Нюрнбергский процесс

Шахт: Со–подсудимый министр Шпеер присутствовал и рассказал мне об этом. Это было 22 июля 1944, когда Гитлер отдал своему окружению приказ о моём аресте. Тогда он сделал уничижительные замечания обо мне и заявил о том, что из–за моих негативных действий ему было значительно затруднена программа перевооружения, и что было бы лучше если бы он расстрелял меня до войны.

Дикс: Завершая, я перехожу к нескольким общим коллективным вопросам. Внутри страны и также за рубежом звучали голоса, – и даже обвинение, хотя и признавая ваши интеллектуальные способности и оказанные услуги, кажется тоже считает – что было непонятно, что такой человек настолько же умный как вы не осознали истинную природу, тогдашние реальные намерения Гитлера. Я бы хотел, чтобы вы заявили о своей позиции в отношении этого обвинения.

Шахт: Я бы очень сильно хотел знать господ, которые теперь судят меня, в то время, когда от этого была польза. Это люди, которые всегда задним умом знают, что нужно было делать раньше. Прежде всего, я могу лишь сказать, с 1920 до захвата власти Гитлером, я пытался повлиять на нацию и зарубежные государства таким образом который бы предотвратил восхождение и захват Гитлером власти. Я призывал зарубежные страны быть бережливыми, но ко мне не прислушались. Я постоянно призывал зарубежные нации развивать экономическую политику, которая бы позволила Германии жить. Во мне не было необходимости, хоть как это теперь кажется, меня считали умным и дальновидным человеком. Гитлер пришел к власти потому, что моему совету не последовали. Немецкий народ впал в огромную экономическую нужду и…

Руденко: Господин председатель. Мы уже в течении двух дней слушаем пространные объяснения подсудимого Шахта, и мне думается, объяснения, которые сейчас даёт подсудимый Шахт это не ответы на конкретные вопросы, в связи с предъявленным обвинением, а речи. Я полагаю, что это только затягивает процесс.

Председатель: Доктор Дикс, трибунал, как я думаю, полностью проинформирован о деле в интересах подсудимого Шахта. Он не хочет останавливать полноценное представление его защиты, но он был бы рад, если бы вы могли сократить его насколько возможно и если бы он смог сделать это как можно короче.

Дикс: Милорд, я уверен в том, что я закончил к перерыву, и вероятно даже до перерыва, но я прошу вас вспомнить, что подсудимого обвиняют в содействии захвату власти. Возникают вопросы, как получилось, что…

Председатель: Я не распорядился о том, что это доказательство недопустимо. Я лишь попросил вас рассмотреть его быстрее.

Дикс: Очень хорошо. Доктор Шахт, пожалуйста, продолжайте и попытайтесь насколько возможно следовать предложениям представителя советского обвинения.

Шахт: Как можно короче. Я не вдаюсь в подробности, я просто скажу, что в результате краха 1918 и неудовлетворительных условий Версальского договора, Германия предстала перед лицом тяжелой депрессии. Демократические партии, которые имели тогда твёрдую поддержку режима, были не способны улучшить ситуацию и остальные нации не знали какую политику занимать в отношении Германии. Я никого не упрекаю, я просто констатирую факты. Соответственно, в этом состоянии депрессии, Гитлер получил крупное большинство в Рейхстаге, чего не было с создания Рейха.

Теперь, я спрашиваю людей, которые, хоть и молчали тогда, что они могут мне сказать сейчас о том, что я должен был сделать, я спрашиваю их о том, чтобы сделали они. Я заявил о том, что я был против военного режима, что я хотел избежать гражданской войны, и что, сохраняя демократические принципы, я видел единственную возможность: позволить человеку возглавить правительство, раз он пришел к власти. Я сказал далее, что с момента, когда я осознал это, я попытался участвовать в правительстве, не с намерением поддержки этого человека в его экстремистских идеях, но действуя как тормоз, и если возможно, направляя его политику в обычное русло.

Дикс: Затем настало время, когда вы осознали угрозы, когда вы сами пострадали от невыносимых условий террора и подавления мнения, так что вероятно это вопрос важен и допустим: почему вы не эмигрировали?

Шахт: Будь это вопрос только моей личной жизни, ничего не было бы проще, особенно поскольку, как мы услышали ранее, мне бы представилась возможность, и так было бы для меня проще. Это был не просто вопрос моего собственного благополучия, но так как с 1923 я посвятил себя общественному интересу, это был вопрос существования моего народа, моей страны. Я не знаю примеров в истории, где эмигранты оказали помощь своей нации. Конечно, я говорю о тех эмигрантах, которые уехали по своей воле, а не о тех кого изгнали. Так не было в случае 1792, во время Французской революции367; так не было в случае 1917, во время Русской революции368, и так не было во время национал–социалистической революции, чему мы стали свидетелями. Сидеть в тихой гавани за рубежом и писать статьи, которые никто не прочтет в родной стране…

Председатель: Доктор Дикс, нам не нужна историческая лекция, не так ли?

Дикс: Мне кажется, здесь мы можем остановиться. Он просто хотел заявить о том, почему он не эмигрировал.

[Обращаясь к подсудимому]

Вас поняли.

Шахт: Спасибо.

Дикс: Во время этих слушаний, как в письме или в поэме – сейчас не знаю – было некое упоминание ваших мыслей о возможности мученической смерти, послужило бы это идее мира и немецкой нации, если бы вы сделали больше того чем вы сделали, если бы вы пожертвовали жизнью…

Шахт: Я думаю, вы ссылаетесь на цитату в одной из моих записок, которую представитель американского обвинения зачитал здесь, в которой я говорил о молчании смерти.

Дикс: Да.

Шахт: Если бы я пожертвовал собой, это бы не имело ни малейшей пользы, потому что обстоятельства моей жертвы никогда бы не стали известными. Исчезни я в какой–нибудь тюрьме или умри я там, никто бы не узнал, жив я или нет или стал бы я жертвой подстроенной аварии, было бы невозможно стать мучеником. Мученики могут быть эффективны, только если их мученичество известно публике.

Дикс: Могу я сейчас попросить внимания трибунала? Вчера мне было отказано в вопросе касающимся общественного отношения дипломатического корпуса и его влияния, например на таких людей как Шахт. Вопрос, который я хочу поставить вам сейчас не тот же самый вопрос, иначе бы я не поставил его. Но вместе с тем…

Председатель: Возражение, что я сделал, было использованию слова «отношение», потому что я не понимаю, как свидетель может дать показания об отношении корпуса. Я сказал о том, что я особо думаю о том, что факт, что дипломатический корпус присутствовал на партийном съезде можно привести в качестве доказательства, но я сказал о том, что слово «отношение» было слишком общим. Что вы сейчас хотите спросить?

Дикс: Вчера был отклонён вопрос, который я сформулировал следующим образом: «Как влияло на Шахта коллективное отношение дипломатического корпуса?». Этот вопрос был отклонен, на этом дело закончилось. Теперь я, хочу сначала разъяснить вопрос, потому что, я не хочу создавать впечатление протаскивания в эти слушания вопроса, который вызовет такие же возражения. С одной стороны, для моей линии защиты существенно показать, что люди за рубежом с суждениями, которые были превыше каких-либо подозрений о желании подготовки агрессивной войны, имели такое же отношение к режиму как и Шахт. С другой стороны, это один из сильных пунктов моей защиты показать, что работа этих людей в их оппозиции не только не поддерживалась зарубежными странами, но на самом деле затруднялась. То есть thema probandum369 является важной для меня, и по этой теме – но, пожалуйста, господин Шахт, не отвечайте, прежде чем я не получу разрешение трибунала – эта тема…

Председатель: Скажите точно, о чём ваш вопрос.

Дикс: Да, я сейчас поставлю вопрос. Согласно моим записям я намеревался сослаться на знаки почтения, которые нацистский режим получал из–за рубежа, и представителями и многочисленными государственными визитами которые здесь уже упоминали, оказывались почести режиму. Я хотел спросить подсудимого о том какое влияние эти частые знаки почтения оказывали на работу и цели данной группы заговорщиков. Однако, поскольку этот вопрос очень похож на тот, что был отклонен – и я предпочту возразить сам себе, нежели мне заявят о них – я хотел сначала представить вопрос трибуналу и убедиться в его допустимости.

Председатель: Доктор Дикс, вопрос:« Какое влияние производило признание нацистского режима из-за рубежа на группу заговорщиков с которыми подсудимый Шахт находился в контакте? Это вопрос, не так ли? Что же, этот вопрос, как думает трибунал, вы можете поставить.

Дикс: Он допустим если «Anerkennung» правильно перевели как «почтение» - почтение, не признание в смысле признания правительством на официальном дипломатическом языке, но почтение, уважение. Это сложно перевести и я не хочу недопонимания – могу я представить ему, сначала, визиты отдельного чиновника, которого я отметил для того, чтобы он мог ответить на вопрос? Могу я сделать это?

Председатель: Да, вы можете, сами визиты?

Дикс: Да. Список будет не полным.

[Обращаясь к подсудимому]

Я напомню вам, что в 1935, делегат Лейбористкой партии370, Алан Гартвуд371…

Председатель: Трибунал думает, чтобы вам следует ставить вопрос общим образом, как поставил его я, а не вдаваться в подробности каждого визита или подробности всего ряда визитов.

Джексон: С позволения уважаемого суда, я хочу возразить этим обобщениям, потому что уже кажется, что Соединенные Штаты не принимали в этом участия и я стараюсь не втягивать в это дело европейскую политику, и это вбивает клин. Итак, я не хочу вдаваться в подобного рода вещи. Я думаю, совершенно не относится к делу то, что какой–то иностранец, обманутый внешним обликом, чему содействовал подсудимый Шахт, не начал войну раньше. Такая вещь совершенно не относится к делу. Соединенные Штаты не желают вникать в такого рода вещи в этом деле, потому что они бесконечны, если мы будем в них вдаваться. Мне кажется, если господин Шахт хочет возложить ответственность за своё поведение на какого–нибудь иностранца, этого иностранца следует назвать. Он уже сказал о том, что представители Соединенных Штатов господин Мессерсмит и господин Додд, не участвовали в этом, потому что они всегда были против этого. Итак, это приводит к ситуации, которая кажется мне невозможной для трибунала, и я не могу понять, как это составляет какую-нибудь защиту о смягчающем обстоятельстве Шахта, показать, что зарубежные державы поддерживали диалог с Германией даже в период её упадка.

Председатель: Трибунал думает, что вопрос относится к делу, но должен быть задан без подробностей.

Дикс: Я поставлю вопрос без подробностей, и я бы хотел сказать, что я не могу, конечно, говорить о себе и об Америке на одном дыхании, но я тоже пытаюсь избегать внешней политики. Однако, мой вопрос не касается внешней политики.

[Обращаясь к подсудимому]

Вот вопрос: какое влияние оказывали на вашу группу заговорщиков почести, выражаемые нацистскому режиму зарубежными странами, в том виде как вам известно?

Шахт: За годы с 1935 до 1938 включительно, множество государственных деятелей из почти всех стран приезжали в Берлин, чтобы посетить Гитлера, включая коронованных особ. Из Америки, например, был заместитель государственного секретаря Филлипс372.

Дикс: Не называя имен.

Шахт: Я сказал это лишь, потому что здесь прямо называли имена. Это не ограничивалось Европой. Я не намерен давать никаких политических объяснений, я просто скажу, что было столько много посетителей, что означало не только признание, но уважение Гитлера, что этот человек казался очень великим человеком в глазах немецкого народа. Я всё еще вспоминаю, что в 1925, мне кажется король Афганистана, Амманула373, появился в Берлине. Он был первым иностранцем посетившим социал–демократическое правительство, и это был праздник, потому что наконец великий человек из другой страны посетил нас. В случае с Гитлером, начиная с 1935, был один посетитель за другим и Гитлер шёл от одного внешнеполитического успеха к другому, что делало чрезвычайно сложным просвещение немецкого народа и делало невозможной работу по просвещению внутри немецкой нации.

Дикс: И теперь, два заключительных вопроса.

