Я не слышал из ваших уст ни одного раза.

Председатель: Он полностью признал – и конечно, это очевидно – что он был уполномоченным по военной экономике, но то, что вы хотите предъявить ему, принимал ли он участие в качестве уполномоченного по военной экономике в перевооружении для агрессивной войны, и он говорил снова и снова, что это не являлось его целью, что его целью было достичь равенства для Германии. Он так сказал, и мы рассмотрим правда ли это. Но то, что он сказал совершенно ясно.

Александров: Из моих дальнейших вопросов будет ясно, почему я задаю именно этот вопрос.

В течение какого времени вы занимали пост уполномоченного по вопросам военной экономики?

Шахт: Я только что сказал, что не понимаю вопроса – какова длительность? Обо всём этом здесь уже сказано.

Председатель: У нас есть дата, когда он стал уполномоченным по военной экономике и дата когда он перестал им быть.

Александров: Я хочу напомнить вам какие задачи возлагались на вас как на генерального уполномоченного законом об обороне империи от 21 мая 1935 года, я приведу краткие выдержки из раздела второго этого закона под названием «Мобилизация». Пункт 1:

«Для руководства всей военной экономикой фюрер и рейхсканцлер назначает генерального уполномоченного по военной экономике.

2. Задачи генерального уполномоченного по военной экономике заключаются в том, чтобы поставить все экономические силы на службу войны, и обеспечить экономическую жизнь немецкого народа.

3. Ему подчиняются имперский министр хозяйства, имперский министр продовольствия и сельского хозяйства, имперский министр труда, имперский лесничий и все подчинённые непосредственно фюреру и рейхсканцлеру имперские ведомства, далее он ответственно возглавляет финансирование войны по линии имперского министерства и Рейхсбанка. Генеральному уполномоченному по военной экономике предоставляется право издавать в пределах его компетенции правовые распоряжения которые могут отступать от действующих законов».

Кончаю цитаты. Вы признаете, что этим законом вам были предоставлены чрезвычайные полномочия в области военной экономики??

Шахт: Этот документ у суда и я признаю, что вы правильно его зачитали.

Александров: Я, в связи с этим документом спрашиваю вас: я спрашиваю вас не о том правильно ли я огласил этот документ. Я спрашиваю вас: вы признаете, что этим законом вам были предоставлены чрезвычайные полномочия в области военной экономики?

Шахт: У меня были именно такие полномочия, которые описаны в законе.

Александров: Нет, я уже вас спрашиваю, что это были не обычные полномочия, а чрезвычайные полномочия, особые полномочия?

Шахт: Нет, я этого вообще не признаю.

Александров: Значит, закон об обороне империи от 21 мая 1935 года, вы считаете обычным законом?

Шахт: Это был просто обычный закон.

Александров: И функции, которые этим законом возложены были на вас как на уполномоченного по военной экономике, вы считаете также обычными?

Шахт: Как наиболее общее регулирование, которое обычно для каждого генерального штаба.

Председатель: Суд объявляет перерыв.

Председатель: Да, генерал Александров.

Александров: Господин председатель, учитывая пожелание трибунала, а также обстоятельный допрос подсудимого Шахта произведенный господином Джексоном я, в перерыве, познакомился со стенограммой утреннего заседания и имел возможность значительно сократить те вопросы которые первоначально намерен был задать подсудимому Шахту. Сейчас у меня имеется к подсудимому Шахту всего два вопроса.

Подсудимый Шахт, 21 мая 1935 года имперским правительством было принято решение относительно совета имперской обороны. Этим решением устанавливалось следующее. Цитирую пункт первый решения:

«Назначенный фюрером и рейхсканцлером на случай мобилизации генеральный уполномоченный по военной экономике начинает свою работу ещё в мирное время, по указаниям председателя совета имперской обороны он возглавляет экономические приготовления к войне, поскольку они в связи с военной промышленностью не относятся к компетенции имперского военного министра».

Вы признаете, что во исполнение этого решения имперского правительства вы активно участвовали в экономических приготовлениях Германии к агрессивным войнам?

Шахт: Нет, господин обвинитель, я точно этого не признаю.

Александров: 4 марта 1935 года в своём выступлении на весенней ярмарке в Лейпциге, вы сказали следующее, я цитирую документ USA-628 (Документ номер ЕС–415):

«Мои, так называемые заграничные друзья не оказывают помощи ни мне, ни делу, а также себе, когда они пытаются доказать мои разногласия с якобы невозможными национал-социалистическими теориями и изображают меня до некоторой степени как хранителя экономического разума. Я могу быть уверен, что всё, что я говорю и делаю имеет полное согласие фюрера, что я ничего не буду делать и говорить, что не получит одобрение фюрера. Таким образом, хранителем экономического разума являюсь не я, а фюрер».

Конец цитаты. Вы подтверждает это своё выступление на весенней ярмарке в Лейпциге?

Шахт: Я признаю это и я бы хотел сделать заявление.

Я постоянно говорил, первое, что мои зарубежные друзья, насколько у меня имелись зарубежные друзья, не оказывали мне услугу, когда они публично говорили, что я был противником Гитлера, потому что это делало моё положение чрезвычайно опасным. Во–вторых, я сказал в той речи, что я бы не делал ничего не соответствующего моим убеждениям, и что Гитлер делал всё, что я ему предлагал, то есть, что это было также его мнение. Если бы я сказал обратное, это было бы выражено. Я был полностью согласен с ним до тех пор, пока его политика согласовывалась с моей, после этого не было и я ушёл.

Александров: У меня вопросов больше нет.

Председатель: Доктор Дикс, вы желаете допросить повторно?

Дикс: Я поставлю лишь несколько вопросов, которые вытекают из перекрестного допроса.

В ходе перекрестного допроса, вновь рассматривали «Новый план» не предоставив доктору Шахту возможности объяснить его и заявить какую роль, если они была, играл этот план в экономике перевооружения и кто был его инициатором, ответственным создателем «Нового плана». Поэтому, могу я теперь поставить вопрос доктору Шахту?

Шахт: «Новый план» был логическим следствием экономического развития, которое последовало за Версальским договором. Я снова кратко скажу, что в результате вывоза немецкого имущества за рубеж, всю организацию немецкой внешней торговли отняли и поэтому огромные трудности возникли для немецкого экспорта.

Однако, без этого экспорта о репарационных платежах, или похожем, не могло быть речи. Несмотря на это, все великие державы, в особенности те, которые соперничали с Германией на мировом рынке, прибегли к повышению пошлин с целью исключить немецкие товары со своих рынков или затруднить Германии продажу своих товаров, таким образом это всё больше и больше стало проблемой развития немецкого экспорта.

Когда Германия, несмотря на это, ввела наименьшие расценки на минимальный размер оплаты труда для поддержания или роста своей экспортной торговли, другие державы вводили иные средства для противодействия немецкому соперничеству. Я вспоминаю различные девальвации иностранных валют, которые снова создавали препятствия конкуренции немецких продуктов. Когда даже этого не оказалось достаточно, была изобретена система квот то есть, сумма немецких товаров, которые импортировались в страну не могли превышать определенную квоту, это было запрещено. Такие квоты для немецкого импорта были введены Голландией, Францией и другими нациями, таким образом немецкий экспорт стал затруднительным.

Все эти меры, препятствующие немецкому экспорту привели к ситуации, когда даже немецкие граждане также не могли больше погашать частные долги за рубежом. Как вы здесь слышали, многие годы я предупреждал против наращивания этих долгов. Меня не послушали. Вам будет интересно, если я кратко скажу вам, что Германия, вопреки моему совету, за пять лет нарастила внешний долг такой же, как Соединенные Штаты за 40 лет до Первой мировой войны.

Германия была высокоразвитой промышленной нацией и не нуждалась в зарубежных деньгах, и Соединенные Штаты тогда развивались в более колониальном направлении и могли быть хорошо использованы для зарубежного капитала.

Теперь мы достигли дна. Когда мы больше не могли выплачивать проценты за границей, некоторые страны прибегли к методу, согласно которому немецким экспортерам больше не выплачивалась выручка от немецкого экспорта, а конфисковали эти средства и из них сами выплачивали проценты по нашим долгам за рубежом, то есть так сказать, производя расчёты. Это была так называемая «клиринговая26 система». Частные обязательства конфисковали с целью удовлетворить требования зарубежных кредиторов.

Столкнувшись с таким развитием, я искал способ продолжать немецкий экспорт. Я установил очень простой принцип: «Я покупаю только у тех, кто покупает у меня». Таким образом, я искал страны, которые были готовы удовлетворять свои потребности в Германии, и я готовился покупать там свои товары.

Таким был «Новый план».

Председатель: Доктор Дикс я не знаю, какое мы имеем к этому отношение.

Дикс: Что же, короче говоря, «Новый план» не имел никакого отношения к намерению перевооружаться, не говоря уже о каких–нибудь агрессивных намерениях.

Шахт: Абсолютно никакого.

Дикс: В этой связи, вы можете привести оценку о том какой процент немецкого экономического производства составляла промышленность вооружений?

Шахт: Этот вопрос ставили мне в предыдущих допросах и тогда я не смог ответить на него, потому что я не мог вспомнить, какую сумму тратила Германия на свои вооружения. Сейчас, из показаний, фельдмаршала Кейтеля, мы здесь услышали, что расходы на вооружение в течение тех лет, когда Рейхсбанк всё еще сотрудничал, 1934–35, 1935–36, 1936–37 и так далее, составляли соответственно 5 миллиардов рейхсмарок, 7 миллиардов рейхсмарок и 9 миллиардов рейхсмарок; то есть по оценке экспертов. Всё производство немецкой экономики в течение этих лет можно оценить приблизительно в 50–60 миллиардов рейхсмарок. Если я сравню это с расходами на вооружение, которые указал здесь свидетель, тогда мы получим, что расходы на вооружение насчитывали 10-15 процентов от всей немецкой экономики в течение лет, когда я имел к этому какое-то отношение.

