Председатель: Перед тем как мы продолжим с делом подсудимого Шахта, трибунал желает объявить о своём решении по ходатайствам доктора Заутера в интересах подсудимого фон Шираха: первое ходатайство к которому относится возражение относящееся к группе документов номер 30, 31, 45, 68, 73, 101, 124 и 133. В данном ходатайстве в отношении этой группы документов отказано.

Следующий вопрос был ходатайством в отношении номера 118 (а). Данное ходатайство удовлетворено и документ следует перевести.

Следующим был номер 121 и в данном случае в ходатайстве отказано. Что касается свидетелей, доктор Заутер отозвал своё ходатайство о свидетеле Маршалеке.

В связи с другими ходатайствами, трибунал удовлетворяет ходатайство о том, чтобы Юббирейтер был вызван в качестве свидетеля.

На этом всё.

Дикс: Вчера, к моему большому сожалению, я пренебрег, после ответа данного доктором Шахтом на мой вопрос о том был ли он разочарован в Гитлере или считал себя обманутым им, оглашением отрывка из документа, который касается того же самого. Я ссылаюсь на документ, который представлен высокому трибуналу и который цитировали несколько раз – экземпляр Шахт–34, страница 114 английского текста документальной книги. Данный отрывок можно найти на странице 124 английской документальной книги и он гласит следующее:

«Доктору Шахту, даже в 1935–36 годах, как можно понять из множества документов, выпала роль человека, который с доброй надеждой предоставил свои силы и способности в распоряжение Гитлера, но который теперь почувствовал себя преданным.

Из многих заявлений сделанных Шахтом, я цитирую только одно, которое Шахт сделал по поводу ужина с моей женой и мною летом 1938. Когда доктор Шахт появился, было очевидно, что он находился в состоянии внутреннего беспокойства и в течение ужина, он внезапно дал выход своим чувствам, когда, в сильном возбуждении почти кричал моей жене: «Моя дорогая леди, мы попали в руки преступников – как я мог это подозревать?»

Это письменные показания подготовленные Шнивиндом.

Вчера я упоминал три документа: а именно, речь, произнесенную Шахтом про «Географию и статистику» во Франкфурте–на–Майне 9 декабря 1936, затем статью Шахта написанную по колониальной проблеме и речь произнесенную Шахтом в Кёнигсберге.

Я желаю приобщить эти документы: Речь про «Географию и статистику» во Франкфурте–на–Майне это документ Шахт–19, страница 48, английская страница 54. Тема колониального вопроса это экземпляр Шахт–21, немецкая версия страница 53 и английская версия страница 59. Речь в Кёнигсберге это экземпляр Шахт–25 моей документальной книги, немецкая версия на странице 44 и английская версия страница 73.

Доктор Шахт, мы остановились в середине 1934, вскоре после вашего прихода в министерство экономики, и когда вы стали министром экономики, вы были знакомы с событиями 30 июня 1934 и их легализацией кабинетом. У вас были какие–нибудь сомнения при вхождении в кабинет или какие причины заставили вас отодвинуть в сторону эти сомнения.

Шахт: Что касается моего личного спокойствия и комфорта, было бы очень просто не принимать должность и подать в отставку. Конечно, я спрашивал себя, какой будет помощь дальнейшему развитию немецкой политики, если я откажусь от должности. Мы уже находились в стадии, когда любая публичная и открытая оппозиция режиму Гитлеру стала невозможной. Нельзя было проводить митинги, нельзя было создавать общества, любое заявление прессы являлось предметом цензуры, и вся политическая оппозиция, без которой любое правительство не может процветать, предотвращалась Гитлером путем политики террора. Существовал единственный возможный способ критиковать и даже формировать оппозицию, который мог предотвратить плохие и ошибочные меры предпринимаемые правительством. И эта оппозиция могла сформироваться только в самом правительстве. Убежденный таким образом, я вошёл в правительство, и я надеялся с течением лет найти определенное количество поддержки среди немецкого народа. Всё ещё была большая масса духовных лидеров, профессоров, учёных и учителей, от которых я не ожидал простого согласия с режимом принуждения. Также было много промышленников, руководителей экономики, от которых я не предполагал склонения к политике принуждения несовместимой со свободной экономикой. Я ожидал определенную поддержку от всех этих кругов, поддержку которая бы позволила мне иметь умеренно контролирующее влияние на правительство. Таким образом, я вошёл в кабинет Гитлера не из энтузиазма, но из–за необходимости продолжать работать для немецкого народа и оказывать умеренное влияние на правительство.