Вы слышали речь британского генерального прокурора Шоукросса, который сказал о том, что должна была существовать черта, за которой слуги Гитлера отказывались следовать за ним. Мы хотим принять эту точку зрения, и я спрашиваю вас: вы верите в то, что вы сами действовали согласно постулату руководителя британской делегации?

Шахт: Я не только принимаю это, но и полностью одобряю. С того самого момента, когда я осознал вред личности Гитлера, угрожавшей миру, я порвал с ним, не только тайно, но публично и в частном порядке.

Дикс: Значит, вы считаете, что когда вы осознали правду вы делали всё по–человечески возможное, чтобы попытаться спасти человечество от катастрофы этой войны и делали так до конца, однажды начав.

Шахт: Я не знаю никого в Германии, кто бы сделал больше в этом отношении чем я. Я предупреждал против чрезмерного вооружения. Я препятствовал и если хотите, своей экономической политикой саботировал эффективное вооружение. Я ушел в отставку с министра экономики вопреки воле Гитлера, я публично протестовал Гитлеру против всех злоупотреблений партии, я постоянно предупреждал людей за рубежом и предоставлял им информацию, я пытался влиять на политику остальных наций в отношении колониального вопроса для того, чтобы достичь наиболее мирной атмосферы. Кредиты для продолжения вооружения…

Председатель: Я думаю, мы слышали об этом не раз, вы понимаете.

Дикс: Да.

Шахт: Позвольте одну фразу: я блокировал кредиты для Гитлера и наконец, попытался устранить его.

Дикс: Господа, теперь я завершаю своё представление доказательств по делу Шахта, и у меня есть только одна просьба. В течение последних нескольких дней, я получил большое число писем и также письменных показаний от известных людей которые знают Шахта. Я изучу их, и если я решу о том, что какие–либо из этих письменных показаний относятся к делу, я свяжусь с обвинением и обсужу с ним будут ли у него какие–нибудь возражения их переводу для того, чтобы мы могли представить их трибуналу – не зачитывая их, но просто приобщив их в качестве доказательств. Могу я попросить, чтобы мне предоставили такое право.

В самом конце своей презентации, я кратко представлю свои документы, частично это уже сделано.

Председатель: Кто либо из защитников остальных подсудимых желает задать какие–нибудь вопросы?

Людингхаузен: У меня есть лишь несколько вопросов к доктору Шахту.

Доктор Шахт, как долго вы знаете господина фон Нейрата?

Шахт: Я не могу заявить о точной дате, но в любом случае очень долго, много, много лет.

Людингхаузен: Некоторое время, около 4 лет, вы оба являлись коллегами в качестве министров правительства. В течение этого времени, вы имели с ним какой–либо контакт кроме чисто официального качества?

Шахт: К сожалению недостаточный, но конечно я видел его время от времени. Я хотел бы видеть его чаще.

Людингхаузен: Но из бесед с ним или из того, что вы слышали о нём, вы разумеется сформировали мнение о его политических взглядах.

Шахт: Я был хорошо знаком с его взглядами.

Людингхаузен: И в чём заключалось направление его политической мысли?

Шахт: У меня сложилось впечатление, что в основном фон Нейрат верил в консервативную политику, но был открытым к тому где речь шла о прогрессивных мерах. Он прежде всего выступал за мирное международное сотрудничество.

Людингхаузен: Вы считаете возможным, или у вас была какая–нибудь причина верить, что при определенных обстоятельствах он также прибегнет к воинственным методам или даже рассмотрит их, если желаемое им мирное взаимопонимание было совершенно невозможно?

Шахт: Согласно моему пониманию Нейрата, я думаю, что он бы полностью отверг любую агрессивную политику.

Людингхаузен: Вы свидетельствовали о различных…

Председатель: Доктор Людингхаузен, будьте любезны надеть наушники, Трибунал думает, что эти вопросы не вопросы, которые можно поставить, потому что у них общий характер.

Людингхаузен: У вас складывалось впечатление, что во всём, чего он достигал в особенности в оккупации Рейнланда, господин фон Нейрат…

Председатель: Доктор Людингхаузен, это неподходящий вопрос для свидетеля: «У вас сложилось впечатление о нём?» Вы можете спросить его, о том, что он говорил и что он делал, что делал фон Нейрат и что он говорил?

Людингхаузен: Да; тогда я не ставлю такой вопрос. У меня есть один последний вопрос.

[Обращаясь к подсудимому]

Вам известно, что 4 февраля 1938 фон Нейрат ушел в отставку с министра иностранных дел. Что вы и ваше ближайшее окружение говорили об отставке фон Нейрата из внешней политики? Какое впечатление на вас это произвело?

Шахт: Мне кажется, я уже говорил во время допроса о том, что я считал отставку фон Нейрата очень плохим знаком, означавшим отступление от предыдущей политики взаимопонимания во внешней политике.

Людингхаузен: У меня больше нет вопросов.

Председатель: Кто-нибудь из защитников хочет задать вопросы?

Обвинение желает провести перекрёстный допрос?

Джексон: Ваша честь, думаю можно сэкономить время, если мы сейчас возьмем перерыв. Я знаю, немного рано, но какое-то время займет подготовить наш материал.

Председатель: Разумеется.

[Объявлен перерыв]

Джексон: Доктор Шахт, согласно расшифровке показаний на странице 8698374, вы говорили, о том, в 1938 вы сказали во время ужина некой леди: «Моя дорогая леди, мы попали в руки преступников. Как я мог это подозревать!» Вы вспоминаете такие показания?

Шахт: Это не я дал эти показания, это из письменных показаний, представленных здесь моим защитником, но это верно.

Джексон: Я уверен вы хотите помочь трибуналу, сказав нам, кто были эти преступники.

Шахт: Гитлер и его сообщники.

Джексон: Что же, вы были здесь, вам известно, кто эти соучастники. Я прошу вас назвать всех, кого вы поставите в категорию преступников вместе с Гитлером. Вам известно, Гитлер мёртв.

Шахт: Господин судья, мне очень сложно полностью ответить на этот вопрос, потому что я не знаю, кто находился в близком заговоре с Гитлером. Подсудимый Геринг нам здесь сказал о том, что он считал себя одним из этой группы. Были Гиммлер и Борман, но я не знаю, кто ещё входил в узкий круг людей, которым доверял Гитлер.

Джексон: Вы назвали только троих. Позвольте мне сказать так: вы назвали четырёх преступников, трое из которых мертвы и один из них, как вы говорите, признал…

Шахт: Если вы позволите, я могу добавить ещё. Я полагаю, что министр иностранных дел фон Риббентроп, также всегда был знаком с планами Гитлера. Я должен так полагать, я не могу это подтвердить.

Джексон: Кого еще вы включали, когда вы говорили с леди?

Шахт: В тот вечер я не называл никаких имен.

Джексон: Но о ком вы думали? Вы, конечно, не предъявили бы обвинений своим же людям, которые были ответственными в вашем правительстве, не думая об определенных именах.

Шахт: Я предоставлю вам возможность назвать имена.

Джексон: Все они?

Шахт: Я не знаю, но я полагаю, что есть ещё. Без всякого раздумья я бы добавил Гейдриха. Но я не знаю с кем…

Джексон: Гейдрих покойник.

Шахт: Я сожалею, что эти люди мертвы, я бы хотел их смерти иным путём, но…

Джексон: Что же, это единственные люди которых вы включили?

Шахт: У меня нет никакого доказательства того факта, что в заговоре был кто-то ещё о ком бы я мог сказать, что есть доказательство того, что он был заговорщиком.

Джексон: Итак, доктор Шахт, когда нацисты захватили власть, у вас ведь были связи во всем мире и вы занимали высокое положение одного из первых банкиров не только Германии, но и всего мира, не так ли?

Шахт: Я не знаю, так ли это. Но если вы придерживаетесь такого мнения, то я не буду вам противоречить.

Джексон: Что же, для начала вы признаёте это? Не так ли?

Шахт: Я не возражаю.

Джексон: Тем не менее, насколько нам известно, вы открыто выступали в Германии перед немецким народом с поддержкой нацистского режима, причем в этих выступлениях вы шли бок о бок с такими лицами, как Штрайхер и Борман.

Шахт: Господин судья, я разрешу себе разъяснить здесь, что до июля 1932 года я никоим образом не выступал публично в пользу Гитлера или партии, что, напротив, например, в Америке я предостерегал от Гитлера. В то время я – имени Бормана, конечно, не знал; и газета Штрайхера, «Der Sturmer», была также отвратительна для меня как до того времени так и после. Я не думаю, что я имею нечто общее с господином Штрайхером.

Джексон: Что же, я тоже, но то, о чём я интересуюсь это ваши публичные появления перед немецким народом после 1933, когда нацистский режим укреплял свою власть. Вы так делали, не так ли?

Шахт: Что я делал, господин судья?

Джексон: Я говорю о ваших открытых выступлениях вместе со Штрайхером и Борманом перед немецким народом, целью которых была поддержка нацистской программы после захвата власти.

Шахт: Я так не думаю. Меня никогда не видели вместе с Борманом и Штрайхером. Во всяком случае, в то время. Возможно, что они были на том же партийном съезде, где был и я, что они сидели недалеко от меня и т. п., но, во всяком случае, в 1933 году меня в обществе не видели вместе ни с Борманом, ни со Штрайхером.

Джексон: Я попрошу, чтобы вам показали фотографию из коллекции Гофмана375 отмеченную номером 10. Вы без труда узнаете себя на этой фотографии, не так ли?

Шахт: Нет.

Джексон: По правую руку от вас сидит Борман?

Шахт: Да.

Джексон: Рядом с ним сидит министр труда?

Шахт: Да.

Джексон: По другую сторону от вас находится Гитлер?

Шахт: Да

Джексон: А за ним Штрайхер?

Шахт: Я не узнаю его, я не знаю, Штрейхер ли это, может быть, и он.

Джексон: Что же, я представлю фотографию в качестве доказательств. Возможно, вполне достаточно будет того факта, что вы их опознали.

И Фрик также присутствует на этой фотографии?

Шахт: Да.

Джексон: Она станет номером экземпляра USA–829.

[Обращаясь к подсудимому]

Я прошу показать вам…

Председатель: Судья Джексон, что за дата у фотографии?

Джексон: На фотографии не приводится дата. Вероятно, нам скажет подсудимый?

Шахт: Господин судья, вы сказали, что в 1933 году я якобы появлялся публично как представитель национал-социалистической партии вместе со Штрайхером и Борманом. Я очень хотел бы знать, как была снята эта фотография и когда. Я не могу это определить.

Джексон: Я спросил вас после 1933. Шахт, вы отрицаете, что эта фотография...

Шахт: Нет, нет, ни в коем случае. Я только спрашиваю, когда это было. Мне кажется, что эта фотография не относится к периоду 1933 или 1934 .

Джексон: Может быть, вы нам скажете, к какому периоду она относится?

Шахт: Я не знаю, не могу сказать.

Джексон: Я покажу вам другую фотографию. Две фотографии, номера 3 и 4 На номере 3 вы маршируете вместе с Леем и рядом других лиц?

Шахт: Да.

Джексон: На номере 4 вы входите в зал и отдаете нацистское приветствие?

Шахт: Да, да.

Джексон: Лей был тем человеком, который преследовал рабочие союзы в Германии?

Шахт: Да.

Джексон: И вы признаете аутентичность этих фотографий?

Шахт: Конечно.

Джексон: Я представляю их в качестве доказательства под номером экземпляром USA–829.

[Обращаясь к подсудимому]

Я покажу вам фотографии отмеченные номерами 1 и 2 и 6 - и 7. Теперь взгляните на номер 1. Вы вспоминаете, где её cделали?

Шахт: Да – один момент, если у меня есть такой номер – да, минуту.

Джексон: Где её сделали?

Шахт: Я думаю 1 если не ошибаюсь это фотография из рейхсканцелярии.

Джексон: Среди лиц запечатленных на номере 1 Фрик?

Шахт: Гюртнер, Геббельс, Попиц, Шахт, Папен, Геринг и остальные, и Гитлер в центре.