Дикс: Затем, в ходе перекрестного допроса, возник вопрос вашей готовности или неготовности уйти с поста уполномоченного по военной экономике, и с целью подтвердить ваше заявление о том, что генерал фон Бломберг не желал вашего ухода с этой должности, вы сослались на документ, который был приобщён обвинением. Я ссылаюсь на документ ЕС–244 и это письмо от 22 февраля 1937 министра Рейхсвера, фон Бломберга, Гитлеру. Его уже зачитывали, так что нет необходимости делать это снова. Могу я только указать на то, что в последнем параграфе Бломберг выражал желание, чтобы фюрер распорядился или добился от президента Рейхсбанка того, чтобы он остался в должности, что соответствует заявлению Шахта. Кроме того, в ходе перекрестного допроса господином судьей Джексоном, упоминалась ваша достоверность в заявлении по колониальным устремлениям и с точки зрения колониальной политики без обладания морем – Германия не владела морем – как могла Германия иметь колониальные проблемы? Это был вопрос и ответ и в этой связи я хочу спросить вас: Германия имела колонии до 1914?

Шахт: Да.

Дикс: До 1914, или скажем так между 1884 и 1914, то есть, во время, когда Германия имела колониальные владения, Германия владела морем, в особенности по сравнению с Великобританией?

Шахт: Нет, никоим образом.

Дикс: Этого достаточно. Тогда есть другая проблема с точки зрения достоверности ваших заявлений: было сделано упоминание о моральных конфликтах касающихся вашей присяги Гитлеру, как главе государства, как вы говорите, и намерениях которые вы раскрыли по свержению Гитлера и даже его убийстве. Вы не знаете много случаев в истории, когда лица, занимающие высокий пост в государстве пытались свергнуть главу государства которому они присягали?

Шахт: Мне кажется, вы найдете такие примеры в истории всех наций.

Председатель: Доктор Дикс, нас не касается прошедшая история, не так ли? Вы не думаете, что вопрос о том существовали ли исторические примеры обоснованный вопрос для постановки данному свидетелю?

Дикс: Тогда я дальше это не развиваю, это аргументация и может быть я могу использовать её в своей заключительной речи.

Итак, возвращаясь к вопросу колоний, это не правда, что, помимо ваших личных колониальных устремлений, Германия, правительство Рейха, официально готовилось к приобретению и управлению колониями, и что не существовало департамента колониальной политики до 1942 или 1943 или около того?

Шахт: Что же, в партийной программе прямо изложено, что колониальные требования это часть партийной программы. Конечно, министерство иностранных дел также само занималось этим, и я мне кажется, также в партии был департамент колониальной политики.

Дикс: Под руководством фон Эппа27?

Шахт: Да, под руководством Риттера фон Эппа.

Дикс: Тогда относительно вопроса векселей МЕФО, я лишь хочу подытожить: вы склонны считать, что векселя МЕФО должны были послужить тормозом перевооружения, ввиду подписки Рейха на эти векселя, то есть правительство Рейха, было обязано их погасить?

Шахт: Поймите, я сказал очень четко, что ограничение векселей МЕФО пятью годами, и срок их оплаты в 5 лет, автоматически тормозили вооружение.

Дикс: Кроме того, господин судья Джексон рассмотрел то, что имя Шахта, когда он остался министром без портфеля, имело пропагандистскую ценность в пользу нацистского режима заграницей и поэтому служило агрессивным намерениям и их исполнению. В этой связи и с целью сократить представление своих документов, могу я зачитать из своей документальной книги, экземпляр 37 (а), документ Шахт–37 (а); то есть, английский текст на странице 157 и немецкий на странице 149. На странице пятой этих длинных письменных показаний Хельсе заявляет:

«Зарубежная пресса сделала из отставки» - то есть, увольнения президента Рейхсбанка в 1939 – «верные выводы и интерпретировала их как предупреждающий сигнал. В этой связи в непрерывных разговорах, даже в конце 1938, и по договоренности с доктором Шахтом, я говорил с представителями зарубежных банков–эмитентов, с которыми я встречался на заседаниях совета директоров Банка международных расчетов28, и информировал их о том, что отставка Шахта и отдельных членов дирекции Рейхсбанка означала то, что дела в Германии шли опасным путём».

Кроме того, обвинитель от Советского Союза обвинял доктора Шахта из–за того, что в биографии Рейтера прямо сказано, что Шахт содействовал режиму на стадии борьбы за власть. В любом случае, это суть. Это правильно, как и цитата из книги Рейтера, но есть кое-что ещё. Мне кажется, нам всё же нужно приобщить экземпляр 35 (документ Шахт–35), страница 133 английского текста и 125 немецкого, и здесь на второй странице длинных письменных показаний мы находим следующие фразы, которые ограничивают аутентичность этой биографии и подтверждают, что она являлась предвзятым произведением. Рейтер говорит в своих письменных показаниях, и я цитирую:

«Я дважды публиковал биографию доктора Шахта, сначала в конце 1933 в издательском доме Р. Киттлера в Берлине, и в конце 1936 Германским издательским институтом в Штутгарте. Кроме того, что это была фактологическая презентация его жизни и его работы, она также служила цели его защиты от нападок. Таким образом принципы исключительно объективного исторического исследования не применимы к этой публикации, ввиду того, что следовало принимать во внимание оборонительные взгляды которых требовала обстановка».

Нужно знать об этом и прочитать заранее, чтобы можно было оценить доказательственное значение этой биографии.

На этом мои вопросы закончены.

Председатель: Подсудимый может удалиться.

Дикс: Сейчас я вызываю свидетеля Фокке29 с разрешения вашей светлости.

Председатель: Вы назовете своё полное имя?

Фокке: Вильгельм Фоке.

Председатель: Вы повторите за мной эту присягу: «Я клянусь господом – всемогущим и всевидящим, что я скажу чистую правду и не утаю и не добавлю ничего».

Председатель: Вы можете сесть.

Дикс: Господин Фоке, вы были членом дирекции Рейхсбанка. Когда вы вошли в дирекцию Рейхсбанка, и когда вышли из неё?

Фокке: Рейхспрезидент Эберт назначил меня членом дирекции Рейхсбанка в 1919, и Гитлер уволил меня с должности 1 февраля 1939. Таким образом, я почти 20 лет был членом дирекции Рейхсбанка и 10 лет из них при Шахте.

Дикс: Извините, но я должен спросить вас, вы были членом партии?

Фокке: Нет.

Дикс: Вы были членом СА?

Фокке: Нет.

Дикс: Вы были членом СС?

Фокке: Нет.

Дикс: Вы были спонсором СА или СС?

Фокке: Нет.

Дикс: Вы не имели никакой связи с партией?

Фокке: Нет.

Дикс: Когда вы встретили Шахта?

Фокке: В 1915, я просто познакомился с ним, но до тех пор пока он не стал комиссаром Рейхсбанка и президентом Рейхсбанка я не узнал его лучше.

Дикс: Я перехожу к периоду первого председательства Шахта в Рейхсбанке, то есть 1923 году. В чём в то время заключалось отношение дирекции Рейхсбанка к кандидатуре Шахта как президента Рейхсбанка?

Фокке: Неодобрительное отношение.

Дикс: И по какой причине?

Фокке: Мы хотели Гельфрейха30 как кандидата на председательство Рейхсбанком, потому что Гельфрейх в тесном сотрудничестве с Рейхсбанком создал рентную марку31 и стабилизировал валюту.

Но в качестве причины нашего неодобрения Шахта мы называли инцидент из дела Шахта который относился к его деятельности при господине фон Юнге в 1915. Согласно этому, Шахт который пришёл из «Dresdner Bank32», оказывал содействие «Dresdner Bank», что фон Юнг считал неправильным, и в то время это стало причиной увольнения Шахта.

Однако, правительство Рейха не учло нашу критику Шахта и как недавно сказал мне министр Зеверинг33, он использовал пословицу: «Из двух зол выбирают меньшее» и Шахта назначили президентом.

Дикс: Таким образом он оказался для вас президентом и он должен был знать о том, что его не хотела дирекция, или по крайней мере хотела кого-то другого. Следовательно я признаю уместным вопрос о том какими были отношения этой группы, то есть дирекции Рейхсбанка с новым президентом.

Фокке: Шахт вступил в должность в январе 1924. Он собрал всех нас на совещание на котором очень откровенно высказался о ситуации, и суть того, что он сказал заключалась в следующем: что же, вы не одобряли меня в качестве президента, потому что я украл серебряные ложки, но теперь я ваш президент и надеюсь мы будем работать вместе, и мы будем держать ухо востро – так выразился Шахт – однако, если кто-то почувствует, что он не может со мной работать, тогда ему придется принять последствия, и я с радостью помогу найти ему другую должность.

Наши отношения с Шахтом вскоре стали хорошими и мы вместе успешно работали. Было очень хорошо работать с Шахтом. Мы быстро признали, что он был непревзойденным экспертом в своей и нашей области, а также в остальных отношениях его поведение было безупречным. Он был чист в своих делах и не было никакого непотизма34. Он также не привел с собой никаких людей которых хотел продвигать. Также он был человеком который во все времена допускал споры и разногласия – он даже приветствовал их. Он не жаловал коллег которые были «соглашателями».

Председатель: Нет никакого обвинения как и никакого вопроса по этому поводу.

Дикс: Совершенно верно, ваша светлость, но я подумал, что будет польза затронуть эти вещи. Но теперь мы в конце, и переходим к президенству Рейхсбанка после 1933.

[Обращаясь к свидетелю]

После краткого периода отставки, Шахт снова стал президентом Рейхсбанка в 1933. Вы имели с ним какие-нибудь беседы о его отношениях с Гитлером и с партией?

Фокке: Да.

Дикс: Будьте любезны описать трибуналу какие заявления делал вам Шахт?

Фокке: Во-первых, я бы хотел сказать о двух беседах которые я помню почти дословно. В течение периода, когда Шахт не находился в должности, это почти три года, я вряд ли видел его, может быть три-четыре раза на приёмах в Вильгельмштифте. Он никогда не посещал меня, за исключением одного случая, когда Шахт пришёл в банк – может у него там были какие-то дела и посетил меня в кабинете. Мы сразу же…

Дикс: Когда это было?

Фокке: Должно быть это было в 1932, сравнительно незадолго до захвата власти. Мы сразу же начали говорить о политических вопросах, о Гитлере и отношении Шахта к Гитлеру. Я пользуясь случаем серьезно предупредил Шахта по поводу Гитлера и нацистов. Шахт сказал мне: «Господин Фокке, нужно дать этому человеку или этим людям шанс. Если от них не будет пользы они исчезнут. От них избавятся также как от их предшественников».