Дикс: В течение времени никогда так и не возникло никакой оппозиции в партии?

Шахт: Отвечая на этот вопрос, я бы хотел сказать, что конечно внутри партии, достойные элементы были далеко не в большинстве, большая часть населения вступала в партию из–за здорового инстинкта и с хорошими намерениями вызванными нуждой в которой сама оказалась немецкая нация.

Я бы, например хотел сказать об СС, что изначально ряд достойных людей вступили в СС, потому что Гиммлер придал СС облик борьбы за воплощение идеалов. Я бы хотел обратить ваше внимание на книгу написанную эсэсовцем, которая вышла тогда под многозначительным названием «Вырастим достойного парня».

Но, с течением времени, Гитлер знал как собрать вокруг себя все отрицательные элементы внутри партии и её организации, и тесно привязать все эти элементы к себе, потому что он проницательно понимал, как эксплуатировать любую ошибку, промах, или правонарушение с их стороны. Вчера я говорил о пьянстве как составной части нацистской идеологии, я сделал это не для того, чтобы кого-то лично оскорбить. Я сделал это по совершенно иной четкой причине.

В ходе дальнейших событий, я наблюдал, что даже многие члены партии, которые попали в эту сеть Гитлера и которые занимали более или менее ведущие позиции, постепенно стали опасаться из–за последствий несправедливостей и зловещих поступков, к которым их подстрекал режим. У меня было чёткое ощущение, что эти люди расслаблялись алкоголем и разнообразными наркотиками для того, чтобы сбежать от своей собственной совести, и что это был всего лишь побег от собственной совести которая позволяла им делать то, что они делали. В противном случае, не было бы объяснения большому числу самоубийств имевших место в конце нацистского режима.

Дикс: Вам известно, что вы обвиняетесь в участии в заговоре, целью которого являлось незаконное нарушение мира. У вас когда–либо были секретные обсуждения или секретные приказы, или секретные директивы, которые разрабатывались с этой целью?

Шахт: Я могу сказать, что я сам никогда не получал никакого приказа и не выполнял чьей-либо воли, которая могла противоречить концепции правильного. Гитлер никогда ничего от меня не просил, о чём он знал, что я точно не буду исполнять это, потому что это не согласуется с моей моральной точкой зрения. Но я также не замечал и не наблюдал, чтобы мои коллеги министры или кто-то из других ведущих людей, кто не входил в ближний круг Гитлера - конечно, я не мог контролировать этот круг – или кто–либо еще с кем я имел официальные контакты, каким–либо образом показывали, что существовало намерение совершить военное преступление, напротив, мы всегда были рады, когда Гитлер выступал в одной из своих больших речей в которых он заверял, не только весь мир, но прежде всего немецкий народ о том, что он не думал ни о чём кроме мира и мирной работы. Тот факт, что Гитлер обманул мир и немецкий народ, и многих своих соратников, это то, о чём я говорил вчера.

Дикс: Вы когда–либо – конечно, я подразумеваю вне вашей обычной должностной присяги – давали какую–либо присягу или связывали себя каким–либо иным образом с партией или иной национал–социалистической организацией?

Шахт: Ни единой присяги и ни единого обязательства кроме моей должностной присяги главе государства.