Джексон: И Нейрат, вы узнаёте?

Шахт: Нейрат. Да, я думаю, он непосредственно справа от Гитлера, позади.

Джексон: Геббельс?

Шахт: Да, я сказал Геббельс.

Джексон: Вы узнаете присутствие Функа на фотографии, крайний справа, видна только часть тела.

Шахт: Кто это?

Джексон: Функ, подсудимый Функ.

Шахт: Нет, это Геринг.

Джексон: Спина Геринга и спина Нейрата.

Шахт: Я прошу прощения. Вероятно у меня другая фотография. Я прошу прощения. Это номер 2. На номере 2 я вижу слева направо: Попиц, Руст376, Геринг, Нейрат, Гитлер, Бломберг, Шахт, Гюртнер, Крозиг, Эльц фон Рюбенах377, и затем с самого правого края, Функ.

Джексон: И возьмем номер 7. Кого вы узнаете в качестве своей компании на этой фотографии?

Шахт: Крайняя слева, моя покойная жена, затем вице–президент Рейхсбанка, Дрейзе, Гитлер и я. Там адъютант Гитлера, и плотный человек справа – я не знаю кто он.

Эта фотография сделана на закладке нового здания Рейхсбанка в 1934. Прямо за мной, справа Бломберг.

Джексон: И номер 6?

Шахт: Один момент. Эта фотография, где я шагаю рядом с Гитлером, правильно? Это проход моей компании с Гитлером, по поводу закладки нового здания Рейхсбанка. Позади меня, или скорее за Гитлером, вы можете видеть гехаймрата Фоке, который завтра появится здесь в качестве свидетеля, и несколько других господ из дирекции Рейхсбанка.

Джексон: Я представляю оставшиеся фотографии, 1, 6, и 7 в качестве доказательств под тем же номером.

Доктор Шахт из этого следует, что многие из вашей нынешней компании начинали с вами с 1933 и 1934?

Шахт: Это вопрос?

Джексон: Что же, это не правда?

Шахт: Нет. Если бы вы фотографировали меня с моими остальными знакомыми также часто, число было бы в 10 раз больше.

Джексон: Вы свидетельствовали – и я ссылаюсь на страницу 8650378 протокола – что вы не стали членом партии по принципиальным соображениям, что членство в партии не соответствовало вашим принципам?

Шахт: Это верно.

Джексон: И вы также свидетельствовали – я ссылаюсь на страницу 8692379 протокола – что с 1932 года по 30 января 1933 года, — я цитирую ваши слова: «В течение всего этого времени, я не написал и не произнес публично ни одного слова в пользу Гитлера»

Шахт: Я думаю, что это верно, если вы делаете ударение на слове «публично».

Джексон: Вы должны подчеркнуть «публично»?

Шахт: Да.

Джексон: Я хочу задать вам следующий вопрос. Вы также сказали:

«У меня никогда не было никаких консультаций ни с одним из компетентных господ, будь то Гинденбург, Мейснер, или кто–то ещё, что внесло вклад в оказание какого–нибудь влияния в пользу Гитлера, и я никак не участвовал в выдвижении Гитлера в рейхсканцлеры».

Это правильно?

Шахт: Это правильно.

Джексон: Итак, есть какие–либо слова, которые мы должны подчеркнуть для того, чтобы правильно вас понять?

Шахт: Нет, со ссылкой на Гитлера ставшего канцлером, пожалуйста, заметьте я сказал: «Компетентные люди».

Джексон: Что же, я не знаю, что вы этим подразумеваете, но я предоставлю вам шанс пояснить.

Шахт: Да. Когда я говорю «компетентные» я подразумеваю тех людей, которые могли решать о том кто должен быть канцлером. Конечно, я говорил о том, что Гитлер будет канцлером и должен стать канцлером, и я выражал эти убеждения в частных кругах.

Джексон: Вы говорили так на публике?

Шахт: Нет, я сказал, что только в кругу своих друзей, деловых знакомых, и подобное.

Джексон: Сейчас я хочу процитировать вам заявление фон Папена.

«Когда я был канцлером Германии, в 1932 году, ко мне зашел Шахт, это было в июле или в августе, я был дома. Он сказал мне: «Вот исключительно способный человек». Это было сказано в присутствии моей жены, и я никогда не мог забыть об этом. Он сказал мне: «Отдайте ему вашу должность. Отдайте вашу должность Гитлеру, это единственный человек, который может спасти Германию».

Вы это говорили или нет?

Шахт: Я не помню, чтобы я сказал, что он — единственный человек, который может спасти Германию. Но я сказал ему, что Гитлер должен стать и станет канцлером. Это было в июле или августе 1932 после июльских выборов, но это не имеет никакого отношения к назначению Гитлера, которого не произошло до отставки кабинета Шлейхера, о чём меня здесь допрашивали.

Джексон: Итак, доктор Шахт, в ответ на мой вопрос вы только что заявили, что вы не имели никакого отношения к его назначению на должность канцлера и сказали…

Шахт: Это правда.

Джексон: …а здесь сказано, что вы просили фон Папена передать свой пост Гитлеру?

Шахт: Да.

Джексон: И вы утверждаете — я хочу, чтобы вы сообщили по этому поводу все, что хотите, — вы утверждаете, что вы не способствовали приходу Гитлера на пост канцлера?

Шахт: Я не знаю, было ли это помощью Гитлеру. Во время допроса в качестве свидетеля меня спросили, оказывал ли я какое-либо влияние на выборы Гитлера и на назначение его канцлером в январе 1933 года. Я назвал имена Гинденбурга, Мейснера, то есть тот круг, который существовал вокруг Гинденбурга. С начала ноября 1932 года Папен уже не был канцлером, то есть не оказывал на эти дела никакого влияния. И в эти недели я ни разу не говорил с ним. После выборов 1932 года я, напротив, сказал Папену, что человек, получивший столько голосов в Рейхстаге, неизбежно должен взять на себя политическое руководство.

Джексон: Я хочу правильно понять вас. Когда вы поняли, что Гитлер должен победить, вы к нему присоединились?

Шахт: Нет.

Джексон: Я сейчас разъясню то, что вы только что сказали. Вы не помогали ему до тех пор, пока он не захватил в Рейхстаге большее количество голосов, чем какая-либо другая партия?

Шахт: Я присоединился к Гитлеру не тогда, когда я увидел, что он победит, а тогда, когда я констатировал, что он уже победил.

Джексон: Что же, хорошо, я принимаю эту поправку.

Вы ссылались на ваше письмо к Гитлеру от 20 августа 1932...

Шахт: Да.

Джексон: ...в котором вы советовали ему не выдвигать никакой детализированной экономической программы?

Шахт: Да.

Джексон: Вы заявили ему в этом письме, что нет такой экономической программы, с которой бы согласилось 14 млн. человек?

Шахт: Да.

Джексон: И вы сказали ему, что экономическая политика не может являться фактором при построении партии?

Шахт: Да.

Джексон: И вы добавили: «Вы всегда можете полагаться на меня как на заслуживающего доверия помощника». Вы так сказали?

Шахт: Да.

Джексон: Таким образом, это было уже после того, как он победил?

Шахт: Да.

Джексон: И затем 12-го...

Шахт: Ноября.

Джексон: Да. Я хочу, чтобы вы обратились к документу ЕС-456, экземпляр номер USA-773. Таким образом, 12 ноября 1932. вы написали ему письмо, в котором вы, помимо прочего, писали: «Я не сомневаюсь в том, что настоящее развитие событий может привести только к назначению вас канцлером».

Шахт: Да.

Джексон: «По всей вероятности, наши попытки собрать для этой цели целый ряд подписей со стороны промышленных кругов не оказались бесплодными…».

Шахт: Да.

Джексон: Значит, вы собирали подписи для этой цели?

Шахт: Нет, не я, но я участвовал в этом.

Джексон: Значит, вы содействовали?

Шахт: Да.

Джексон: И об этом был документ номер ЕС-456.

Итак, в ноябре 1932 года был подготовлен документ, который должно было подписать значительное число промышленников и в котором содержался призыв избрать Гитлера рейхсканцлером. Таково было основное содержание этого документа? Не так ли?

Шахт: Я уже не помню этого документа, но я полагаю, что это тот документ.

Джексон: И этот документ подписали такие люди, как Шахт, Шрёдер380, Крупп и еще большое число промышленников, не так ли?

Шахт: Да, возможно.

Джексон: Этот документ был послан фон Гинденбургу?

Шахт: Я этого не знаю.

Джексон: Этот документ был составлен с целью содействовать назначению Гитлера на пост канцлера?

Шахт: Возможно.

Джексон: Этот документ адресован рейхспрезиденту, не так ли? Документ номер PS-3901, экземпляр номер USA-837.

Шахт: Я не видел этого документа, но, наверное, это так.

Джексон: Таким образом, вы не отрицаете факта существования этого документа?

Шахт: Я полагаю, что это так, я его не видел, но я не сомневаюсь, что это так.

Джексон: Затем в ноябре 1932 года вы сообщили Гитлеру о результатах вашей кампании по созданию денежных фондов, не так ли?

Шахт: Об этом я ничего не знаю.

Джексон: Я сейчас напомню вам то, что вы говорили на вашем допросе. Прежде всего я приведу вам ваши показания, в которых вы говорили, что, по-видимому, вы не посылали запроса о денежных фондах, но что о них запрашивал Геринг. Я хочу спросить вас, давали ли вы следующие ответы на вопросы, которые были заданы вам во время допроса 9 октября 1945 г. Эти вопросы относились к событиям февраля 1933 года?

Шахт: Когда это было?

Джексон: События, имевшие место в феврале 1933 года?

Шахт: Да, большое спасибо.

Джексон: Возвратимся к 1933 году. Вам был задан следующий вопрос:

«Вы припоминаете совещание в доме Геринга, имевшее место до того времени, когда вы были назначены Гитлером на пост президента Рейхсбанка?

Ответ: Да. Это было совещание финансового характера. Меня уже несколько раз допрашивали по этому поводу.

Вопрос: Расскажите об этом.

Ответ: Хорошо, с удовольствием. Выборы Гитлера должны были иметь место 5 марта, и для этой избирательной кампании он нуждался в деньгах. Он попросил меня обеспечить его деньгами, и я это сделал. Геринг созвал всех этих людей, и я произнес речь. Пожалуй, это нельзя назвать речью, так как Гитлер произнес речь. Я просил их сказать, на какие денежные суммы они могут подписываться и произвести подписку в пользу выборов. Они подписались на общую сумму в три миллиона и распределили ее между собой.

Вопрос: Скажите, кто были те люди, которые составили этот подписной лист?

Ответ: Мне кажется, что все это были банкиры и промышленники. Они представляли химическую, металлургическую и текстильную промышленность, фактически все отрасли промышленности.

Вопрос: Таким образом, там были представители всех отраслей промышленности?

Вопрос: Вы можете припомнить имена некоторых из этих людей?

Ответ: Да, конечно. Старый Густав Крупп. Он поднялся со своего места, благодарил Гитлера и говорил тогда о нем с большим энтузиазмом. Затем там был Шницлер, мне кажется, это был именно он, а также Фёглер381, из концерна сталелитейных заводов».

Вы давали эти показания?

Шахт: Конечно.

Джексон: Вы ссылались документ номер D-203, протокол одного совещания. На этом совещании Геринг кратко изложил содержание этого протокола, не правда ли?

«Жертвы, которые требуются от промышленности, гораздо легче будет перенести, если промышленники смогут быть уверены в том, что выборы 5 марта будут последними на протяжении следующих десяти лет и, может быть, даже на протяжении следующих ста лет».

Вы слышали, когда он говорил это, не правда ли?

Шахт: Да.

Джексон: Вчера или позавчера вас допрашивали по поводу той поддержки, которую вам оказал, и тех почестей, которые вам оказал Геббельс. Вы заявили суду: «Если господин Геббельс совершил ошибку, то это не моя вина». Вы припоминаете эти слова?

Шахт: Да.