Я сказал Шахту: «Да, может быть вред немецкому народу окажется таким, что его будет не возместить».

Шахт не воспринял это всерьез, и с какой-то легкой ремаркой вроде: вы старый пессимист или что-то вроде того, он ушел.

Вторая беседа о которой я хочу сообщить состоялась вскоре после повторного прихода Шахта в банк. Наверное это был март 1933 или начало апреля. Тогда Шахт выражал своего рода показной энтузиазм, и я поговорил с ним о его отношении к партии. Я полагал, что Шахт был членом партии. Я сказал ему, что у меня нет планов становиться членом партии и Шахт сказал мне: «Вам не нужно. От вас не требуется. Что вы такое думаете? Я бы не мечтал стать членом партии. Вы можете представить меня склонённым перед партийным знаменем, принявшем партийную дисциплину? И к тому же, подумайте, когда я говорю с Гитлером я должен щёлкать каблуками и говорить: «Мой фюрер» - или обращаясь к нему говорить: «Мой фюрер». Само собой это не для меня. Я остаюсь свободным человеком».

Эта беседа состоялась и эти слова были сказаны Шахтом в то время, когда он был на пике отношений с Гитлером и я много времени думал о том, правда ли это и остаётся правдой то, что Шахт был свободным человеком.

Дела изменились, спустя несколько лет Шахт был вынужден к своему огорчению признать, что он сильно лишился своей свободы, что он не мог изменить схему финансирования вооружений, которую на него взвалили, когда бы пожелал этого, получилось, что ошейник оказался в руках Гитлера и что займет годы распилить и расшатать этот ошейник, чтобы разорвать его.

Но, несмотря на это, его слова были правдой постольку поскольку они отражали внутреннее отношение Шахта к Гитлеру. Шахт никогда не был слепым последователем. Это было несовместимо с его характером, вручить себя кому-то, продать себя и следовать со слепой преданностью.

Если кто-то характеризует отношение Шахта к Гитлеру таким образом: мой фюрер, вы приказываете, я следую и если фюрер приказал ему подготовить программу вооружения: я профинансирую программу вооружения и фюреру решать как его использовать, будь-то война или мир – это было бы несовместимо с отношением и характером Шахта. Он не был человеком который думал как подчинённый или который мог отказаться от своей свободы, в этом Шахт фундаментально отличался от многих людей на ведущих политических и военных должностях в Германии.

Отношение Шахта как я смог узнать по его характеру и по его заявлениям, можно объяснить как нечто следующее: Шахт восхищался огромной динамической силой этого человека направленной на национальные цели, и он рассчитывал на этого человека, надеясь использовать его как средство для его собственных планов, для планов Шахта в направлении мирной политической и экономической реконструкции и укрепления Германии. Вот, что думал и во что верил Шахт и я понял из многих заявлений Шахта…

Дикс: Это, как я думаю, полностью отвечает на вопрос. Итак, обвинение вменяет Шахту и утверждает, что Гитлер выбрал Шахта, чтобы финансировать вооружение для агрессивной войны. Вы, господин Фокке являлись членом дирекции Рейхсбанка и работали с ним в течение всех этих лет. Таким образом, я прошу вас рассказать трибуналу о том происходило ли, что-нибудь или же вы замечали, что-то такое в деятельности и работе Шахта, что бы оправдало такой упрек.

Фокке: Нет. Шахт часто выражал взгляд, что только мирное развитие могло восстановить Германию и я ни разу не слышал, чтобы он, что-то говорил о том, что он, что-то знал о воинственных намерениях Гитлера. Я обрыскал свою память и вспоминаю три или четыре инцидента которые отвечают на этот вопрос довольно чётко. Я хочу назвать их в связи с этим.

Первым был кредит в 420 миллионов золотых марок, который был оплачен в 1933. Лютер35, когда обеспечение Рейхсбанка испарилось в кризис…

Дикс: Могу я прервать для сведения трибунала: Лютер был предшественником Шахта.

Фокке: …в 1931, когда обеспечение для печатания банкнот пришлось сократить, Лютер в отчаянии направил меня в Англию для того, чтобы взять крупный кредит золотом у Банка Англии, что восстановило бы доверие к Рейхсбанку. Губернатор Норман36 был совершенно готов помочь мне, но он сказал, что с этой целью также нужно обратиться в Федеральный резервный банк37 Нью-Йорка и Международный банк в Базеле. Это было сделано и кредит насчитывал 420 миллионов золотых марок, но вмешательство Банка Франции создало политические затруднения которые отсрочили кредит приблизительно на 10-12 дней.

Когда я вернулся в Берлин я был шокирован услышав, что большую часть кредита уже израсходовали. Золото вырвали из наших рук, и я сказал Лютеру: кредит утратил пользу и его нужно немедленно выплатить. Наша честь наш последний актив. Банки которые помогли нам не должны были потерять ни единого пфеннига.

Лютер не смог это понять, и он сказал много слов: что есть, то есть. Мы не знаем для какой цели нам срочно может потребоваться золото. И таким образом кредит растянулся на годы.

Когда Шахт пришёл в банк в 1933, я сказал себе, что Шахт меня поймет и он сразу же меня понял. Он согласился со мной и выплатил этот кредит без замедления. Ему не могло прийти в голову как можно потратить такую огромную сумму золота, и я говорю о том, что если бы Шахт знал о каких-то планах о войне, он бы был дураком выплачивая 420 миллионов золотых марок.

Что касается второго инцидента, я не могу указать точную дату, но мне кажется это было в 1936. Рейхсбанк получил письмо от командования армии или генерального штаба со штампом «Совершенно секретно», с просьбой вывезти золотые резервы Рейхсбанка, ценности и резерв банкнот из приграничных районов Германии во внутреннюю зону. Указывались следующие причины: в случае угрозы нападения на Германию с двух фронтов командование армии решило эвакуировать приграничные районы и ограничить себя центральной зоной, которую можно было оборонять в любых обстоятельствах. Я ещё помню карту которая прилагалась к письму о том, что оборонительная линия на Востоке…

Председатель: Трибуналу кажется, это очень далеко от любого вопроса о котором нам следует решать.

Дикс: Ваша светлость, карта которую хочет описать свидетель ясно и без сомнения показывает, что отношение германского высшего командования в 1936 являлось оборонительным и таким которое принимало величайшие стратегические недостатки, и об этом сообщили Рейхсбанку под председательством Шахта. Мы можем понять из этого сообщения, что никто в то время даже не думал об агрессивных намерениях командования армии.

Председатель: В какое время?

Дикс: 1936, я понял, что он это сказал. Наверное лучше, чтобы он указал дату.

Фокке: Не могу сказать точно, какая дата, но это должен был быть 1936 по моей оценке.

Дикс: Мне кажется это весьма относится к делу. Свидетель может продолжить?

Председатель: Да.

Фокке: Оборонительная линия на Востоке шла от пролива Гофа прямо к Шттетину, я не так хорошо помню где проходила западная линия, но Баден и Рейнланд38 были вне её.

Рейхсбанк в шоке услышал об этом и об угрозе нападения с двух фронтов на Германию и огромной жертве немецкой территорией. Он также был шокирован мыслью о том, что Рейхсбанк в случае оккупации этих районов противником должен был оставить эти территории безо всякой финансовой поддержки. Таким образом, мы отказали в вышеуказанной просьбе, но что касалось золота, мы разместили его в Берлине, Мюнхене, Нюрнберге и так далее.

Однако, мы больше не имели никаких сомнений после такого совершенно секретного документа, об оборонительном характере наших вооружений и подготовки.

Я перехожу к третьему инциденту. Это было в 1937. В то время, когда экономика уже разогналась и вкладывалось всё больше и больше денег, Шахт попросил поддержки у немецких профессоров экономики и созвал их вместе, чтобы убедить их работать вместе с ним, то есть, постараться проверить такое направление. На этой встрече один из присутствующих задал Шахту вопрос: «Что случиться если начнётся война?». Шахт встал и сказал: «Господа, тогда мы проиграем. Тогда с нами всё кончено. Я прошу вас снять эту тему. Мы не можем волноваться по этому поводу».

Теперь я перехожу к четвёртому инциденту, который также не оставляет никакого сомнения в отношении Шахта или полноты его информированности. Это была беседа сразу после начала войны. В первые несколько дней Шахт, Хельсе, Дрейзе39, Шнивинд40 и я встретились для конфиденциальной беседы. Первое, что сказал Шахт было: «Господа, это мошенничество какого мир никогда не видел. Поляки никогда бы не приняли немецкое предложение. Газеты лгут для того, чтобы усыпить немецкий народ. На поляков напали. Гендерсон41 даже не получил предложение, а только короткий фрагмент из ноты которую вручили ему вербально. Если когда-либо в начале войны вопрос о виновности был ясен, то в данном случае так оно и есть. Это преступление которое нельзя вообразить».

Затем Шахт продолжил: «Что за безумие начинать войну с военной державой вроде Польши, которую возглавляют лучшие офицеры французского генерального штаба. Наши вооружения плохие. Это сделали шарлатаны. Деньги спустили как попало».

Парируют: «Но у нас значительные воздушные силы», Шахт сказал: «Воздушные силы не решают исход войны, решают сухопутные войска. У нас нет тяжёлых орудий, нет танков, за три недели немецкие армии в Польше сокрушат и затем против нас возникнет коалиция».

Такими были слова Шахта и они произвели на меня глубокое впечатление, для меня это чёткий и ясный ответ на вопрос заданный доктором Диксом.

Дикс: Итак, в ходе тех лет с 1933 по 1939 Шахт, когда-либо говорил вам о предполагаемых или ожидаемых военных планах Гитлера?

Фокке: Нет, никогда.

Дикс: В чём заключалось основное отношение Шахта к мысли о войне, он когда-либо говорил с вами об этом?

Фокке: Да, конечно, весьма часто. Шахт всегда подчеркивал, что война уничтожает и превращает в руины и победителя и побеждённого, и в его и нашей области, он отмечал пример победоносных держав чья экономика и валюта девальвировались и частично стала ущербной. Англия была вынуждена девальвировать свою валюту, во Франции был полный крах финансовой системы, не говоря про другие державы вроде Бельгии, Польши, Румынии и Чехословакии.