Дикс: У вас имелись близкие личные отношения с ведущими национал–социалистами, например, с Гитлером или Герингом?

Шахт: Я полагаю, вы подразумеваете близкий дружеский или общественный контакт?

Дикс: Да.

Шахт: Я никогда не имел подобных отношений с Гитлером. Он непрерывно призывал меня в первые годы приходить на завтраки в рейхсканцелярии где он завтракал с близкими друзьями. Я пытался сделать это дважды. Я присутствовал дважды с различными интервалами, и я должен сказать, что не только уровень дискуссии на завтраке и презренная покорность выражаемые Гитлеру вызвали у меня отвращение, но также мне вообще не нравилась толпа, и я никогда не приходил снова.

Гитлер никогда не вызывал меня по личным вопросам. Конечно, естественно, я посещал большие общественные мероприятия, которые посещали все министры, дипломатический корпус и высшие чиновники, и т. д., но я никогда не имел никакого близкого, общественного или иного тесного контакта с ним. Это также относится и к остальным господам.

Само собой, в первые месяцы нашего знакомства мы посещали друг друга по поводу, но все так называемые общественные мероприятия, которые ещё проходили в начальный период имели более или менее официальный характер. Близкие отношения попросту не существовали.

Дикс: И данный ответ также относится ко всем остальным ведущим национал–социалистам?

Шахт: Ко всем.

Дикс: Когда, например, вы последний раз говорили со следующими лицами? Позвольте нам начать с Бормана.

Шахт: Я понял из слова «начать», что вы собираетесь назвать также остальных.

Дикс: Да, Гиммлер, Гесс, Лей и Риббентроп.

Шахт: В таком случае я бы хотел сделать несколько предварительных замечаний: с завершением французской кампании, когда Гитлер триумфально и победоносно вернулся из Парижа, все мы – министры и рейхсляйтеры и остальные, как я полагаю сановники партии, и государственные секретари, и так далее – получили из рейхсканцелярии приглашение присутствовать на железнодорожной станции Ангальтер для встречи Гитлера по его прибытию. Поскольку тогда я находился в Берлине, мне было невозможно отказаться от этого приглашения. Это был 1940, конфликт между Гитлером и мной продолжался некоторое время, и было бы настоящим оскорблением остаться дома. Соответственно, я отправился на станцию и видел очень много партийных сановников, министров и так далее, но конечно, я уже никого не помню из всех этих людей.

Дикс: Я прошу прощения за то, что вас прерываю. У меня довольно плохая память на фильмы и в особенности кинохронику, но мне кажется, что приём показывали в кинохронике и мне кажется, что вы были почти единственным гражданским, который присутствовал среди этих людей.

Шахт: Я лично не видел этого фильма, но мои друзья говорили мне об этом. Они в особенности говорили, что среди всего золотого шитья, я был единственным гражданским в обычной одежде. Конечно, в этом можно убедиться из фильма, который тогда представили.

Я назвал этот приём, так как может быть, возможно, что я говорил многим людям: «Доброе утро» и интересовался их здоровьем и так далее, и я также помню, что я прибыл на станцию вместе с со–подсудимым Розенбергом в одной машине, потому что всегда было по два человека в машине. Я не присутствовал на приёме, который последовал в рейхсканцелярии. Розенберг пошел, но я сказал: «Нет, я скорее не пойду. Я пойду домой».

Дикс: Значит я могу полагать, что вы наверное видели руководящих людей: Гесса, Лея, Риббентропа, Розенберга, Фрика, Франка, Шираха, Шпеера, Заукеля, Зейсс–Инкварта, Кальтенбруннера и т. д., тогда в последний раз?

Шахт: Возможно, что все эти господа находились там, но я ни с кем продолжительно не говорил кроме Гитлера.

Дикс: Тогда вы говорили с Гитлером?