Джексон: Я спрашиваю вас, дали ли вы следующие показании следователю, представлявшему Соединенные Штаты, когда вас допрашивали о Геббельсе 17 октября 1945, экземпляр номер USA-616? (Документ номер PS-3729)?

«Вопрос: Когда вас заинтересовало сотрудничество с Гитлером?

Ответ: Я бы сказал, с 1931, 1932 гг.

Вопрос: И именно тогда вы увидели, что он возглавляет массовое движение, которое может придти к власти?

Ответ: Да. Это движение безостановочно росло.

Вопрос: И в те годы вы открыто заявляли о своей поддержке Гитлера?

Ответ: Кажется, в декабре 1930 года я по возвращении из Америки сделал заявление перед членами Баварской народной партии382. Я тогда сказал, что любое будущее правительство должно будет выбрать, бороться ли ему против 25 процентов социалистов или против 20 процентов национал-социалистов.

Вопрос: Но я хотел спросить вас о том — я изложу это более кратким образом — одолжили ли вы ваш престиж и ваше имя, чтобы помочь Гитлеру придти к власти?

Ответ: Я открыто заявлял, что я ожидал прихода Гитлера к власти. Насколько я помню, первый раз я сделал подобное заявление в ноябре 1932 года.

Вопрос: И вы знаете, а может быть, и не знаете, что Геббельс в своем дневнике с большой благодарностью вспоминал вас…?

Ответ: Да.

Вопрос: …о той помощи, которую вы ему оказали в то время?

Ответ: Да, я это знаю.

Вопрос: Это был ноябрь 1932 года?

Ответ: Вы говорите, эта книга называется «От Кайзерхофа до рейхсканцелярии».

Вопрос: Совершенно верно. Вы читали её?

Ответ: Да.

Вопрос: И вы не отрицаете, что Геббельс был прав?

Ответ: Я считаю, что в его представлении он в то время был прав».

Вы давали эти показания?

Шахт: Да. Я никогда не сомневался в том, что Геббельс находился под таким впечатлением. Я просто сказал, что он ошибался.

Джексон: Тогда вы не говорили – что же, меня не волнует. Итак, вчера позавчера, вы пространно цитировали из посла Додда. Не так ли?

Шахт: Да.

Джексон: И позвольте понять: посол Додд постоянно и всё время противостоял всему нацистскому окружению, не так ли?

Шахт: Да.

Джексон: И вы не видели от него восхваления этого окружения?

Шахт: О, нет.

Джексон: Итак, вы свидетельствовали, насколько я вас понял, что посол Додд приглашал вас поехать в Соединенные Штаты Америки и вы говорите – я цитирую со страницы 8670383 протокола:

«Тогда, 1937, он позвонил мне и сказал мне, чтобы я срочно отправился с ним в Америку или как можно скорее после него, чтобы я сменил место жительства на Америку, и что меня там хорошо примут. Мне кажется он никогда не сказал бы мне этого, не испытывая ко мне определенной степени дружбы».

Вы говорили это трибуналу?

Шахт: Да.

Джексон: И я думаю, вы намеревались донести до трибунала впечатление, что посол Додд имел к вам огромное доверие и сильную дружбу?

Шахт: У меня было такое впечатление.

Джексон: Вы прочитали весь его дневник, или вы ограничили себя чтением отрывков?

Шахт: Да. Я также знаю отрывок где он сказал: «Вы бы стали очень плохим американцем», или что–то вроде этого.

Джексон: Да, да, вы не говорили это трибуналу.

Шахт: Я думаю, это было бы лучше, для обвинения.

Джексон: Что же, значит вы нас не разочаровали.

Вы не знакомы с его записью от даты 21 декабря 1937, где он говорит об обеде на котором вы присутствовали?

«Шахт говорил о поражении Германии в 1918 из–за ввязывания Америки в мировую войну Вудро Вильсоном. Но я сказал о том, что Четырнадцать пунктов Вильсона были единственным крупным обещанием международного мира и сотрудничества, и каждая страна с обеих сторон свела их на нет. Вы не думаете, что Вильсон, через 50 лет, будет почитаться как один из величайших президентов Соединенных Штатов? Он избежал ответа и перевел внимание на японо–китайскую войну384 и возражал союзу Германии с Японией. Затем он показал истинно немецкое отношение, процитировав: «Если бы Соединенные Штаты остановили японскую войну и оставили Германии свой путь в Европе, у нас был бы мир».

Шахт: В чём вопрос?

Джексон: Вы делали такие заявления?

Шахт: Я не знаю, говорил ли я это, но даже сегодня это мне кажется чрезвычайно разумным заявлением. Я считаю, что оно было верным за одним исключением, мне кажется…

Джексон: Да, итак проясним это. Как я вас, верно понял, у вас был бы мир, всеобъемлющий мир, если бы Германии оставили свой путь в Европе?

Шахт: Да. Могу я сказать, что здесь были различные мнения о пути Германии, мой был мирным.

Джексон: Итак, он продолжает:

«Я не прокомментировал, и остальные также не стали делать замечаний. Шахт имел в виду, что армейские начальники 1914 подразумевали, вторгаясь в Бельгию, ожидаемого завоевания Франции за 6 недель, а именно доминирования и аннексии соседних малых стран, особенно северных и восточных».

Шахт: Мне отвечать?

Джексон: Вы так говорили?

Шахт: Нет, нет.

Джексон: Это то, что Додд говорил о вашей беседе?

Шахт: Но я так не говорил.

Джексон: Разве?

Шахт: Нет, могу я…

Джексон: Таким было впечатление?

Шахт: Нет, могу я пожалуйста ответить?

Джексон: Я задаю вам вопрос: такое впечатление сложилось за время своего знакомства с вами, у того, кого вы описывали добрым малым и вашим другом?

Шахт: Могу я ответить, что я уже заявлял о том, что господин Додд был жертвой многих недопониманий. Также и в этом случае, он не говорит, что я так сказал, он говорит: «Шахт подразумевал». Что также было его мнением, которое он приписывал мне. Я никогда так не говорил.

Джексон: Я так это и понял, но это была оценка дружелюбного наблюдателя, я это так понял.

Шахт: Дружелюбного наблюдателя, который постоянно недопонимал, посол Гендерсон подтверждает это в своей книге.

Джексон: Он мог недопонимать Гендерсона, но никогда не было никакого сомнения в том, что он с самого начала понимал нацистскую опасность, это так?

Шахт: Да, но он неправильно понимал моё отношение.

Джексон: Итак, когда вы пошли и сначала попросили у министра иностранных дел и затем Гитлера отправиться в Соединенные Штаты, или иметь кого–нибудь в Соединенных Штатах, вы свидетельствовали, на странице 8708385 протокола о том, что вы сказали Гитлеру:

«Мне казалось жизненно важным иметь постоянно кого–нибудь в Америке, кто посредством прессы, и т.д.»

Вы так говорили?

Шахт: Да.

Джексон: Итак, это то, что вы на самом деле говорили Гитлеру?

Шахт: Да.

Джексон: Итак, я обращаю ваше внимание на ваше собственное письмо рейхсмаршалу, документ номер PS-3700.

«В начале 1940 я предлагал фюреру, что я должен поехать в Соединенные Штаты с целью попытаться затормозить американское содействие Англии в вопросе вооружений, и если возможно, предотвратить более глубокое вовлечение Америки в войну».

Я спрашиваю вас, что из этого правда?

Шахт: И то и другое.

Джексон: И то и другое? Значит вчера вы не открыли трибуналу, когда вы докладывали о разговоре, всё, что вы собирались делать в Соединенных Штатах, не так ли?

Шахт: Нет, конечно нет. Я хотел, например, попытаться убедить президента поспособствовать миру. Этого я также здесь не упоминал.

Джексон: И вы также заявили, что вам никогда не было известно о размерах перевооружения, о типах оружия, о той быстроте, с которой проводилось перевооружение. Вы припоминаете это заявление?

Шахт: Да.

Джексон: Однако, хотя вы не располагали подобными сведениями, вы говорили о том, что оно идет слишком интенсивно?

Шахт: Я чувствовал, что нужно действовать медленнее.

Джексон: Разрешите мне напомнить вам об одном показании, данном генералом фон Бломбергом по поводу событий 1937 года.

«Ответ: В то время создание Вермахта было почти закончено в соответствии с предусмотренным планом.

Вопрос: Когда? 1937?

Ответ: Мне кажется это был 1937.

Вопрос: Это был именно тот план, который обсуждался с Шахтом, относительно его финансирования и по вопросу о том, каких размеров должен был достичь Вермахт?

Ответ: Да. Шахт очень хорошо знал план формирования Вермахта, так как мы ежегодно сообщали ему о создании новых соединений, на которые мы расходовали деньги. Я помню, что в 1937 году мы обсуждали вопрос о том, какие денежные суммы будут необходимы Вермахту для текущих расходов после того, как на его создание будет истрачена весьма значительная сумма.

Вопрос: Это означает, что вы давали Шахту ясное представление о том, какие денежные суммы ежегодно уходили на создание новых боевых частей, новых сооружений и т. д., а также о том, сколько средств тратилось на покрытие текущих расходов Вермахта?

Ответ: Совершенно верно.

Вопрос: Когда вы говорите, что в 1937 году этот план был выполнен, вы имеете в виду, что он был выполнен в основных чертах?

Ответ: Да, в основных чертах».

Еще один вопрос. Я пропускаю два-три, что не относятся к делу.

«Вопрос: Когда вы говорите о том, что Шахт был знаком с этими цифрами, каким образом они доводились до его сведения?

Ответ: Запросы на представление необходимых денежных средств передавались Шахту в письменной форме.

Вопрос: Это означает, что в связи с теми средствами, которые Шахт выделял на проведение программы перевооружения, ему сообщалось о том, сколько дивизий, танков и прочих видов вооружения создавалось этим путем?

Ответ: Я не думаю, чтобы мы в отдельности указывали, какое количество средств необходимо для строительства танков и других видов вооружения, но мы обычно сообщали, каких средств требовало развитие отдельных родов войск Вермахта, как, например, флота или воздушных сил, причем обычно отдельно указывалось, какие денежные суммы были необходимы для приведения этих родов войск в боевую готовность и какие шли на текущие расходы.

Вопрос: Таким образом, доктор Шахт мог ежегодно следить за тем, каким образом увеличивались размеры вооруженных сил на те денежные средства, которые он поставлял.

Ответ: Так точно».

Я спрашиваю вас, отрицаете ли вы правильность показаний, данных фон Бломбергом в том виде, в каком я их сейчас огласил?

Шахт: Да, к сожалению, я должен сказать, что мне это совершенно неизвестно. Сотрудник дирекции Рейхсбанка, гейхаймрат Фоке завтра даст показания, и я прошу о том, чтобы это представили ему для того, чтобы можно было выяснить вопрос. Вопрос заключался в информировании не меня, а дирекции Рейхсбанка. Всё, что знал я естественно знала дирекция Рейхсбанка.

Джексон: Доктор Шахт, меня не волнует знали вы или не знали. Я задаю вам эти вопросы, так как нужно знать насколько мы можем полагаться на ваши показания.

Шахт: Понимаю.

Джексон: Для того, чтобы не было никакого недопонимания. Вы отрицаете, что фон Бломберг говорил правду, когда заявил, что он в письменной форме докладывал вам об этих фактах?

Шахт: Да, к сожалению, я должен это отрицать. Очевидно, он не помнит этого.

Джексон: Хорошо. Вчера или позавчера вы дали показания по поводу того, что так называемый «Новый план» не имел никакого отношения к программе вооружения, не так ли?

Шахт: Именно к вооружению никакого отношения.

Джексон: Ах, ничего особенного.

Шахт: Нет. Я подразумевал, конечно – трибунал прямо спросили, говорить ли мне здесь о «Новом плане» или нет, и трибунал решил, чтобы это предоставили для вашего перекрестного допроса. Сейчас я готов проинформировать вас о «Новом плане»…

Шахт: Итак, доктор Шахт, у вас нет возражения, отвечать на мои вопросы, не так ли?

Шахт: Конечно нет.