Дикс: Шахт делал такие заявления?

Фокке: Да, часто делал. Шахт подробно и четко знал обстановку в нейтральных странах. Шахт снова и снова говорил: снова будут конфликты и война, но у Германии есть толька одна политика, абсолютный нейтралитет. И он приводил примеры Швейцарии, Швеции и так далее, которые разбогатели на своём нейтральном отношении и стали кредиторами наций. Шахт снова и снова решительно это подчеркивал.

Дикс: В связи с этим вы поймете мой вопрос. Как тогда вы можете объяснить или даже как объяснял вам Шахт тот факт, что он вообще финансировал вооружение?

Фокке: Шахт верил в то, что определённое количество вооружений, такое какими владеет каждая страна мира, нужно было и Германии для политического…

Дикс: Могу я вас прервать. Я хочу, чтобы вы говорили только о вещах которые вам говорил Шахт, не ваше мнение о чём думал Шахт, а только то, что Шахт на самом деле сказал вам.

Фокке: Да. Шахт сказал, что внешняя политика без вооружения невозможна в долгосрочной перспективе. Шахт также сказал, что нейтралитет, которого он требовал для Германии в случае конфликта между крупными державами должна быть вооруженным нейтралитетом. Шахт считал вооружение необходимым, так как в противном случае Германия всегда была бы беззащитной в эпицентре вооружённых наций. Он не думал о явной атаке с какой-то стороны, но он говорил о том, что в каждой стране была милитаристская партия которая могла сегодня или завтра прийти к власти и полностью беспомощная Германия, окружённая остальными нациями была немыслима. Это даже являлось угрозой миру так как это был бы повод однажды напасть на Германию. Однако, наконец, принципиально Шахт видел в вооружении единственное средство оживления немецкой экономики в целом. Нужно было бы строить казармы, строительная промышленность, которая является опорой экономики должна была оживится. Только таким образом, как он надеялся, можно было одолеть безработицу.

Дикс: Итак, события привели к милитаризации Рейнланда, введению обязательной военной службы. Вы имели с Шахтом беседы в которых он говорил о том, что следование такой политике Гитлера может привести к войне, по крайней мере к вооруженной интервенции других наций которые не одобряли такую политику? Такие беседы были между вами и Шахтом?

Фокке: Не в смысле вашего вопроса. Шахт говорил со мной об инцидентах, когда был реоккупирован Рейнланд, то есть, он объяснил мне то как Гитлер в то время, как только Франция заняла в чём-то угрожающее отношение, решился отвести свои оккупационные войска – Гитлер уступил – и это предотвратил господин фон Нейрат, который сказал ему: «Я был против такого шага, но то как это сделали, я принимаю это». То, что Шахт сказал мне тогда об отношении Гитлера заключалось в том, что Гитлер сделал бы всё, что угодно кроме войны. Шахт тоже чувствовал это, как он мне сказал, когда он говорил о дружбе с Польшей, отказе от требования Эльзас-Лотарингии, и в частности гитлеровская политика в первые годы, все это была мирная политика. Лишь потом он начал иметь сомнения касательно внешней политики.

Дикс: В чём заключались принципы и идеи Шахта о внешней политике и как это согласуется с его отношением к гитлеровской внешней политике?

Фокке: Он явно не одобрял, в особенности, конечно, с тех пор как Риббентроп получил влияние во внешней политике, Шахт видел в нём самого непригодного и безответственного советника Гитлера. Но уже до этого были серьёзные разногласия во мнениях между Шахтом и Гитлером по внешней политике.

Например, в отношении России: уже с 1928-1929 Шахт выстроил крупную торговлю с Россией с помощью долгосрочных кредитов которые помогали экономике обеих стран. На него часто нападали из-за этого, но он говорил: «Я знаю, что делаю. Я знаю, что русские платят пунктуально и не торгуются. Они всегда так делают». Шахт был очень зол и не рад, когда тирады Гитлера посягали на отношения с Россией и привели к сокращению торговли.

Также, касательно Китая, Шахт был убеждён в значении торговли с Китаем и почти смог довести её до высокого уровня, когда Гитлер, выразил предпочтение Японии и отозвал немецких советников при Чан Кайши42, вновь уничтожив все планы Шахта. Шахт понимал, что это была фатальная ошибка и сказал, что Япония никогда не сможет компенсировать нам потерю торговли с Китаем.

Также Шахт всегда выступал за тесное взаимодействие с Соединёнными Штатами, с Англией и с Францией. Шахт восхищался Рузвельтом и гордился тем, что Рузвельт через дипломата Кокерилла находился с ним в постоянном контакте. Шахт был убеждён в необходимости самых лучших отношений с Англией и Францией и по этой самой причине он не одобрил направление Риббентропа в Лондон и активно возражал такому плану.

Шахт был против гитлеровской политики в отношении Италии. Он знал о том, что Муссолини43 не хотел иметь к нам никакого отношения и он считал его самым ненадёжным и слабейшим партнером.

В отношении Австрии, я знаю только о том, что Шахт весьма высоко думал о Дольфусе44 и ужаснулся и был шокирован, когда услышал о его убийстве. Также после оккупации Австрии, он не одобрял многое из того, что там происходило.

Могу я в связи с этим, сказать слово о колониальной политике Шахта, которая была своего рода хобби Шахта, и о которой он однажды прочитал лекцию? Я лучше всего могу проиллюстрировать взгляды Шахта рассказав вам о приказах которые он мне давал. Мысль Шахта заключалась в мероприятии с Англией и Францией, и т.д., соответственно эти державы должны были купить португальскую колонию Анголу и передать её Германии, которая бы не осуществляла над ней никакого суверенитета, а эксплуатировала её экономически, и он собрал мнения экспертов…

Председатель: Доктор Дикс, трибунал считает, что это приводят слишком долго.

Дикс: Что же, мы можем опустить отдельные примеры. Покойный фельдмаршал фон Бломберг сделал заявление о том, что Рейхсбанк каждый год получал от министерства Рейхсвера письменное сообщение о состоянии вооружений. Вы, кто находился в дирекции Рейхсбанка, что-то знаете о таком сообщении?

Фокке: Нет, я никогда ничего об этом не слышал.

Дикс: В целом по вашему опыту в Рейхсбанке и вашему опыту из отношения Шахта к его коллегам, вы считаете возможным, что Шахт лично получал такую информацию, и не передавал её кому-нибудь из своих коллег в дирекции Рейхсбанка?

Фокке: Может быть, но я считаю это довольно необычным.

Дикс: Итак, когда Шахт попытался остановить финансирование вооружений и соответственно контролировать перевооружение, и если он попытался, и если вы можете подтвердить это, в чём заключались его причины?

Фокке: Шахт предпринял первые попытки ограничить вооружения, как мне кажется, приблизительно в 1936, когда экономика гнала на полной скорости, дальнейшее вооружение казалось бесконечной спиралью. Рейхсбанк блокировал и мне кажется в 1936, лично Шахт начал предпринимать серьёзные попытки положить конец вооружению.

Дикс: Вам известно по собственному опыту в чём заключались эти попытки?

Фокке: Эти попытки продолжались все следующие годы: во-первых, Шахт попытался повлиять на Гитлера и это оказалось безуспешным. Его влияние снизилось как только он предпринял подобную попытку. Он попытался найти союзников в гражданских министерствах, и также среди генералов. Он также пытался убедить Геринга и он думал, что он его убедил, но это не сработало. Затем Шахт начал борьбу и наконец смог прекратить кредитование Рейхсбанком вооружений. Это получилось в начале марта 1938. Но это не означало, что он прекратил свои усилия для остановки самого перевооружения, и он продолжал использовать всевозможные средства, даже саботаж.

В 1938 он выдал займ в то время, когда знал, что предыдущий кредит ещё не был погашен, когда банки его ещё имели, и он рассчитал новый кредит так, что он был обречен на провал. Мы с нетерпением ожидали того правильными ли были наши вычисления. Мы были рады, когда неудача стала очевидной, и Шахт проинформировал Гитлера.

Ещё одним способом которым он пытался саботировать вооружения был, когда производствам которые обращались за расширением своих фабрик Шахт запрещал делать это и таким образом предотвращал расширение. Ликвидация кредитования Рейхсбанком не только означает, что Рейхсбанк больше не мог финансировать вооружения, но и серьезно била по самим вооружениям. Это проявилось в 1938, когда финансирование стало крайне трудным во всех областях и после отставки Шахта сразу же стало прямым кредитованием банка-эмитента, что всего лишь означает поддержание эластичного кредитования, постоянного кредитования, так сказать, которое требовалось Гитлеру и чего нельзя было получить от Шахта.

Я знаю об этом по собственным воспоминаниям, потому что я протестовал против закона который мне принесли и который Гитлер издал после увольнения Шахта. Я сказал вице-президенту: «Я не собираюсь иметь к этому никакого отношения».

Соответственно, я сразу же был уволен десять дней спустя после Шахта.

Дикс: Что же, господин Фокке, для постороннего, мотив прекращения финансирования вооружений может быть чисто экономическим. У вас есть какие-нибудь основания, какой-нибудь опыт который показывает, что Шахт теперь также опасался войны и хотел предотвратить войну прекратив кредитование?

Фокке: Да. В любом случае в 1938 такое ощущение, что эта огромная программа перевооружения которая не имела никаких границ приведет к войне становилось сильнее и сильнее, в особенности после Мюнхенского соглашения. Между тем Шахт понял, и я думаю дело Фрича ясно дало ему понять, что Гитлер был врагом, и что оставалось лишь одно, бороться с программой вооружения Гитлера и воинственностью всеми возможными способами. Эти средства, конечно были только финансовыми, такие как саботаж, и т.д., как я уже описал. Последним средством был меморандум который вызвал отставку Шахта.

Дикс: Мы поговорим об этом позднее. Могу я задать вам другой вопрос? Трибуналу известен метод финансирования данного кредита, с помощью векселей МЕФО, поэтому вам ничего не нужно говорить об этом. Что я хочу спросить, вы как юрист считаете, могло финансирование вооружений с помощью векселей МЕФО соответствовать закону о банках?