Шахт: Гитлер обратился ко мне, и это была одна из самых странных сцен в моей жизни. Все мы стояли строем, и Гитлер довольно быстро проходил каждого. Когда он увидел меня, он подошел ко мне с триумфальной улыбкой и протянул руку в сердечной манере, нечто чего я не видел от него долгое время, и он сказал мне: «Итак, господин Шахт, что вы скажете теперь?» Тогда, он конечно, ожидал от меня моих поздравлений ему или выражения моего восхищения или просто комплимент, и признания о том, что мои прогнозы о войне и о катастрофичности войны были ошибкой, так как он хорошо знал о моём отношении к войне. Мне было очень трудно избежать такого ответа и я поразмыслив о том, что–бы ответить, наконец, ответил: «Я могу лишь сказать вам: «Храни вас бог». Это был единственный разговор, который был у меня в тот день. Я подумал, что лучшим способом сохранять дистанцию было просто такое полностью нейтральное и несущественное замечание.

Дикс: Что же…

Шахт: Но наверное вы хотите, чтобы я сослался на отдельных господ, и я могу сказать вам с этим исключением, когда я говорил с этими господами последний раз.

Дикс: Гиммлер?

Шахт: Гиммлер, я сужу, что вероятно я говорил с ним последний раз в 1936.

Дикс: Гесс?

Шахт: Гесс – конечно, я не ссылаюсь на разговоры здесь в тюрьме. Я не говорил с Гессом за годы до начала войны.

Дикс: Лей?

Шахт: Лей, я не видел его с начала войны.

Дикс: Риббентроп?

Шахт: Я видел Риббентропа последний раз после того как меня вышвырнули из Рейхсбанка, потому что мне нужно было поговорить с ним о грядущей поездке в Индию, и это должно было быть, как я сужу, февралём 1939. Я не говорил с ним с тех пор.

Дикс: Розенберг?

Шахт: Розенберг, кроме этого приёма Гитлера, вероятно с 1936.

Дикс: Фрик?

Шахт: Я, наверное, видел Фрика последний раз в 1938.

Дикс: Ширах?

Шахт: Я даже не знал Шираха.

Дикс: Шпеер?

Шахт: Я говорил со Шпеером последний раз – и я могу сказать точно – когда я отправился на Всемирную выставку в Париже в 1937 году.

Дикс: Конечно, вы всегда ссылаетесь на время до своего пленения?

Шахт: Да, конечно, естественно здесь я…

Дикс: Заукель?

Шахт: Ни разу с начала войны.

Дикс: Зейсс–Инкварт?

Шахт: Зейсс–Инкварт, как я сужу, что я говорил с ним последний раз в 1936, когда я посещал коллегу в Национальном банке Австрии.

Дикс: Кальтенбруннер?

Шахт: Я увидел Кальтенбруннера впервые здесь в тюрьме.

Дикс: Мы обратимся к Гитлеру позже. Пропустили Франка.

Шахт: Я видел Франка наверное последний раз в 1937 или 1938.

Дикс: Скорее всего, по поводу речи упоминавшейся вами вчера?

Шахт: Да, возможно также после официального приёма, но мне не кажется, что я видел его после 1938.

Дикс: Итак, что с ведущими людьми Вермахта, например Кейтелем?

Шахт: Я никогда не имел никакого контакта с Кейтелем. Я, наверное, видел его на каком–то общественном собрании, но никогда после 1938.

Дикс: Йодль?

Шахт: Я познакомился с Йодлем здесь в тюрьме.

Дикс: Дёниц?

Шахт: Я встретил Дёница впервые здесь в тюрьме.

Дикс: Рёдер?

Шахт: Господин Рёдер, мне кажется, я знал его некоторое время. В начале мы обменивались время от времени визитами внутри семьи, визитами полуофициального характера, но всегда на дружеской основе; однако, мне кажется, что я также не видел его и не разговаривал с ним с 1938.

Дикс: Браухич?

Шахт: Я не говорил с Браухичем с 1939, или с 1938, с истории Фрича.