Джексон: Я ссылаюсь на ответ, который вы дали – тот на который вам не позволили дать ответ – находится на странице 8732386 протокола:

«Одна из ваших экономических политик, в течение времени, что вы были министром экономики, и в чём вас обвиняют, как подготовке к войне, была так называемым «Новым планом». В чём он заключался?»

И ваш ответ:

«Могу я, прежде всего, сказать, что «Новый план» вообще не имел никакого отношения к перевооружению».

И затем вы ударились в объяснение о «Новом плане», которое суд не принял, и я хочу спросить вас о следующем: разве вы не сказали о финансовом чуде в вашей речи, произнесенной 29 ноября 1938, следующее — до этого вами был приведен целый ряд цифр: «Эти цифры показывают, насколько «Новый план» способствует проведению в жизнь программы вооружения, а также свидетельствуют о том, насколько этот план гарантирует обеспечение нас продуктами питания». Говорили вы это или нет?

Шахт: Да.

Джексон: Это документ номер ЕС-611, экземпляр номер USA-622.

Насколько я вас понял, вы в ваших показаниях заявили, что не имели совершенно ничего общего с Гитлером и с другими нацистами с социальной точки зрения. Вы отклонили их приглашение на завтрак, который должен был состояться в рейхсканцелярии, и сделали это главным образом потому, что все присутствующие слишком явно унижались в присутствии Гитлера. Вы говорили об этом?

Шахт: Да.

Джексон: Я хочу сейчас огласить вам выдержку из вашей речи, документа номер ЕС-501, это была ваша торжественная речь по случаю дня рождения фюрера. Между прочим, эта речь ведь была произнесена перед широкой публикой, не правда ли?

Шахт: Я не знаю, я не помню.

Джексон: Вы произнесли речь по случаю дня рождения фюрера 21 апреля 1937, и она была напечатана в газетах?

Шахт: Может быть.

Джексон:

«Мы здесь собрались для того, чтобы с любовью и уважением вспомнить того человека, которому немецкий народ более четырех лет тому назад вручил свою судьбу».

Затем после ряда других замечаний вы говорите:

«С безграничной страстью сердца, горящего ярким пламенем, и с безошибочным инстинктом прирожденного государственного деятеля, Гитлер в борьбе, которую он со спокойной логикой вел в течение четырнадцати лет, покорил душу немецкого народа».

Это является выдержкой из вашей речи, которая была произнесена перед широкой аудиторией и опубликована в печати?

Шахт: Я полагаю, что вы цитируете совершенно правильно, и я не думаю, чтобы кто-либо в день рождения главы государства мог сказать что-нибудь другое. Господин судья, могу я сделать одну просьбу. Вы полностью пропустили «Новый план», в то время как трибунал указывал на то, что его следует обсудить в ходе перекрестного допроса. Если вы не собираетесь обсуждать «Новый план», могу я попросить, чтобы «Новый план» был снова обсужден в повторном допросе моим защитником.

Джексон: Я не спросил вас, в чем заключался «Новый план», я спросил, было ли заявление, что он никакого отношения к вооружениям правдивым или нет. Но если ваш защитник хочет спросить о нём, это открыто для решения трибунала. Вы сегодня цитировали письмо Гитлера от 19 января 1939, в котором он сообщал о том, что вы смещаетесь с поста президента Рейхсбанка. Но вы не огласили заключительного предложения, насколько я помню, оно гласит: «Я счастлив буду пользоваться вашими услугами при разрешении тех новых задач, которые встанут перед вами на посту рейхсминистра». Эта цитата приведена правильно, не правда ли?

Шахт: Я ссылаюсь на показания свидетеля Гизевиуса, который показал, что внешне Гитлер никогда не показывал тех разногласий, которые существовали у него с его бывшими сотрудниками. И что он, напротив, всегда старался показать миру иную картину, чем это было в действительности. После января 1939 года Гитлер ни разу не интересовался моим мнением, деятельностью и т. д.

Джексон: Вас еще кто-нибудь спрашивал об этом?

Шахт: Нет, те случаи, когда меня спрашивали, я перечислил сегодня утром, то есть в отношении Бельгии, в отношении журнала «Das Reich», и это все, я думаю.

Джексон: И вы не выполняли никаких задач в связи с Бельгией?

Шахт: Нет.

Джексон: Сейчас я буду цитировать ваше письмо от 17 октября 1940, адресованное рейхсминистру экономики, документ ЕС-504, USA-830. В это время вы уже перестали быть президентом Рейхсбанка, не так ли?

Шахт: Да, я был лишь министром без портфеля.

Джексон:

«С целью избежания параллельной деятельности у германских банков в оккупированных восточных территориях, то есть деятельности, направленной друг против друга, вы поручили «Deutsche Bank387» пробить дорогу к более тесному экономическому сотрудничеству с Голландией и доверили «Dresdner Bank» ту же задачу в отношении Бельгии».

Далее вы продолжаете описывать создавшееся положение и говорите:

«Для того чтобы устранить эти трудности, вы, господин рейхсминистр, согласились с запросами этих двух банкирских домов относительно объективного выражения точек зрения по этому вопросу. Я впоследствии обсудил этот вопрос, как с тем, так и с другим банком, и в процессе этого обсуждения мы пришли к заключению, что со стороны датских и бельгийских финансовых учреждений не замечается тенденции входить в тесные связи с германскими предпринимателями».

Вы припоминаете это высказывание?

Шахт: Да, после того как вы мне зачитали, я припоминаю. Могу я сделать заявление, или в чём заключался ваш вопрос?

Джексон: Я лишь поинтересовался, вспомните ли вы.

Шахт: Да, и я прошу разрешения сделать заявление. Это касается…

Джексон: Если вы думаете, что это требует объяснения…

Шахт: Я так думаю, но я оставляю это за трибуналом. Если я могу сказать: это касается соперничества между двумя крупными банками. Оба эти крупных банка обратились ко мне – как к бывшему банкиру и президенту Рейхсбанка – для решения вопроса, и я так сделал. Я действительно не понимаю, какое отношение это имеет к официальному участию в бельгийской администрации.

Джексон: Цель вашего вмешательства заключалась в том, чтобы избежать на оккупированных территориях неправильного соотношения банковских интересов оккупированных территорий и германских банков, не так ли?

Шахт: Конечно, они должны были мирно сотрудничать.

Джексон: Да. Однако вы заявили данному трибуналу, что вы принципиально возражали против того, чтобы немцы вообще там были?

Шахт: Конечно. Но после того как они туда проникли, я пытался поддерживать мир.

Джексон: К вам обратился также Крупп фон Болен по поводу создания фонда, который был известен под названием «фонд расходов Гитлера», не так ли?

Шахт: Нет.

Джексон: Вы никогда так не делали?

Шахт: Никогда.

Джексон: Что же, весьма неудачно – что ваше имя должно быть связано с…

Шахт: Да, я знаю письмо.

Джексон: Вы никогда не получали такое письмо?

Шахт: Да, я знаю письмо, но мне не ставили задачу создать фонд.

Джексон: Что же, вы помогали в его создании, не так ли?

Шахт: Нет.

Джексон: Вы вкладывали в него?

Шахт: Лично я, разумеется нет. Я не знаю, в чём вы меня обвиняете.

Джексон: Я думал вы знали о письме от фон Болена.

Шахт: Да, но я спрашиваю, в чём вы меня обвиняете?

Джексон: Вы собирали какие-нибудь деньги или помогали в организации займа вместе с Круппом фон Боленом в мае 1933 — фонду расходов Гитлера?

Шахт: Нет.

Джексон: Что вы ответили на письмо Круппа фон Болен, в котором последний просил вас помочь созданию этих фондов?

Шахт: Напомните мне, пожалуйста, что мне писал тогда господин Крупп фон Болен.

Джексон: У вас имеется письмо от 29 мая?

Шахт: Да, минуточку, я почти закончил Можно ли мне ответить на это? Из этого…

Джексон: Прежде всего, вы получали такое письмо?

Шахт: Да, я получил это письмо.

Джексон: Хорошо. Теперь расскажите, что тогда происходило.

Шахт: В этом письме господин Крупп фон Болен сообщал мне, что промышленники и другие представители экономики, например из области сельского хозяйства и т. д., намерены организовать общественный сбор пожертвований в фонд Гитлера для того, чтобы объединить в одном сборе неограниченные партийный сборы которые подрывали безопасность всей страны. Вот об этом он и сообщал в этом письме, в котором он далее говорил, что необходимо создать наблюдательный совет по этому фонду Гитлера. Я подчеркиваю, что я никогда не присоединялся к этому совету и никогда не работал в нем. Затем он сообщил о том, что представители банков, а именно доктор Фишер388 и доктор Мозлер установят со мной связь по этому вопросу и будут информировать меня о положении вещей. Это все, что написано в этом письме

Джексон: Это я представляю в качестве номера экземпляра номер USA–831, (Документ номер D–151).

[Обращаясь к подсудимому]

Вы посмотрите на следующее письмо от 30 мая 1933, которое говорит, что у них была возможность упомянуть вас?

Шахт: Пожалуйста, одну минуту. Я не думаю, что письмо в моей документальной книге. Нет, его здесь нет.

[Документ вручили подсудимому]

Джексон: Я сначала просил вас прочитать письмо от 29 мая; одно от 29 мая и одно от 30 мая. То, что от 29 мая не перевели.

Шахт: Я понимаю. Минуту. Я читаю.

Это письмо никогда ко мне не приходило. Оно перечеркнуто и видимо не отправлено, потому что Крупп и я провели личный разговор с Круппом относительно письма от следующего дня, 30 мая; письмо начинается: «Так как доктор Кёттген и я имели возможность упомянуть вас вчера…». Это видимо был личный разговор.

Джексон: Да, и вы также сказали:

«Вы были весьма любезны пообещав мне получить от господ Отто Кристиана Фишера и доктора Мозлера…полные сведения и в особенности информацию о том, насколько далеко банки, в качестве публичных корпораций могут участвовать в этой задаче?»

Шахт: Нет, господин судья Джексон, такого не сказано в письме. Пожалуйста, вы любезно зачитаете письмо от 29 мая? Где оно говорит о том, что я говорил доктору Фишеру или поговорил бы с доктором Мозлером?

Джексон: Вы отрицаете получение письма от 29–го.

Шахт: Да.

Джексон: Вы никогда его не получали?

Шахт: Нет.

Джексон: Вы отрицаете разговор с Круппом фон Боленом–Гальбахом, сущность которого далее раскрывается в письме?

Шахт: Нет – минуту. Пожалуйста, позвольте ответить спокойно. Я не желаю, чтобы меня обвиняли не имея возможности ответить.

Я не получал письмо от 29 мая, как и не получал его позже. Вместо этого, был личный разговор. Предмет этого разговора содержится в письме от 30 мая, которые мы читали ранее и которое я получил. Вы утверждаете, что я обещал Круппу фон Болену поговорить с докторами Фишером и Мозлером. Письмо об этом не говорит.

Джексон: Это не сказано в меморандуме, который вы говорите заменила беседа? Я вас об этом пытался спросить.

Шахт: В любом случае, я не обещал переговорить с господами.

Джексон: Вы хотите сказать, что–нибудь еще?

Шахт: Нет. Этого достаточно.

Джексон: Итак, я думаю это было вчера, вы свидетельствовали, что вы сделали публичные заявления против политики режима террора, и в качестве доказательства вы цитировали из вашей речи в Кёнигсберге.

Шахт: Да.

Джексон: К сожалению, доктор Шахт, вы остановились на том положении в котором я заинтересован.

Шахт: Да, так получилось.

Джексон: После вашего заявления о том, что в Германии есть люди, которые ведут Германию – позвольте процитировать из вашей цитаты, потому, что она важна в связи…

Шахт: Цитируйте всё.

Джексон: Да. Вот, что вы цитировали:

«Те люди, которые под покровом темноты героически малюют оконные панели, которые клеймят как изменника каждого немца, который покупает в еврейском магазине, которые объявляют каждого бывшего масона подлецом, и которые борются против священников и священнослужителей, которые говорят о политике с амвона, сами не могут различить между религией и злоупотреблением амвоном. Цель этих людей в общем правильная и хорошая».