Фокке: Векселя МЕФО и конструкция этой операции, конечно юридически изучались заранее, и их законность мы обсуждали, и на вопрос о том можно ли ввести эти векселя согласно закону о банках ответили утвердительно. Однако, более серьёзный вопрос заключался в том соответствовали ли эти векселя обычным требования предъявляемым банком-эмитентом к своим резервам. На этот вопрос, конечно ответом является чёткое «нет».

Если кто-то спросит, почему банку не купить коммерческие векселя вместо векселей МЕФО, ответ в том, что в то время на рынке годами не было хороших коммерческих векселей – то есть, с момента краха ввиду экономического кризиса. Уже при Брюнинге45 разрабатывались схемы содействия и восстановления экономики и кредита, которые все имели похожие черты, то есть, они санкционировались согласно своему характеру как обычные кредиты в чертах полупубличного займа, так как банк стоял перед альтернативой беспомощно стоять на месте и смотреть, что случиться с экономикой или как можно лучше помогать правительству восстанавливать и поддерживать экономику. Все банки-эмитенты в других странах стояли перед такой же альтернативой и реагировали точно также. Таким образом векселя перевооружения, экономически говоря, были ни чем иным как предыдущими векселями по безработице и должны были служить такой же цели. С точки зрения валютной политики резервы старых векселей Рейхсбанка, которые были заморожены в результате депрессии, снова стали хорошими.

Всё регулирование согласно закону о банках, традиционное регулирование банковской и вексельной политики, имело лишь одну цель, а именно, избежать потерь.

Дикс: Господин Фокке, мне кажется для трибунала достаточно если вы смогли подтвердить, что в конце концов правовые эксперты Рейхсбанка объявили векселя МЕФО законными. Ваша светлость, причины этого мы можем опустить.

Теперь мы переходим к меморандуму который вы уже упоминали. Я хочу, чтобы вы описали трибуналу причины которые заставили дирекцию Рейхсбанка с Шахтом во главе, направить Гитлеру меморандум и в чём заключались тактические причины которых дирекция и следовательно Шахт надеялись добиться этим меморандумом.

Фокке: Если бы мы могли говорить откровенно, мы конечно бы сказали: «Вы должны остановить вооружение». Но сам Рейхсбанк так сделать не мог. Вместо этого мы должны были ограничить себя вопросом нашей ответственности за валюту. Таким образом меморандум Рейхсбанка рассматривал вопрос валюты. Говорилось: «Если финансирование вооружений будет продолжено, немецкая валюта рухнет и в Германии будет инфляция».

Меморандум также говорит о неограниченном кредитовании, неограниченном расширении кредитования и неограниченных расходах. Под расходами мы имели в виду вооружение. Это совершенно ясно.

Председатель: Все мы видели меморандум, не так ли?

Дикс: Он не говорит о содержании меморандума, а о причинах, тактических причинах.

[Обращаясь к свидетелю]

Господин Фокке, поймите, трибуналу известен текст меморандума, поэтому пожалуйста ограничьте себя тем, о чём я вас спросил.

Фокке: Меморандум должен был рассмотреть вопрос валюты, но одновременно, мы давали понять, что мы хотели: ограничение внешней политики. Это ясно показывает, чего мы хотели: ограничение расходов, ограничение внешней политики, внешнеполитических целей. Мы отмечали, что расходы достигли точки после которой мы не могли продолжать, и что нужно положить им конец. Другими словами, политику расходов, то есть программу вооружения нужно было контролировать.

Дикс: Скажите нам, вы ожидали от этого меморандума какого-то эффекта на Гитлера? Чего вы ждали, тактически говоря?

Фокке: Так или иначе меморандум привел бы к прекращению таких недопустимых трат которые привели нас к краху – так как в конце 1938 не было никаких доступных денег, вместо этого был дефицит наличности почти в 1 миллиард. Нужно было понять это и министр финансов был на нашей стороне. Если бы это не признали, последовал бы удар и нас нужно было освободить от должности. Другой альтернативы не было. Мы предприняли необычный шаг получив на документе подписи всей дирекции.

Дикс: По моему опыту, это довольно необычно, потому что в целом официальный документ Рейхсбанка подписывает президент или его заместитель, не так ли?

Фокке: Правда. Мы хотели подчеркнуть, что вся дирекция единогласно одобрила этот важный документ который должен был положить конец вооружению.

Дикс: Свидетель, это ясно. У вас есть какая-то причина верить в то, что Гитлер осознал этот факт?

Фокке: Да, Гитлер сказал, что-то вроде того, что это «заговор». Думаю такое слово они использовали в армии. Я никогда не был солдатом, но думаю, что когда жалобу подписывают несколько солдат, это выглядит как заговор. Гитлер думал так же.

Дикс: Да, что-то подобное существовало. Но вы там не присутствовали. Кто вам сказал об этом «заговоре»?

Фокке: Я не могу это уже вспомнить. Мне кажется это был господин Бергер46 из министерства финансов. Но не могу сказать точно.

Дикс: Значит была беседа об этом выражении в министерских кругах?

Фокке: Да.

Дикс: Итак, этот меморандум также содержал комплимент Гитлеру, ссылку на его успех во внешней политике.

Фокке: Да, Шахт имел привычку использовать лесть в работе с Гитлером. Чем сильнее Шахт становился в оппозицию гитлеровскому режиму тем сильнее он использовал лесть. Таким образом, в этом меморандуме, в любом случае в начале где он говорит об успехах Гитлера, он также использовал такую же тактику.

Дикс: И каким было следствие этого меморандума? Пожалуйста, скажите кратко?

Фокке: Результатом было то, что сначала уволили Шахта, затем Крейде и Хельсе, затем меня, Эрхарда и Блессинга47. Однако, результатом было то, что за рубежом узнали о том куда идут дела в Германии. Мой коллега Хельсе сделал однозначные заявления в Базеле, и сказал о том, что если нас пришлось уволить, тогда наши друзья узнали бы до чего дошло дело.

Дикс: Господин Хельсе сказал вам это?

Фокке: Да, Хельсе сказал мне это.

Дикс: Ваша светлость, нам ненадолго прерваться? У меня осталось немного, но у меня ещё есть документальные доказательства.

Председатель: Сколько вы думаете продолжать до того как закончите?

Дикс: Очень мало и затем документальные доказательства тоже очень недолго. Мне продолжать?

Председатель: Мы прервемся.

Дикс: Итак, свидетель, вы описали трибуналу то как состоялась отставка ваша и Шахта. Почему Шахт не предпринял этот шаг раньше? Он говорил с вами об этом?

Фокке: Нет. В 1937 и 1937 мы не могли передумать. Сначала все же была надежда на то, что Гитлер пойдет разумным курсом как государственный деятель. Наконец, в 1938 мы пришли к кризису, в частности в связи с Мюнхенским соглашением и который был после Мюнхенского соглашения. Тогда, на самом деле было реальное беспокойство о том, что дело идет к войне и тогда мы поняли, что нам нужно решиться.

Однако, нужно учитывать следующее: банк не мог приводить политическую или военную аргументацию или требования не находящиеся в нашей компетенции. Угроза инфляции, которую мы подчеркнули в этом меморандуме не проявлялась до 1938, когда обращение банкнот в течение последних десяти месяцев в огромной степени увеличилось – больше чем за пять предыдущих лет.

Дикс: Таким образом пока не настал этот год, скажем так, не было предлога, чтобы предпринять такой шаг?

Фокке: Да.

Дикс: Итак, я заканчиваю главным вопросом. Высокий интеллект доктора Шахта не оспаривается – то, что он разочаровался в Гитлере и был им обманут, он сам говорит. Лично вы, при вашей осведомлённости о личности Шахта, наверное должны были иметь собственные мысли о том как можно объяснить такую ошибку Шахта, как получилось его обмануть. Поэтому, если трибунал разрешит, я буду благодарен если вы сможете привести нам ваши личные впечатления об этом, но…

Джексон: Ваша честь, могу я заявить возражение? Я не понимаю как ход мыслей доктора Шахта может объяснить кто-то ещё. У меня не было никаких возражений фактам известным данному свидетелю. Мы даже позволили ему подробно изложить частные беседы. Однако, спекуляция об умозаключениях Шахта, кажется мне за гранью проверяемых доказательств.

Председатель: Доктор Дикс, как я думаю уже говорил, вы не можете приводить свидетельства о мыслях другого человека, вы можете приводить его поступки и заявления.

Дикс: Да, ваша светлость. Когда я задал вопрос я сказал: «Если трибунал разрешит». Мне тоже известен вопрос допустимости…

Председатель: У вас есть ответ: трибунал это не допускает.

Дикс: Тогда мы оставим этот вопрос. Могу я спросить об этом вашу светлость? Конечно, я могу задать вопросы об обращении Шахта с евреями. Лично я думаю, что данная глава рассмотрена настолько исчерпывающе, что не нужно, чтобы свидетель приводил ещё примеры отношения Шахта. Я бы попросил позволить мне задать такой же вопрос про масонов48, потому что об этом ничего не сказали.

[Обращаясь к свидетелю]

Вам, что-нибудь известно об обращении с масонами или отношении Шахта к масонам?

Фокке: Да. Партия требовала, чтобы масонов устранили с гражданской службы. Шахт сказал: «Я отказываюсь позволять кому-то говорить, что мне нужно делать. Всем известно, что я сам масон, как я могу принимать меры против чиновников из-за того, что они принадлежат к ордену масонов?». И до тех пор пока Шахт находился на должности он сохранял масонов на должности и повышал их.

Дикс: Итак, самый последний вопрос. Вам известно, получал ли, когда-нибудь Шахт какие-нибудь подарки или имел экономическое преимущество во времена Гитлера помимо своего обычного дохода чиновника?

Фокке: Нет, это совершенно не обсуждается в отношении Шахта. Кроме того, он никогда не принимал подарки. Во всех своих делах, что касалось денег он был абсолютно чистым и неподкупным. Я могу привести примеры. Например, когда он ушёл в 1930 он уменьшил свою пенсию меньше чем на половину от пенсии вице-президента или любого члена совета директоров. Он сказал: «Люди отдали банку всю свою жизнь, в то время как я отдал всего несколько лет случайной службы». Я могу привести ещё примеры абсолютной корректности Шахта в данном отношении.

Дикс: Мне кажется трибунал этого не желает, не нужно приводить дальнейшие примеры. На этом мой допрос свидетеля завершен.