Дикс: Что о Гальдере?

Шахт: Как вам известно, я видел Гальдера в связи с путчем осенью 1938, но не после этого.

Дикс: Как часто вы видели Гитлера после своей отставки с президента Рейхсбанка?

Шахт: После моей отставки как президента Рейхсбанка?

Дикс: С января 1939.

Шахт: Я видел его еще раз в январе 1939, потому что я обсуждал с ним свою будущую деятельность, и т. д.. И по этому поводу он попросил меня – он знал, что я долго желал поехать в обширное путешествие – чтобы я мог воздержаться от этой возможности поехать в путешествие сейчас для того, чтобы не было очень много разговоров о моём уходе из Рейхсбанка. Тогда мы согласились на поездку в Индию. По этому поводу я также видел последний раз Геринга. И затем – после своего возвращения в августе, я не видел его снова – затем пришла война, в течение которой я видел его дважды.

Мне рассказать об этих двух поводах?

Дикс: Да.

Шахт: Я видел его однажды в феврале 1940. Тогда различные американские журналы и периодические издания попросили меня написать статьи о немецкой интерпретации ситуации, её желаниях и её позиции в целом. У меня было намерение сделать это, но из–за войны, я естественно не мог так сделать без предварительного информирования министра иностранных дел. Министр иностранных дел уведомил меня о том, что он ничего не имеет против написания мной статьи для американского периодического издания, но чтобы до отправки этой статьи, он хотел, чтобы статью представили для цензуры. Конечно это меня не устроило – я даже не думал о таком – и, соответственно, я не написал статью.

Однако, были дальнейшие запросы из Америки и я сказал себе: «Мне недостаточно поговорить с министром иностранных дел, я должен пойти к Гитлеру с этим вопросом». Таким образом, с этой целью, я позвонил Гитлеру, который принял меня очень скоро после моей просьбы, и тогда я рассказал ему, помимо других вещей, о своём опыте с господином фон Риббентропом, и далее сказал ему о том, что я думал, что могло быть совершенно необходимо написать эти статьи, и мне казалось жизненно важным иметь постоянно кого–нибудь в Америке, кто посредством прессы, и т.д., мог просвещать общественное мнение о Германии и её интересах.

На Гитлера произвело благоприятное впечатление моё предложение и он сказал мне: «Я обсужу этот вопрос с министром иностранных дел». Соответственно весь вопрос сошёл на нет.

Затем, позже, в результате услуг моего со–подсудимого Функа, который тогда наверное обсуждал с Риббентропом этот вопрос, я по крайней мере попытался получить ответ у Риббентропа. Этот ответ, данный Функу, был о том, что еще слишком рано для подобного шага. И это был мой визит в 1940. Затем я снова увидел Гитлера в феврале 1941…

Дикс: Простите за прерывание. Чтобы мы могли избежать недопонимания, если бы Гитлер дал вам разрешение для того, чтобы вы могли отправиться в Америку, какими бы были ваши занятия? Расскажите нам очень кратко. Я не хочу недопонимания.

Шахт: Прежде всего, я не предлагал поехать самому, я скорее внёс общее предложение. Но, естественно, я был бы очень рад поехать в Америку так как видел возможность…

Председатель: Трибунал не думает, что это материально знать о том, что бы делал он, если бы произошло что-то, чего не случилось.

Дикс: Я просто хотел предотвратить любое недопонимание. Я сказал о недопонимании – что же опустим этот предмет.

[Обращаясь к подсудимому]

Тогда позвольте нам продолжить с вашим вторым визитом.