Вот, что вы цитировали?

Шахт: Да.

Джексон: Теперь позвольте продолжить:

«Цель этих людей в общем правильная и хорошая. В Третьем Рейхе нет места секретным обществам, независимо от того насколько они безобидны. Священники и священнослужители должны заботиться о душе, а не вмешиваться в политику. Евреи должны понять, что их влияние осталось в прошлом».

Это также было частью этой речи, не так ли?

Шахт: Да.

Джексон: И вы отметили в этой речи, что по еврейской проблеме, как вы это называли, следовало ожидать законодательного регулирования?

Шахт: Да, я надеялся на это.

Джексон: Вы уверяли их в этом, не так ли?

Шахт: Я прошу прощения? Да, таким было намерение, как я понял из своего разговора с Гитлером.

Джексон: И вы знали о том, что в разработке были законы по еврейскому предмету?

Шахт: Не те законы, которые приняли позже. Я всегда настоятельно рекомендовал Гитлеру дать евреям правовую защиту. Я хотел видеть такой закон действующим, и я полагал, что так будет сделано, но вместо этого были приняты расовые законы в сентябре или ноябре, да, ноябре, 1935.

Джексон: Я процитировал из номера экземпляра USA–832, который документ ЕС–433, и вы говоря о законах, предсказывали и обещали законы о защите евреев?

Шахт: Да.

Джексон: Мы разберемся с этим позже.

Вы привели трибуналу целый ряд доводов, которые, по вашим словам, носили принципиальный характер, по поводу того, почему вы не стали членом партии.

Шахт: Да.

Джексон: Вы говорили об этом вчера на суде, вы припоминаете?

Шахт: Да.

Джексон: Разве не соответствует действительности тот факт, что вы сообщили членам американского обвинения о том, что вы спросили Гитлера, должны ли вы вступать в партию, и что, к вашему великому облегчению, Гитлер сказал, что вы можете не вступать?

Шахт: Да, прежде чем начать какое-либо сотрудничество с ним, я хотел установить, потребует ли он от меня, чтобы я стал членом партии. Он ответил отрицательно. Это меня успокоило.

Джексон: Таким образом, вы оставались вне рядов партии, с согласия и одобрения Гитлера?

Шахт: Да, конечно. Мне кажется, что это лишнее доказательство того, что я никогда не был членом партии.

Джексон: Но вы не сказали об этом трибуналу, когда вы приводили свои причины, что Гитлер дал разрешение?

Шахт: Нет, я подумал, что трибунал мне всё равно поверит.

Джексон: Когда вы получили золотой значок партии с изображением свастики, вы говорили, что это величайшая честь, которая может быть оказана Третьим Рейхом, не так ли?

Шахт: Да, я сказал это.

Джексон: Вы не носили этого значка ежедневно, по вашим собственным словам, вы одевали его в официальных случаях, не так ли?

Шахт: Да, это приносило большие удобства при поездках по железной дороге, при вызове автомобиля и т. п.

Джексон: С 1933 по 1942 год вы ежегодно вносили в фонд партии тысячу рейхсмарок?

Шахт: Нет, да, простите, с 1937 до 1942 года.

Джексон: Разве вы во время допроса не заявили, что речь шла о периоде с 1933 по 1942 год?

Шахт: Нет, это ошибка. С 1937 года, после того как я получил свастику. Очевидно это недопонимание. После его получения я сказал себе: «Будет уместно – давать людям тысячу марок в год, и покончить с этим».

Джексон: В течение более десяти или в период немногим менее десяти лет вы принимали на себя и выполняли обязанности самого различного характера, действуя в условиях этого режима, не так ли?

Шахт: С 17 марта 1933 по 21 января 1943.

Джексон: Насколько я вас понимаю, на протяжении всего этого времени или, по крайней мере, части этого времени Гитлер вас обманывал, и в течение всего этого времени вы обманывали Гитлера.

Шахт: О, нет, нет.

Джексон: Я вас неправильно понял?

Шахт: Да.

Джексон: А теперь…

Шахт: Мне кажется, что, по крайней мере, в первые годы, я не обманывал Гитлера.

Мне не только так кажется, я это знаю. Я начал его обманывать лишь в 1938. До тех пор, я всегда говорил ему о своем честном мнении. Я вообще его не обманывал, напротив…

Джексон: Тогда, по вашим объяснениям получается, что вы вошли в правительство с целью тормозить его программу? Вы ему это говорили?

Шахт: О, нет. Вряд ли, сделав так он никогда бы не пригласил меня в правительство. Но я не обманывал его в этом.

Джексон: Он, знал, что целью вашего вхождения в правительство был подрыв его программы саботажем?

Шахт: Я не говорил, что я хотел провала его программы. Я сказал, что я хотел направить её в упорядоченные русла.

Джексон: Что же, вы говорили, что вы хотели затормозить её. Вы использовали такое выражение.

Шахт: Да.

Джексон: Что значит замедлять её? Не так ли?

Шахт: Да.

Джексон: А он хотел её ускорить, правильно?

Шахт: Вероятно, да.

Джексон: Вы никогда не давали ему понять, что вы вошли в правительство для цели замедления его программы перевооружения, не так ли?

Шахт: Мне не нужно было говорить ему о том, о чём я думал. Я не обманывал его. Я не делал ложных заявлений, но я вряд ли говорил ему, о том, о чём я действительно думал и хотел. Он также не рассказывал мне о своих потаенных мыслях, и вы также не рассказываете их своим политическим оппонентам. Я никогда не обманывал Гитлера кроме как после 1938.

Джексон: Осмелюсь сказать. Я не спрашивал вас о политическом оппоненте. Я спросил о человеке в чьё правительстве вы вошли и частью которого стали.

Шахт: Да.

Джексон: Вы не рассказываете своим оппонентам, но в Германии привычно, что члены правительства входят с задачей провалить программу главы правительства?

Шахт: Я уже говорил вам, что слово провал неправильное. Я не собирался проваливать её. Я собирался её замедлить, и на самом деле это было обычным, ибо так складывается каждая правительственная коалиция. Если вы входите в коалиционное правительство, вы должны обсуждать определенные вопросы с ваши соседними партиями и приходить с ними к договоренности, и вы должны использовать своё влияние для проверки иных проектов другой партии. Это не обман, это попытка достичь компромиссного решения.

Джексон: Вы утверждаете, что вы вступали как в коалицию?

Шахт: Да. Я отчётливо и понятно это объяснил.

Джексон: Вы сами сегодня использовали слово, описывая свою деятельность, как саботаж его программы перевооружения, не так ли?

Шахт: Да, я так делал, скажем, после 1936. Но он это заметил. Это не был обман.

Джексон: Вы в некоторой степени несёте ответственность, я так понял, за поражение Германии в войне.

Шахт: Это очень странный вопрос. Пожалуйста, простите меня, если я скажу, что я не несу ответственности. Поскольку я не ответственен за факт, что война началась, я не признаю какой–либо ответственности за факт того, что война проиграна. Я не хотел войны.

Джексон: И когда впервые возникли ваши сомнения о Гитлере как человеке, его целостности?

Шахт: Я объяснял это в таких подробностях в ходе допроса, что мне нет необходимости повторяться.

Джексон: Это случилось – я представлю это в терминах вашего допроса, поскольку ваш допрос был немного яснее.

«В 1934» - идёт ваш допрос – «он убил много людей без какого – либо юридического обоснования или должен был убить и несколько дней спустя, в Рейхстаге, он сказал, что он высший судья в Германии. Он конечно им не был, и впервые меня потрясла его концепция. Она показалась мне абсолютно аморальной и бесчеловечной».

Это верно?

Шахт: Я говорил это вчера или позавчера, как раз тоже самое.

Джексон: Что же, доктор Шахт я хочу установить даты. Вы понимаете ваша и моя цель в этом суде не одинаковы.

Шахт: Нет, нет, я это знаю.

Джексон: Итак, вы также получали полную информацию об операции Гестапо от Гизевиуса в 1934 или 1935, как он свидетельствовал, не так ли?

Шахт: Нет, он этого не говорил. Он сказал, что он знал, об этих вопросах. Он не говорил мне обо всём, но я признал ранее сегодня – этим утром – что он сообщил мне об определенных вещах и из этого я делал свои выводы. В начале мая 1935 я уже обсуждал этот вопрос с Гитлером.

Джексон: Вы были информированы о терроризме Гестапо, пожаре Рейхстага…

Шахт: Пожаре Рейхстага?

Джексон: …фальсификация предлога чистки…

Шахт: Одну минуту, пожалуйста. Могу я рассмотреть их по порядку? Мне до некоторого времени не говорил о пожаре Рейхстага покойный граф Хелльдорф, которого называл Гизевиус.

Джексон: Вы имеете в виду, что Гизевиус никогда не говорил вам об этом?

Шахт: Я думаю, я слышал это от Хелльдорфа. Я мог слышать это от Гизевиуса, но я думаю, что от Хелльдорфа. В любом случае, это было после 1935. До этого, я не думаю, что это было возможно.

Джексон: Вы никогда не сомневались в словах Гизевиуса сказанных вам в 1934 или 1935 как он свидетельствовал, не так ли?

Шахт: Одну минуту. Он говорил мне об этом либо в 1934 или 1935, но не в 1934 и 1935, и если он говорил мне – что же, если Гизевиус так сказал, я полагаю это правда.

Джексон: Затем, вы знали о преследовании церквей и уничтожении профсоюзов, не так ли?

Шахт: Уничтожение профсоюзов состоялось уже в мае 1933.

Джексон: Вы знали обо всём этом, не так ли?

Шахт: Я не знал всего, только в целом то, что было известно, я знал то же, что знал любой другой немец об этом и о том, что знали сами профсоюзы.

Джексон: Как вопрос факта, эта было одной из причин для вашего и остальных промышленников вклада в нацистскую партию, не так ли?

Шахт: О, нет, о, нет. Такой вопрос не стоял.

Джексон: Вы имеете в виду, что проводились встречи промышленников, и такая важная для промышленности вещь как уничтожение профсоюзов никогда не упоминалась на ваших конференциях?

Шахт: Я ничего об этом не знаю. Напомните мне, что–нибудь точное.

Джексон: Конфискацию имущества, помещение руководителей профсоюзов в концентрационные лагеря.

Шахт: Я слышал об этом – одну минуту. Я не знаю точно, кого помещали в концентрационные лагеря. Я был проинформирован о конфискации имущества, потому что об этом публично объявлялось, но если я вас правильно понимаю, я не знаю, какие встречи промышленников имели к этому отношение.

Джексон: Итак, вы также очень рано узнали о преследовании евреев, не так ли?

Шахт: Я вчера точно объяснил, что я знал о преследовании евреев, как я действовал в связи с преследованием евреев, и заявил, что до тех пор пока я был министром я делал всё для предотвращения таких вещей.

Джексон: В целом я вас понял, и я попытаюсь получить об этом ещё немного деталей, доктор Шахт. Вы не свидетельствовали следующее, на вашем допросе от 17 октября 1945:

«Национал–социалисты, как я понимал из программы, намеревались иметь наименьший процент евреев на правительственных и культурных позициях в Германии, с чем я соглашался».

Шахт: Да.

Джексон:

«Вопрос: А теперь, вы читали «Mein Kampf», не так ли?

Ответ: Да.

Вопрос: И вы знали о взглядах Гитлера на еврейский вопрос. Не так ли?

Ответ: Да».

Вы так свидетельствовали, не так ли?

Шахт: Да.

Джексон:

«Вопрос: А теперь, во время вашего пребывания в качестве рейхсминистра, принимались статуты, не так ли, запрещающие всем еврейским адвокатам, например, практиковать в судах?»

Ответ: Да, так я говорил.

Вопрос: Вы соглашались с этим?

Ответ: Да».

Вы так говорили?

Шахт: Да.

Джексон: И вы соглашались с исключением…

Шахт: Да, я всегда соглашался с этим принципом.

Джексон: Да. И вы также соглашались с принципом исключения всех евреев с должностей гражданской службы, не так ли?