Председатель: Кто-нибудь из защитников желает задать какие-нибудь вопросы?

Штейнбауэр: Свидетель, вы помните финансово-политические мероприятия в связи с аннексией Австрии в марте 1938, то есть в общих чертах?

Тогда были приняты два закона, оба от 17 марта 1938, один о переводе шиллингов в марки, и другой о передаче Австрийского национального банка Рейхсбанку.

Доктор Шахт как свидетель вчера заявил о том, что 11 марта его спросили о том какой обменный курс он считал правильным в случае вступления в Австрию, и он ответил на вопрос сказав, что согласно последнему рыночному курсу два шиллинга за марку было бы правильно.

После аншлюса, мой клиент, доктор Зейсс-Инкварт возражал занижению шиллинга и он смог добиться обмена шиллинга по 1.50 за рейхсмарку. Это правильно?

Фокке: До вступления в Австрию я не слышал ни о каком установлении курса дирекцией Рейхсбанка. Ей поручили этот вопрос только после вступления в Австрию и как эксперты и банкиры они предложили курс который соответствовал условиям, и лишь небольшое изменение было внесено по поводу обмена. Правительству нужно было пойти на уступки, если оно хотело склонить австрийское население на свою сторону.

Штейнбауэр: Второй закон касается Австрийского национального банка. Свидетель Шахт сегодня сказал о том, что Австрийский национальный банк не был ликвидирован, а – как он выразился – поглощен. Я посмотрел в этот закон и он прямо говорит в параграфе 2, что Австрийский национальный банк подлежал ликвидации. Это документ номер PS-2313. Свидетель, я спрашиваю, вам об этом, что-нибудь известно? Австрийскому национальному банку оставили функции банка-эмитента или он был ликвидирован?

Фокке: Право печатать банкноты в Австрии, конечно перешло к Рейхсбанку, который как мне известно, принял Австрийский национальный банк в Вене и занимался им. Я не помню подробности. Мой коллега Кезник занимался этим.

Штейнбауэр: Но может быть вы вспомните если я процитирую из официальных докладов Австрийского национального банка, что золотой запас Австрийского национального банка в марте 1933 насчитывал 234 миллиона шиллингов золотом и валютный запас в 174 миллиона шиллингов, что означает, что приблизительно более 400 миллионов шиллингов золотом Рейхсбанк принял у Австрийского национального банка.

Фокке: Я уже не помню эти факты, но если это было сделано, это было сделано по закону, правительством.

Штейнбауэр: Да. У меня есть закон от 17 марта. Я лишь хотел поправить ошибку которую неумышленно допустил господин Шахт. Закон который он сам подписал гласит: «Должен быть ликвидирован». У меня больше нет вопросов.

Латернзер: Свидетель, вы ранее сказали о том, что фундументальное разногласие между доктором Шахтом и высшим военным руководством заключалось в том, что он оставался свободным человеком в своём отношении к режиму. Я хочу спросить, поскольку это заявление кажется выражает мнение о высшем военном руководстве: кого из высшего военного руководства вы знали лично?

Фокке: Никого.

Латернзер: И вы придерживаетесь этого мнения?

Фокке: В нашем кругу Рейхсбанка господина Кейтеля и других господ считали слишком сервильными и слишком уступчивыми в отношении Гитлера.

Латернзер: Но поскольку вы лично не были знакомы с этими людьми, вы думаете, что вы можете выражать в чём-то критическое мнение о них, как делаете вы?

Фокке: Да, я так думаю.

Латернзер: Больше нет вопросов.

Председатель: Кто-нибудь из представителей желает провести перекрёстный допрос?

Джексон: Свидетель, когда вы встретили доктора Шахта впервые, как я понимаю, это был ваш официальный визит который вы нанесли фон Люмму49 в Брюссель?

Фокке: Да.

Джексон: В первые годы Первой мировой войны?

Фокке: Да.

Джексон: Какая была должность у Шахта?

Фокке: Не могу сказать. Он просто был одним из штаба. Я встретился с ним, когда меня направили в Брюссель обсудить, что-то с фон Люммом и последний пользуясь случаем представил мне своих сотрудников и среди них Шахта. Нас просто представили.

Джексон: А какой была должность у фон Люмма? Что он делал в Брюсселе?

Фокке: Он был комиссаром банков при главнокомандовании.

Джексон: Главнокомандовании германской армии?

Фокке: Комиссаром банков при оккупационной армии.

Джексон: Назначенным Германией.

Фокке: Без сомнения.

Джексон: Что же, он был немцем, не бельгийцем?

Фокке: Да, он был немцем.

Джексон: Итак, некоторое время спустя фон Люмм уволил Шахта, не так ли?

Фокке: Да.

Джексон: И вы обсуждали это с фон Люммом и также с Шахтом, не так ли? Скажите был ли у вас визит…

Фокке: Я читал официальные доклады в Берлине об увольнении Шахта. Я работал в ведомстве внутренних дел Рейха. Я говорил об этих вещах с Шахтом, когда он стал президентом Рейхсбанка и он однажды говорил со мной об этом.

Джексон: Итак, до того как Шахт был направлен в штаб фон Люмма, он был директором «Dresdner Bank».

Фокке: Да.

Джексон: И увольнение было из-за того, что Шахт передал этому банку значительную сумму бельгийских франков.

Фокке: Да. Я не знаю насколько крупной была эта сумма.

Джексон: Но она была значительной.

Фокке: Может быть.

Джексон: И этим, как подумал фон Люмм, предоставил «Dresdner Bank» преимущество несовместимое с обязанностями Шахта как чиновника?

Фокке: Во всяком случае так это понял фон Люмм. Он имел очень серьезный взгляд на это, который Шахт не будучи гражданским служащим не смог оценить.

Джексон: И фон Люмм созвал совещание и упрекал Шахта?

Фокке: Да.

Джексон: Тогда Шахт дал фон Люмму ответ который он посчитал неискренним, а просто ложью?

Фокке: Да. Так это видел фон Люмм.

Джексон: Итак, об этом вам сказал фон Люмм?

Фокке: Это было написано в докладе который я читал.

Джексон: Итак, когда у вас получилось поговорить об этом с Шахтом и о его ответе фон Люмму, Шахт сказал вам, что это был не совсем открытый ответ, но и не ложь?

Фокке: Да.

Джексон: Однако, заслушав обе стороны, вы вместе со всеми остальными директорами Рейхсбанка возражали назначению Шахта президентом, как вы свидетельствовали.

Фокке: Да.

Джексон: Итак, когда доктор Шахт вернулся в Рейхсбанк при нацистском режиме, как я понимаю, в его отношении было много негодования со стороны дирекции Рейхсбанка, потому что он «в наших глазах тогда был нацистом. Он был рядом с Гитлером и держал в тайне от нас, своих коллег некоторые вещи». Это правильно, не так ли?

Фокке: Я не могу так сказать. Правда, что были чувства против Шахта. Как я уже объяснял, мы полагали, и я полагал – хотя мы в этом ошибались, что он был нацистом. Возможно, что Шахт держал в тайне от нас некоторые вещи, но в любом случае я не знаю делал ли он так и что это были за вещи.

Джексон: Итак, вы не говорили в заявлении о том, что он находился рядом с Гитлером и держал в тайне от «нас, своих коллег» некоторые вещи?

Фокке: Я не знаю держал ли он в тайне от нас что-то. Возможно так, я не могу это подтвердить.

Джексон: Это неправда, что годы спустя, когда наступили фатальные моменты в валютной, ценовой и зарплатной системе «до нас дошли слухи по полуофициальным каналам о том, что доктор Шахт пообещал Гитлеру финансировать вооружения?». Вы это не говорили?

Фокке: О том, что Шахт пообещал Гитлеру? Что же, в определённых кругах были слухи такого характера. Правда ли это я не могу сказать.

Джексон: Итак, после Мюнхенского соглашения и после речи Гитлера в Саарбрюкене вы почувствовали, что этим уничтожены все надежды на мир, не так ли?

Фокке: Да.

Джексон: И с этой даты, вмесе с Пильзеком, вы делали все в своей власти, чтобы убедить Шахта в необходимости решительных действий?

Фокке: Да.

Джексон: Доктор Шахт согласился с вами, но медлил в принятии решительного шага?

Фокке: Да. Он сказал – в принципе Шахт был не против, но он хотел сам решить, когда нужно направить наш меморандум, и так как все мы должны были подписать этот меморандум, и каждый из нас хотел внести поправки, вручение этого меморандума затянулось с октября до 7 января.

Джексон: Соглашение подготовили вы и Пильзек?

Фокке: Да.

Джексон: И вы снова и снова обращались к доктору Шахту?

Фокке: Да.

Джексон: И пока Гитлер не отказался встретиться с ним в Берхтесгадене он не направлял ему меморандум?

Фокке: Это я не знаю. Я впервые услышал здесь о том, что Гитлер отказался принять Шахта в Берхтесгадене. Может быть так. Я слышал только о том, что Шахт был в Берхтесгадене и после его возвращения по моим воспоминаниям, он говорил о встрече с Гитлером и о том, что настал момент направить меморандум.

Джексон: Что же, ваш меморандум единственный источник моей информации, и согласно переводу он гласит: «Наконец в декабре 1938, он решился подписать его после последней попытки поговорить с Гитлером в Берхтесгадене».

Фокке: Да.

Джексон: И тогда, было, что-то вроде финансового кризиса.

Фокке: Да.

Джексон: Значительные трудности, инфляция была за углом, как вы могли сказать.

Фокке: Правительство столкнулось с векселями МЕФО на 3 миллиарда которые почти истекли и которые нужно было обеспечить и у министра финансов был дефицит наличных в 1 миллиард. Министр финансов пришел к нам и попросил нас прекратить это, потому что в противном случае он не смог бы платить содержание с 1 января. Мы отказались. Мы не дали ему ни одного пфеннига. Мы сказали ему о том, что лучшая вещь, что может случиться это банкротство которое станет манифестом показывающим то, что невозможно продолжать такую систему и политику. Тогда он получил деньги у частных банков.

Джексон: И вы и Хельсе, в частности Хельсе, долго предупреждали по поводу такого курса Рейхсбанка, это неправда?

Фокке: Нет, это неправда.