Шахт: Нет. Я хочу подчеркнуть в связи с этим…

Джексон: Что же…

Шахт: Могу я закончить?

Джексон: Да.

Шахт: Относительно принципа преобладания еврейского влияния в правительстве, правовых и культурных вопросах я всегда говорил, что я не считал такое влияние преимуществом для немецкого народа и Германии, которая была христианской страной и основывалась на христианских концепциях, или для евреев, поскольку это увеличивало враждебность в их отношении. По этим причинам я всегда выступал за ограничение еврейского участия в этих областях, непропорционально населению, но вместе с тем ограничивая их определенным процентом.

Джексон: Что же, продолжим допрос. Допросы всегда короче, чем ответы, которые дают в суде, где присутствует пресса, если так можно сказать.

Вы не давали таких ответов:

«Вопрос: Итак, в отношении гражданской службы. Было поставлено арийское условие. Вы соглашались с таким регулированием?

Ответ: С таким же ограничением.

Вопрос: Итак, вы когда–либо выражали себя в кабинете или где–нибудь указывали на то, что вы хотели таких ограничений, ограничений о которых вы говорите?

Ответ: Я так не думаю, бесполезно было так делать.

Вопрос: Вы говорите: «Бесполезно было так делать?»

Ответ: Да.

Вопрос: Я думал вы сказали однажды, что причиной почему вы оставались была ваша мысль, что вы можете оказать влияние на политику.

Ответ: Да.

Вопрос: Вы не считали это достаточно важным вопросом, чтобы занять по нему позицию?

Ответ: Не достаточно важным для риска, разрыва».

Шахт: Для разрыва, правильно.

Джексон: Затем, вас спросили об этом:

«Вы конечно подписали закон в отношении запрета евреям получать лицензии на работу с зарубежной валютой».

Вы помните это?

Шахт: Да.

Джексон:

«Ответ: Да, может быть.

Вопрос: «Вы поддерживали это?»

Ответ: Я не помню подробностей этого вопроса.

Вопрос: Что же, это не вопрос подробностей. Вопрос в дискриминации».

Ответ: Да».

Вы это говорили?

Шахт: Да, конечно.

Джексон: Вы были в пользу законодательного регулирования, или не были?

Шахт: Это сейчас вопрос, или это из допроса?

Джексон: Я спрашиваю сейчас.

Шахт: Да. Я с этим соглашался. Да.

Джексон: Вы поддерживали это. Что же, вы не поддерживали когда вас допрашивали.

Шахт: Вы можете понять насколько это сложно.

Джексон: Вопрос тогда был, вы поддерживали или нет, и вы сказали:

«Я не поддерживал, но я подписал его.

Вопрос: Что же, вы были единственным кто подписал его. Вы были рейхсминистром экономики?»

Ответ: Да.

Вопрос: И очевидно, это был законопроект, который готовился в вашем министерстве, не так ли?

Ответ: Да».

Правильно?

Шахт: Да, полагаю так. Поймите, в этих делах это был вопрос степени. Я только что объяснял принципы своей политики. Степень, в которой эти отдельные законы применялись это вопрос политики. Сегодня, вы можете говорить об этом, что хотите.

Джексон: Итак, вы также поддерживали закон, и подписали закон, запрещающий евреям сдавать экзамены на право быть общественными экономическими советниками, для кооперативов, например.

Шахт: Да, возможно. Я не помню, но вероятно это верно.

Джексон: И вы также одобрили закон вводящий смертную казнь для немецких лиц, выводящих немецкое имущество за рубеж, или оставляющих немецкое имущество за рубежом.

Шахт: Да.

Джексон: И конечно вы знали, что это направлено, в общем и целом, на евреев, которые выезжали за рубеж.

Шахт: Я надеюсь, что евреи не обманывали больше чем христиане.

Джексон: Что же, смертная казнь для немецких граждан за вывоз немецкого имущества за рубеж была вашей идеей справедливого закона?

Шахт: Я не понимаю. Моей идеей?

Джексон: Да.

Шахт: Это была идея министра финансов, и я подписал это.

Джексон: Итак, вам был задан вопрос после того где вы читали:

«А теперь, здесь был вопрос совести, или не было?

И вы ответили:

«В некоторой степени, да, но не достаточно важный для риска разрыва».

Шахт: Да.

Джексон: И вопрос:

«Да. Другими словами, у вас имелась более важная цель?»

Шахт: Да.

Джексон: «Что же, в чём заключалась эта цель доктор Шахт?». Я всё еще читаю. Это экономит время.

Шахт: О, простите меня.

Джексон:

«Ответ: Что же, целью было остаться во власти и помогать исполнять это законным и разумным образом.

Вопрос: То есть, возрождение немецкой экономики?

Ответ: Так.

Вопрос: И выполнять программу перевооружения?

Ответ: Достигая международное равенство, политическое равенство Германии

Вопрос: Посредством вооружения, как вы сами говорите?»

Ответ: Также посредством вооружения».

Шахт: Всё верно, и я придерживаюсь этого сегодня.

Джексон: Да. Таким образом, вопрос вооружения был настолько важным, что вы не хотели идти на риск из–за евреев.

Шахт: Не вопрос вооружения, но равенства Германии.

Джексон: А теперь, я спросил вас: «Посредством вооружения, как вы сами сказали»

Шахт: И я говорю, также посредством вооружения. Это одно из средств.

Джексон: И это было единственным для чего всё использовали, не так ли?

Шахт: Нет, не так. Были и другие.

Джексон: Мы поймем это со временем.

Итак, разве не факт, что вы также публично одобряли закон об увольнении всех еврейских чиновников и нотариусов?

Шахт: Возможно.

Джексон: И вы написали Бломбергу 24 декабря 1935 приводя ваши мотивы, не так ли, сказав, что:

«Экономическое и юридическое обращение с евреями, антицерковное движение некоторых партийных организаций, и беззаконие с центром в Гестапо наносят ущерб нашей задаче перевооружения, который может быть значительно снижен путем применения более уважительных методов, не отказываясь от цели в общем». (Экземпляр номер Шахт–13).

Вы это написали, не так ли?

Шахт: Да. Я сам это вчера цитировал.

Джексон: Итак, что касается программы перевооружения, то вы принимали в ней участие, работая на трёх различных должностях, не так ли?

Шахт: Я не знаю, что вы имеете в виду.

Джексон: Я вам помогу их перечислить. Во-первых, вы были уполномоченным по военным вопросам?

Шахт: Да.

Джексон: В первое время эта должность носила секретный характер?

Шахт: Да.

Джексон: Вы были президентом Рейхсбанка. Это было финансовое ведомство?

Шахт: Да.

Джексон: И, наконец, вы были министром экономики, занимая этот пост, вы имели контроль над всеми министерствами по вопросам общего экономического положения?

Шахт: Да, это слово «контроль» имеет слишком общее значение, и я не могу подтвердить ваше заявление без сомнения, но я был министром экономики.

Джексон: Давайте, прежде всего, остановимся на вашей должности уполномоченного по военным вопросам. Вы показали здесь, что эта должность была создана с двойной целью: а) подготовки к войне, б) контроля над экономикой в случае войны.

Это правильно?

Шахт: Это значит: разработка предварительных планов на случай войны и руководство экономикой на тот же случай. Другими словами подготовительный период и последующий период на случай войны.

Джексон: На вопрос относительно ваших обязанностей вы дали следующий ответ, не так ли: «Подобно тому, как начальник штаба обеспечивает мобилизацию с военной точки зрения…вы занимались теми же вопросами в экономической области».

Шахт: Да.

Джексон: Вы ответили — «конечно». Будучи уполномоченным по военным вопросам, вы занимали положение, равное положению военного министерства, не так ли?

Шахт: Да.

Джексон: И, таким образом, в случае войны ответственность в первую очередь возлагалась на военного министра и начальника генерального штаба Вермахта, и во вторую — на равных основаниях она возлагалась на доктора Шахта как на уполномоченного по экономическим вопросам. Это правильно?

Шахт: Я полагаю, что правильно.

Джексон: И в январе 1937 года вы писали следующее, не так ли:

«Мне доверена подготовка военной экономики в соответствии с тем принципом, что наша военная экономика должна быть организована в мирное время таким образом, чтобы в случае необходимости она могла быть немедленно переведена с продукции мирного времени на военные нужды, с тем, чтобы не было необходимости создавать эту экономику в начале войны».

Шахт: Я думаю, что это правильно.

Джексон: Кто был вашим заместителем на этом посту? Вольтат389?

Шахт: Я думаю, что Вольтат.

Джексон: Таким образом, мы говорили о ваших обязанностях как уполномоченного по вопросам военной экономики. Перейдем теперь к вашим обязанностям как президента Рейхсбанка.

Вы заявили, что проведение программы вооружения было основной задачей германской политики в 1935 году, не так ли?

Шахт: Без сомнения.

Джексон: Нет сомнения в том, что вы добровольно приняли на себя ответственность за отыскание финансовых и экономических методов для осуществления этой задачи?

Шахт: Несомненно.

Джексон: И вы руководили развитием промышленности вооружения Германии, причем в вашем ведении находились финансовые и экономические вопросы?

Шахт: Нет.

Джексон: Вы этого не делали?

Шахт: Нет, никоим образом.

Джексон: Может быть, я вас неправильно понял?

«Вопрос: Теперь в связи с настоящим развитием — я ссылаюсь на ваш допрос от 16 октября 1945 г., экземпляр USA-636 (документ номер PS-3728), страница 44 — «Теперь в связи с настоящим развитием вы взяли на себя ведение экономических и финансовых дел, связанных с этой промышленностью?

Кивает головой»

Шахт: Прошу прощения?

Джексон: Кивнули головой.

Шахт: Да.

Джексон: «Вы вверили себе» - я задам весь вопрос, так чтобы вы поняли.

Шахт: Да.

Джексон:

«Теперь в связи с настоящим развитием вы взяли на себя ведение экономических и финансовых дел, связанных с этой промышленностью?».

Протокол гласит, что вы кивнули своей головой. Следующий вопрос гласит:

«В этой связи вами были предприняты самые различные меры. Может быть, вы будете достаточно любезны разъяснить нам, какие самые значительные меры были вами приняты с целью добиться перевооружения; в первую очередь, расскажите нам о мерах, проведенных внутри Германии, и, во-вторых, о мерах, принятых по отношению к иностранным государствам.

Ответ: Внутри страны я стремился собрать все возможные денежные средства для финансирования векселей МЕФО. В отношении зарубежных государств я стремился в возможно большей степени поддерживать внешнюю торговлю».

Скажите, давали ли вы эти ответы и отвечают ли они действительности?

Шахт: Я уверен в том, что вы правы.

Джексон: Вы стремились поддерживать внешнюю торговлю с иностранными государствами с той целью, чтобы получить достаточное количество иностранной валюты, которое дало бы вам возможность импортировать сырьевые материалы, то есть материалы, не подвергавшиеся обработке, необходимые для проведения в жизнь программы перевооружения. Разве это неправильно?

Шахт: Такой вопрос мне задали. Теперь идёт ответ. Пожалуйста, вы прочитаете ответ?

Джексон: Что вы сейчас ответите на это?

Шахт: Я отвечу сегодня, что это было не единственной целью.

Джексон: Не единственной целью?

Шахт: Правильно.

Джексон: Но это являлось основной задачей, не так ли?

Шахт: Нет, вообще нет.

Джексон: Хорошо. Что же представляли собой другие цели?

Шахт: Сохранить существование Германии, обеспечить производство в Германии, получить достаточно продовольствия для Германии.

Джексон: Что же являлось вашей доминирующей целью?

Шахт: Обеспечение Германии продовольствием и обеспечение ее промышленности, работающей на экспорт.

Джексон: Я хотел бы рассмотреть с вами один-два документа, касающихся ваших целей. Я ссылаюсь на документ PS-1168 от 3 мая 1935.

Шахт: Да.

Джексон: Название: «Финансирование вооружения».

«Следующие замечания основаны на утверждении о том, что осуществление программы вооружения в отношении быстроты ее проведения и ее масштабов является задачей германской политики исходя из этого, все остальные задачи должны быть, подчинены одной этой цели в той мере, в какой стремление к этой первостепенной цели не грозит пренебрежительным отношением к другим вопросам».

Вы писали это?

Шахт: Я не только написал это, но я лично передал написанное Гитлеру. Это один из документов близнецов, один из которых уже приобщили в качестве доказательства и подробно обсуждало обвинение. Я не получил второй документ.

Когда мой защитник допрашивал меня, я заявил здесь о том, что я намеревался остановить партийные сборы и партийные деньги, которые изымали у немецкого народа всё, потому что для меня было чрезвычайно сложно получать деньги для финансирования программы вооружения и векселей МЕФО.

Я мог пресечь это, если бы сказал Гитлеру, что конечно это делалось в интересах вооружения. Если бы я сказал ему о том, что это делалось…

Джексон: Да, но…

Шахт: Нет, пожалуйста, позвольте мне закончить. Если бы я сказал ему, что это делается для строительства театров, или нечто похожее, это бы не произвело на него впечатления. Однако, если бы я сказал, что это нужно сделать, потому что иначе мы не сможем вооружаться, такое положение повлияло бы на Гитлера, и вот почему я так говорил. Я признавал это и объяснял это в ходе допроса моим защитником.

Джексон: И вы не называете это введением его в заблуждение?

Шахт: Я бы не назвал это «введением в заблуждение», я бы назвал это «направлением».

Джексон: Но направлением не рассказывая ему об истинных мотивах, которыми вы руководствовались.

Шахт: Я думаю, вы можете быть более успешным в направлении лица если вы не говорите ему правду, нежели если вы говорите ему правду.

Джексон: Доктор Шахт я очень рад за столь откровенное заявление о своей философии. Я у вас в большом долгу. Таким образом, вы разрабатывали различные планы — план контроля над операциями с иностранной валютой, наложение запрета на вклады иностранных банков, и векселя МЕФО, являлись одним из ваших основных изобретений, при помощи которых вы обеспечивали финансирование, не так ли?

Шахт: Да.

Джексон: Меня не интересуют подробности операций с векселями МЕФО, но я хочу задать вам следующий вопрос. Отвечают ли действительности те показания, которые вы дали во время допроса 16 октября 1945?

«Вопрос: Разрешите мне задать вам вопрос, касающийся некоторых фактов. В то время, например, когда вы создали систему векселей МЕФО, у вас не было под рукой других средств для финансирования системы перевооружения?

Ответ: Нет, не было.

Вопрос: Я имею в виду обычные бюджетные финансовые операции.

Ответ: Их было недостаточно.

Вопрос: Вы были также ограничены статутом Рейхсбанка, который не давал вам возможности давать в кредит денежные суммы, необходимые для финансирования перевооружения?

Ответ: Совершенно верно.

Вопрос: И вы нашли иной способ?

Ответ: Да.

Вопрос: Этот способ выражался в том, что вы изобрели средство, уловку, в результате которого Рейхсбанк выплачивал правительству денежные суммы, что при нормальных и законных операциях не могло бы иметь места?

Ответ: Совершенно верно».

Скажите, это отвечает действительности?

Шахт: Да, я так ответил.

Джексон: Вам тогда были заданы следующие вопросы:

«Насколько я понял, все то, что в то время было создано в Германии, начиная с промышленности вооружения и прочной экономики внутри страны и кончая Вермахтом, а также те усилия, которые вы приложили к достижению этого, начиная с 1934 и до весны 1938 года, когда прекратилась система векселей МЕФО, являются в значительной степени причиной успеха всей программы?

Ответ: Я не знаю, что является причиной этого, но я в значительной степени содействовал достижению этого».

Шахт: Да.

Джексон: 17 октября 1945 вам был задан следующий вопрос:

«Говоря другими словами, вы не придерживаетесь той точки зрения, что вы не несли значительной ответственности за перевооружение германской армии?

Ответ: Нет, нет. Я никогда не говорил ничего подобного.

Вопрос: Вы всегда гордились этим фактом, не так ли?

Ответ: Я не сказал бы, что я горд этим, но я был этим удовлетворен».

Скажите, вы все еще стоите на этой точке зрения?

Шахт: Я хочу сказать об этом следующее: векселя МЕФО были конечно, методом финансирования, который при нормальных условиях никогда бы не имел места. Но, с другой стороны, я должен сказать, что этот вопрос был детально рассмотрен всеми юристами Рейхсбанка и что благодаря этой «уловке», как вы сказали, был найден путь, не выходящий за рамки закона.

Джексон: Нет, я не говорил так. Это вы сами так говорите.

Шахт: Нет, нет, я имею в виду то, что вы только что цитировали в качестве моего ответа. Когда этот вопрос был исследован с юридической стороны, мы сказали себе: «Так пойдет». А вообще я и сегодня доволен тем, что я помог вооружению. Но я желал, чтобы Гитлер по-иному его использовал.

Джексон: В день вашего шестидесятилетия военный министр фон Бломберг заявил: «Без вашей помощи, мой дорогой господин Шахт у нас не было бы вооружения». Говорил он так?

Шахт: Ну, это просто вежливые фразы, какими обмениваются обычно в таких случаях. Но в них содержится добрая толика правды. Этого я никогда не оспаривал.

Джексон: Мне это так и кажется.

Итак, когда вы сделали некое предложение, что вооружение должно остановиться или замедлиться, как я понимаю, вы сделали это предложение не зная каким было вооружение.

Шахт: Да.

Джексон: Единственной вещью, о которой вы судили это финансовые условия, не так ли?

Шахт: О, нет.

Джексон: Что же, чем это было?

Шахт: Я имел, конечно, общее впечатление об этих делах, потому что генерал Томас всегда обсуждал со мной это. Однако, я не помню, чтобы генерал фон Бломберг давал мне подробную информацию о том, о чём он думал. Конечно, меня информировали общим образом относительно прогресса в программе перевооружения, и вот почему я сказал: «Более медленно». Моё мнение укрепилось из-за общих условий.

Джексон: Что же, позвольте понять причины, что вы приводили в документе номер ЕС–286. Это экземпляр номер USA–833:

«Таким образом, я считаю, что мы должны развивать наш экспорт всех ресурсов в результате временного» - и я подчеркиваю слово «временно» - «снижения вооружение».

Шахт: Снижения?

Джексон: Снижения, да, временного.

Шахт: Да.

Джексон: Я подчеркиваю «временного», а вы подчеркиваете «снижения».

Шахт: О нет, нет, я согласен с вами.

Джексон:

«И что далее, ссылаясь на четырехлетний план, мы должны решать лишь те проблемы, которые являются наиболее неотложными. Сюда я включаю нефтетопливную программу, резиновую программу, и программу развития рудных ресурсов, поскольку такое развитие само не требует крупного количества сырья, которое бы исключалось из экспорта.

С другой стороны, все остальные меры четырехлетнего плана должны откладываться на последующее время. Я убежден, что такая наша экспортная политика может сильно возрасти настолько, что будет определенное улучшение в наших уменьшающихся запасах, и что возобновление роста вооружения с точки зрения сырья снова будет возможно не только в отдаленном будущем. Я не возьмусь судить в какой степени временная приостановка вооружения имеет военные преимущества. Однако, я предполагаю, что такая пауза в вооружении будет иметь не только преимущества для подготовки людей и офицеров, которую еще проводят, но эта пауза также предоставит возможность изучить технические результаты предшествующего вооружения и усовершенствовать технический аспект вооружения».

Итак, вы адресовали это Герингу, не так ли?

Шахт: Это достаточно возможно. Я не помню письма, но это похоже на меня.

Джексон: Да, и вы совершенно правы приводя Герингу ваши истинные взгляды; не так ли?

Шахт: Нет. Я думаю, что это просто было тактическое письмо. Я думаю, что я в основном пытался ограничить вооружение. Если бы я сказал ему, что мы хотим остановить вооружение, Геринг, вероятно, соответственно донёс бы на меня фюреру. Поэтому я сказал ему: «Остановим на некоторое время» - временно. Я также подчеркнул «временно». Это была тактическая мера убеждающая Геринга, что на некоторое время оно должно остановиться.

Джексон: Тогда, с ваши друзьями офицерами в правительстве вы также использовали тактические заявления, которые не отражали ваших истинных взглядов?

Шахт: Это было абсолютно необходимым.

Джексон: Когда эта необходимость отпала, доктор Шахт?

Шахт: Отпала?

Джексон: Да, когда необходимость отпала?

Шахт: Я думаю более важно спросить, когда она возникла, когда началась.

Джексон: Итак?

Шахт: В течение первых лет я конечно так не делал, но позже я делал так в значительной степени. Я могу сказать всегда, это не прекращалось.

Джексон: Теперь это прекратилось?

Шахт: У меня больше нет коллег, и здесь перед трибуналом я не говорю ничего кроме правды.

Джексон: Что же, 24–го сентября 1935 – декабря – вы написали ЕС–293, который экземпляр номер USA–834, и использовали такой язык, не так ли:

«Если сейчас от нас требуется больше вооружения, то

я, безусловно, не намерен отрицать необходимость иметь для нас самое мощное вооружение, какое можно себе представить, или изменять свою точку зрения по этому поводу, точку зрения, которой я придерживался многие годы, как до, так и после захвата власти. Однако я считаю своим долгом указать, насколько эта политика ограничена существующим положением».

Шахт: Очень хорошо.

Джексон: И это правда?

Шахт: Конечно.

Джексон: Итак, в 1936 настал четырёхлетний план?

Шахт: Да.

Джексон: Вам не понравилось назначение Геринга на эту должность?

Шахт: Я думал, что он был не подходящим, и конечно, это было началом открытой политики против меня. Я прекрасно понимал, что это было началом чрезмерного вооружения, в то время как я был в пользу ограниченного вооружения.

Джексон: Почему вы говорите, что назначение Геринга означало чрезмерность вооружения? Вы можете указать на что–либо, о чём говорил Геринг в пользу перевооружения, большего, чем о вещах о которых говорили вы?

Шахт: О, да.

Джексон: Что же, вы это сделаете?

Шахт: Да, я думаю, если вы читали протокол так называемого «малого министерского совета» 1936 года, и в особенности 1938, который вы сами представляли, вы сразу увидите, что там подчеркивалось повышенное вооружение. Например, я думаю для ноября или октября 1936.

Джексон: Что же, это также подчеркивалось и во всех ваших документах, не так ли?

Шахт: Нет.

Джексон: Вы скажите, что ваши заявления такого характера были просто тактическими.

Шахт: Нет, я прошу прощения. Я говорил о вооружении в экономически возможных и разумных границах. Геринг, если я могу снова сказать, хотел выхода за такие рамки.

Джексон: Это то, о чём я говорю. Ваши разногласия с Герингом по перевооружению были чисто вопросом состояния немецкой экономики, не так ли?

Шахт: Нет. Я сказал, что наиболее важной вещью было, что Германия должна жить и вести внешнюю торговлю, и в таких рамках мы могли вооружаться. Однако, не обсуждается, что Германия должна была вооружаться, и таким образом разрушать экономику.

Джексон: Что же, эти разногласия между вами и Герингом; они были по поводу состояния экономики, не так ли?

Шахт: Нет, это был вопрос степени перевооружения. Смысл в том, господин судья Джексон, что немецкая экономика платила цену за действия Геринга. Единственный вопрос, было это разумным или неразумным? Если я могу заявить по существу, я бы сказал что я рассматривал экономическую политику Геринга неразумной и тяжкой для немецкой нации, в то же время я считал самым важным, чтобы перевооружение немецкой нации не выходило за обычный, мирный стандарт.

Председатель: Трибунал откладывается.

[Обращаясь к подсудимому]

[Обращаясь к подсудимому]

[Обращаясь к подсудимому]

[Обращаясь к подсудимому]

[Объявлен перерыв]

[Обращаясь к подсудимому]

[Обращаясь к подсудимому]

[Обращаясь к подсудимому]

[Документ вручили подсудимому]

[Судебное разбирательство отложено до 10 часов 3 мая 1946]