Джексон: Вы и Хельсе, задолго до этого, не предупреждали о том, что векселя МЕФО приведут к проблеме?

Фокке: Конечно, Рейхсбанк годами боролся с векселями МЕФО, которые должны были истечь в марте 1938 и с этого времени Рейхсбанк больше не предоставлял никакого кредитования вооружениям.

Джексон: Итак, после его увольнения из Рейхсбанка вы часто обсуждали дела с Шахтом и выяснили, что он сильно ожесточился против правительства. Это неправда?

Фокке: У меня не было частых встреч с Шахтом. Мы встречались каждые несколько месяцев в начале и потом, когда Шахт уехал в Гюлен, наши встречи прекратились, я видел его только раз или два. Но Шахт стал ожесточённым противником Гитлера не только после увольнения, а в целом он был таким в течение 1938.

Джексон: И вы сказали: «Думаю в душе он надеялся на то, что его призовут после поражения Гитлера, чтобы строить новый и лучший порядок в Германии»?

Фокке: Разумеется. Шахт говорил со мной в Гюлене о людях которые придут после окончательного свержения Гитлера и в беседе мы называли министров которые могли спасти Германии от краха, и Шахт был уверен в том, что его могут позвать на помощь.

Джексон: Больше нет вопросов, ваша честь.

Председатель: Кто-нибудь из обвинения хочет провести перекрёстный допрос?

Дикс: Господин Фокке, в ответ на вопросы господина судьи Джексона, вы объяснили отношение из заявления господина фон Люмма об инциденте в Брюсселе. Вы также сказали трибуналу о заявлении министра Зеверинга, которое он сделал об этом инциденте недавно.

Фокке: Да.

Дикс: Вы также не говорили с председателем Верховного суда Рейха, Симонсом50, который тогда находился в министерстве иностранных дел и хорошо знал это дело? Вы не говорил с ним про это дело?

Фокке: Да, я говорил с ним и министериальдиректором Левальдом51. Тогда я был молодым помощником судьи.

Дикс: Вам нужно сказать трибуналу кем был Левальд.

Фокке: Правильно, что я говорил с Симонсом, который позже стал председателем Верховного суда Рейха и его превосходительством Левальдом, который позже стал заместителем государственного секретаря в ведомстве внутренних дел Рейха, об этих вопросах которые официально стали мне известны как эксперту ведомства внутренних дел Рейха.

Оба господина смеялись над самозабвенным отношением фон Люмма который раздул из мухи слона к несчастью господина Шахта. Они снисходительно улыбались и понимали, что все это огромное преувеличение.

Дикс: Спасибо, довольно. Больше нет вопросов.

Однако, если трибунал разрешит мне, я бы хотел отметить, что Шахт упоминал здесь, что 2 января 1939 он долго говорил с Гитлером в Берхтесгадене. Я не знаю путаю ли я это с заявлением свидетеля или с заявлением его самого. Я лишь хотел это отметить. Если бы он сидел здесь как свидетель он бы мог нам сказать.

Ваша светлость, я затрагиваю это, потому что господин судья Джексон заявил о том, что Гитлер не принял Шахта в Берхтесгадене и что это вызвало решение Шахта направить тот меморандум. Я лишь упоминаю это, так как свидетель не может знать о том, что Шахт говорил с Гитлером. Если он не говорил это этим утром или вчера, он скажет об этом в любое время.

Сейчас я не помню. Иногда можно спутать частную информацию с той которую услышал в зале суда.

Председатель: Поставьте микрофон там где подсудимый Шахт сможет говорить и задайте ему вопрос.

Дикс: Доктор Шахт, вы свидетельствовали в перекрёстном допросе. Вы хотите сказать трибуналу, что случилось?

Шахт: Когда я говорил здесь я сказал о том, что у меня была долгая беседа 2 января 1939 с Гитлером в Берхтесгадене в Оберзальцберге и после той беседы, в которой предложили создать инфляцию, я посчитал, что настало время предпринять шаг который потом совершил Рейхсбанк, отмежеваться от Гитлера и его методов.

Председатель: Есть один вопрос который я хочу вам задать, свидетель. Подсудимый Шахт, когда-либо говорил вам о том, что он назначен генеральным уполномоченным по военной экономике?

Фокке: Да.

Председатель: Когда?

Фокке: Что же, мне кажется он был назначен на эту должность в 1935. Мне кажется это дата. Не могу сказать точно.

Председатель: Я не спрашиваю о том, когда он был назначен. Я спросил говорил он вам об этом.

Фокке: Я не могу вспомнить, потому что мы не имели никакого отношения к этим вещам. Я знаю только, что либо в 1935 или 1936 – мне кажется это был 1935, он получил такое назначение.

Председатель: Да. Вопрос который я задал, был: подсудимый Шахт, когда-либо говорил вам о том, что его назначили?

Фокке: Да.

Председатель: Когда он вам сказал?

Фокке: Думаю в 1935.

Председатель: Свидетель может удалиться.

Дикс: Могу я поставить данному свидетелю самый последний вопрос.

Свидетель, вы имели какое-нибудь понимание о важности этой должности?

Фокке: Нет. Я никогда не слышал о том, что Шахт имел какое-нибудь отношение к этой функции кроме того, что у него были специальные бланки для этого. Его деятельность в Рейхсбанке продолжалась также как и раньше, без набора сотрудников в это ведомство, и без – по крайней мере насколько я знаю – использования средств и учреждений Рейхсбанка для этой новой должности.

Дикс: У вас есть какие-нибудь сведения о том имел ли он отдельное ведомство или отдельный штат для осуществления его деятельности как уполномоченного?

Фокке: Вы имеете в виду генерального комиссара по вооружениям?

Дикс: Уполномоченного по военной экономике.

Фокке: Нет, у него не было никакого отдельного ведомства, и как я уже сказал, насколько мне известно не было штата.

Председатель: Свидетель может удалиться.

Дикс: Могу я начать со своими документами? Я могу сильно сократить презентацию документов и я уверен в том, что я закончу её до конца заседания, потому что я имел возможность представить большую часть своих документов во время допроса свидетелей. Могу я в целом попросить о том, чтобы было вынесено судебное уведомление обо всём, что я не прочитал и обо всём, что я не предлагаю читать. В связи с этим, я хочу отметить, что все документы из моей документальной книги, за единственным исключением, либо предъявлены или будут предъявлены как экземпляры. Исключение, документ которые не предъявили, экземпляр номер 32. Это часто упоминаемая статья из «Basler Nachrichten52» от 14 января 1946, которая по причинам указанным вчера, не предъявлена и не будет предъявлена.

Я перехожу к первому тому моей документальной книги, экземплярам которые пока не предъявили, то есть, первый экземпляр номер 5 (документ Шахт-5) речь Адольфа Гитлера в Рейхстаге от 23 мая 1933. Этот экземпляр читал Шахт во время своего допроса и теперь его предъявляют.

Далее я предъявляю экземпляр номер 23 (экземпляр Шахт-23), письмо Шахта Герману Герингу от 3 ноября 1942. Хотя это письмо предъявило обвинение, мы снова его предъявляем по следующим причинам: в копии, которую предъявило обвинение отсутствуют дата и год и конечно, так как его перевели буквально, тоже самое в нашей копии. Однако, удостоверение профессора Крауса основанное на показаниях Шахта позволило нам составить записку о том, что это письмо должно быть письмом от 3 ноября 1943. Это предъявляют только для того, чтобы упросить для трибунала установление даты. Это был экземпляр номер 23.

Затем я желаю представить экземпляр номер 27 (документ Шахт-27). Я не собираюсь его читать, я прошу вынести судебное уведомление о нём. Это выступление доктора Шахта на праздничном собрании палаты экономики Рейха в январе 1937.

Затем я предъявляю экземпляр номер 29 (документ Шахт-29), фрагменты из книги Гизевиуса, которые мы хотим предъявить в качестве доказательств и я прошу вас вынести судебное уведомление. Я ничего не буду читать.

Экземпляр номер 33 (документ номер Шахт-33) в моей документальной книге это письмо некоего Мортона53, бывшего гражданина Франкфурта-на-Майне, который эмигрировал в Англию, человека которого весьма высоко уважали во Франкфурте. Письмо направлено солиситору казначейства Англии и мы получили его здесь от обвинения. Я также прошу вынести судебное уведомление о его содержании и хочу прочитать лишь одну фразу на последней странице. Я цитирую:

«Последний раз я слышал Шахта косвенно. Лорд Норман который тогда был господином Монтегю Норманом, губернатором Банка Англии, конфиденциально сказал мне в 1939 незадолго до начала войны о том, что он только, что вернулся из Базеля где Шахт передал мне привет. Лорд Норман также сказал мне о том, что Шахт, который вернулся в Германию из Базеля находился в большой опасности так как он был в большой немилости у нацистов».

На этом завершается первый том мой документальной книги и я перехожу к второму тому, который начинается с письменных показаний. Я должен пройти отдельные письменные показания, но я ничего не буду читать.

Первый экземпляр номер 34 (документ Шахт-34), который часто цитировали, письменные показания банкира и шведского генерального консула, доктора Отто Шнивинда который сейчас в Мюнхене. Это очень подробные и исчерпывающие письменные показания и для того, чтобы сэкономить время – здесь 18 страниц которые заняли бы много времени – я ограничу себя тем, что я прочёл из этих письменных показаний, я прошу трибунал вынести судебное уведомление об остальном. Его уже предъявили.

Однако, у меня ещё есть экземпляр номер 35 (документ Шахт-35), который пока не предъявили. Я прошу прощения, его предъявили раньше. Это письменные показания доктора Франца Ройтера. Я представил их, когда говорил о предвзятом характере данной биографии. Я прошу вас вынести судебное уведомление об остальном в этих письменных показаниях.

Следующий экземпляр номер 36 (документ Шахт-36) это письменные показания оберрегинрунгсрата доктора фон Шерпенберга54, бывшего советника посольства в Лондоне, после начальника департамента министерства иностранных дел, а теперь в министерстве юстиции в Мюнхене, приёмного сына доктора Шахта. Я прочитал отрывок и прошу вынести судебное уведомление о непрочитанном фрагменте.

Следующий экземпляр номер 37(а) (документ Шахт-37(а)). Его также предъявили. Здесь также читали на странице 154 немецкого текста о предупреждающем сигнале за рубеж, когда Шахт ушёл с президента Рейхсбанка. Я прошу вынести судебное уведомление об остальном.

Следующие письменные показания от того же самого господина, который также был коллегой доктора Шахта в дирекции Рейхсбанка в то же время, что и господин Фокке, которого мы только, что слышали. Я приобщаю их. Здесь ничего не нужно читать. Я прошу только вынести судебное уведомление.

Следующие письменные показания, экземпляр номер 37(с) (документ Шахт-37(с) того же самого господина и их уже предъявили. Я прошу вынести судебное уведомление об их содержании. Здесь ничего не нужно читать.

Следующий экземпляр номер 38 (документ Шахт-38), письменные показания генерала Томаса55. Их пока не предъявляли и я их приобщаю и прошу разрешить прочитать один фрагмент, начиная с первой страницы, это страница 172 английского текста и страница 164 немецкого текста:

«Вопрос: Шахт заявляет, что влиял на Бломберга, чтобы затянуть перевооружение. Вы можете привести какую-нибудь информацию об этом вопросе? Когда это было?

Ответ: Я был начальником экономического штаба армии, то есть управления экономики и вооружений армии при верховном главнокомандовании Вермахта (ОКВ56) с 1934 до времени моего увольнения в январе 1943. В данном качестве у меня была связь с рейхсминистром экономики и президентом Рейхсбанка Ялмаром Шахтом. Вплоть до 1936 Шахт несомненно способствовал перевооружению предоставляя необходимые средства. С 1936 он использовал любую возможность повлиять на Бломберга, чтобы снизить темп и степень перевооружения. Его причины были следующими:

1. Валютный риск.

2. Недостаточное производство потребительских товаров.

3. Угроза внешней политике, которую Шахт видел в чрезмерном вооружении Германии.

Касательно последнего пункта он часто говорил с Бломбергом и мной и говорил о том, что никак нельзя позволить, чтобы перевооружение позволило привести к войне. Эти же причины приводили его к Бломбергу в 1936 и снова в 1937 с угрозой его отставки. По обоим случаям Бломберг делегировал меня, чтобы разубедить Шахта от воплощения этой угрозы отставки. Я присутствовал во время совещания между Бломбергом и Шахтом в 1937».

Я прошу вас вынести судебное уведомление об остальном в этих письменных показаниях генерала Томаса.

Следующий экземпляр номер 39 (документ Шахт-39), его часть уже зачитывали, то есть, часть в которой Шахт сыграл роль в инциденте 20 июля вместе с генералом Линдеманом, это письменные показания полковника Гронау. Я прошу трибунал вынести судебное уведомление об остальном.

Тоже самое относится к следующему экземпляру номер 40 (документ Шахт-40). Это заявление под присягой, также коллеги Шахта по министерству экономики, каммердиректора Асмиса, сейчас в отставке. Я также уже читал его части, а именно, отрывки о событиях во время отставки из министерства экономики, и я прошу вынести судебное уведомление об остальном.

Затем мы переходим к экземпляру номер 41 (документ Шахт-41), который письменные показания государственного секретаря Карла Кристиана Шмидта57, также в отставке. Я пока ничего их них не читал и прошу разрешить прочитать два отрывка.

Первый на странице 182 немецкого текста, страница 190 английского текста:

«Когда кабинет Брюнинга, который организовал генерал фон Шлейхер…» - это неразборчиво. Думаю должно быть по-другому, но это неразборчиво – «Когда это торпедировал сам Шлейхер, Шахт рассматривал скорое назначение Гитлера главой правительства неизбежным. Он отмечал, что большая масса немецкого народа сказала «да» национал-социализму и что левые, также как и центр должны перейти в состояние пассивной отставки. Недолгая жизнь кабинетов Папена и Шлейхера была ясна ему с самого начала.

Шахт решительно выступал за сотрудничество с национал-социализмом людей имевших опыт в своих областях, в целом не принимая их программу, на которую он всегда иронично ссылался, позже часто назвая её «звериной идеологией» в беседе со мной, но он придерживался мнения о том, что влияние на развитие важных внутренних событий являлось абсолютным патриотическим долгом и он сильно осуждал эмиграцию и обращение к диванной критике».

И затем на странице 184 немецкого текста, 192 английского текста, два очень коротких фрагмента:

«Я вспоминаю многочисленные беседы с доктором Шахтом в которых он заявлял о том, что война экономически невозможная и просто безумная идея, как например, когда он был в Мюльхайме в доме доктора Фрица Тиссена58, который был тесно связан с Герингом и Гитлером до 1933, но находился в сильной оппозиции с 1934 и также возражал любой идее войны как безумию».

И затем дальше на этой же странице, лишь одна фраза:

«Когда Шахт говорил со мной, он иронически ссылался на планы жизненного пространства Гиммлера59-Розенберга против России как образец безумной самонадеянности экстремистских партийных кругов, коньком Шахта было взаимопонимание с Англией».

И так далее, и я прошу вас вынести судебное уведомление об остальном в документе.

Тоже самое относится к в целом экземпляру номер 42 (документ Шахт-42), письменным показаниям директора Верхне-силезских коксовых предприятий60, Беркемайера61.

Я перехожу к экземпляру номер 43 (документ Шахт-43). Это уже предъявили и отчасти читали. Это переписка между издателем дневника посла Додда62 и сэром Невилом Гендерсоном. Я прошу вынести судебное уведомление о той части которую не читали и все, что идет после экземпляра 43. Я прошу вынести судебное уведомление о содержании, и опускаю оглашение.

На этом я завершаю презентацию дела Шахта.

Председатель: Сейчас трибунал продолжит с делом против подсудимого Функа.

Заутер: Господин председатель, с вашего разрешения, первым я вызываю самого подсудимого, доктора Функа для дачи показаний.

Председатель: Пожалуйста, вы назовёте своё полное имя?

Функ: Вальтер Эмануил Функ.

Председатель: Повторите за мной клятву: «Я клянусь господом – всемогущим и всевидящим, что я скажу чистую правду и не утаю и не добавлю ничего».

Председатель: Вы можете сесть.

Заутер: Господин председатель, могу я начать с одного замечания: подсудимый Функ уже многие годы больной человек, и до тюрьмы он некоторое время находился в госпитале, в котором предполагалась операция, которую, однако, не провели из-за условий времени. Учитывая данный факт, и потому что подсудимый крайне заинтересован в завершении своего допроса как можно быстрее, я поставлю подсудимому только те вопросы, которые абсолютно необходимы, чтобы представить вам ясную картину о его личности и действиях.

[Обращаясь к свидетелю]

Свидетель, когда вы родились?

Функ: 18 августа 1890.

Заутер: Значит вам сейчас 56?

Функ: Да.

Заутер: Сначала, я хочу представить вам наиболее важные характеристики вашей жизни, и упрощая дело вы можете отвечать только «да» или «нет».

Вам 56 лет. Вы родились в Восточной Пруссии?

Функ: Да.

Заутер: Вы происходите из торговой семьи Кёнигсберга?

Функ: Да.

Заутер: Затем вы обучались в университете Берлина, праву и политической науке, литературе и музыке. Вы также происходите из семьи, которая дала ряд художников.

Функ: Да.

Заутер: В течение мировой войны вы сначала были в пехоте, и в 1916 из–за заболевания мочевого пузыря, вы стали непригодны к службе?

Функ: Да.

Заутер: Затем вы стали редактором нескольких крупных газет, и вы рассказывали мне, что долгое время не могли решить стать музыкантом или журналистом. Затем вы решили стать последним, и мне кажется в 1922, вы стали главным редактором «Berliner Borsenzeitung»63. Всё это правильно?

Функ: Да.

Заутер: Итак, вероятно вы расскажете нам, какими были политические тенденции этой газеты, в которой вы работали около десяти лет в качестве главного редактора?

Функ: Тенденцией газеты было нечто между центром и правыми. Газета не была связана ни с одной партией. Ей владела старая берлинская издательская семья.

Заутер: Каким было отношение газеты к еврейскому вопросу до вашего прихода в редакцию и в течение времени, когда вы были главным редактором?

Функ: Абсолютно нейтральным. Она никоим образом не затрагивала еврейский вопрос.

Заутер: Из письменных показаний доктора Шахта, я понял, что тогда–то есть, в двадцатых – вы вращались в кругах, которые также часто посещал евреи, и где часто обсуждались экономические и политические вопросы, такие как курс золота, и т. д. Это верно?

Функ: Я ничего об этом не знаю.

Заутер: Доктор Шахт утверждал это в этих письменных показаниях от 7 июля 1945 (документ номер PS-3936).

Функ: У меня было много дел с евреями. В этом заключался характер моей профессии. Каждый день на бирже я был рядом с 4000 евреев.

Заутер: Затем в 1931 вы ушли в отставку с главного редактора?

Функ: Да.

Заутер: По какой причине?

Функ: Я был убежден, что национал–социалистическая партия придет к власти в правительстве, и я чувствовал себя призванным заставить услышать свои собственные взгляды в партии.

Заутер: Доктор Функ, вы бы хотели объяснить немного подробнее, какого рода мнения были у вас, в особенности касательно схваток между партиями, между классами того времени?

Функ: Немецкая нация тогда страдала от бедствий, как духовных, так и материальных. Людей разрывала партийная и классовая борьба. Правительство или даже правительства, не имели авторитета. Парламентарная система себя исчерпала, и я сам, за 10 или 12 лет до этого, публично протестовал и боролся против бремени версальских репараций, потому что я был убежден, что эти репарации были главной причиной экономического банкротства Германии. Я сам всю свою жизнь боролся за частное предпринимательство, потому что был убежден, что идея частного предпринимательства неразрывно связана с идеей эффективности и ценности отдельного человека. В особенности в то время я боролся за свободную инициативу производителя, свободную конкуренцию для того, чтобы положить конец безумной классовой борьбе и за создание социального сообщества на основе индустриального сообщества.

Все это было идеями, на которые я находил ответ в своих беседах, в особенности с Грегором Штрассером64.

Заутер: Кем был Грегор Штрассер, вы кратко расскажите трибуналу?

Функ: Грегор Штрассер тогда, был руководителем организационного управления национал–социалистической партии и в целом рассматривался как второй человек после Адольфа Гитлера. Я…

Председатель: Время прерваться.