Шахт: В 1941, в феврале, я снова позвонил Гитлеру из–за личного дела. Годом ранее умерла моя жена, и я намеревался повторно жениться. В качестве министра без портфеля, которым я всё еще был, я естественно должен был проинформировать рейхсканцлера и главу государства о своём намерении и я позвонил по этой причине. Когда я выходил в дверь, он спросил меня: «Одно время у вас было намерение, или вы спрашивали меня, о том, что кто–то должен отправиться в Америку. Сейчас, наверное, слишком поздно». Я сразу же ответил: «Конечно, сейчас слишком поздно». И это было единственное замечание политического характера. Разговор касался в основном моего брака, и с тех пор я больше не видел Гитлера.

Дикс: И теперь о ваших отношениях с Герингом?

Шахт: Я также не видел Геринга с 1939.

Дикс: Итак, я перехожу к пункту, который постоянно подчеркивало обвинение, то есть, пропагандистскую ценность вашего участия в партийных съездах, и я хочу напомнить вам о том, что господин судья Джексон уже упоминал в своей вступительной речи. Я перевожу с английского, потому что у меня нет немецкого текста.

«Неужели кто–нибудь верит, что Ялмар Шахт, в 1935 находясь в первом ряду на съезде нацистской партии и носящий партийную эмблему, был включен в фильм для цели создания артистического эффекта? Этот великий мыслитель, предоставил своё имя этому ветхому предприятию, придавая ему респектабельность в глазах каждого сомневающегося немца».

Шахт: Прежде всего, я бы хотел внести несколько небольших поправок. В 1935 у меня не было партийного значка. Во–вторых, немцы, которые сомневались, не имели никакого значения в 1935, так как к 1935 твердо укоренилось доминирование Гитлера. Были только такие люди, которые отворачивались от Гитлера, но никто из тех, кто так же приходил к нему. И тогда, я должен на самом деле считать комплиментом то, что меня назвали важной фигурой, великим мыслителем, и так далее, но мне кажется, что причины моего присутствия и работы в кабинете Гитлера достаточно мной изложены, так что мне нет необходимости вдаваться в них ещё раз.

Тот факт, что особенно в первые годы я не сильно мог отсутствовать на партийных съездах, как мне кажется, понятен, так как они являлись для Гитлера принципиальным отражением показухи и хвастовства перед внешним миром и не только его министры участвовали в партийных съездах, но также многие другие представительные гости.

Могу я добавить еще несколько слов?

Я держался вдалеке от следующих партийных съездов. Например, главным обвинителем назывался партийный съезд 1935. Это был партийный съезд – и вот почему, получилось, что я запомнил это – на котором объявили Нюрнбергские законы против евреев, и тогда я даже не находился в Нюрнберге.

Я присутствовал на партийном съезде в 1933 и в 1934. Я не уверен, присутствовал ли я на них в 1936 и 1937. Я скорее думаю, что я присутствовал в 1936. Я решительно пропускал следующие съезды и последним визитом, сделанным мной на партийный съезд, который я только что упоминал, было присутствие только на «Дне Вермахта».

Дикс: На этих партийных съездах были видные иностранцы – вы уже упоминали это. Дипломатический корпус был представлен главами дипломатических миссий?

Шахт: Мне кажется, что за исключением советского и американского послов, по ходу лет все остальные ведущие дипломаты посещали партийные съезды, и я должен сказать, в большом количестве, с большим апломбом, и сидели в первых рядах.

Дикс: Как вы это объясняли? Дипломатический корпус на самом деле принимает участие в функциях государства, а это был чисто партийный вопрос? Как объяснялось такое участие?

Джексон: Думаю этому можно возразить. С позволения трибунала, я в состоянии возразить, не потому что я стыжусь этого, если в этом есть какой-нибудь стыд, но для этого свидетеля объяснять поведение послов других стран кажется совершенно не имеющим доказательственной ценности. Его мнение о том, что делали послы, почему они присутствовали на партийных съездах, которым он предоставлял своё имя, не имеет на мой взгляд никакого доказательственного значения. Тому факту, что они посещали я не возражаю, но мне кажется, что то, что он подтверждает, до тех пор пока у него нет какого–нибудь факта – и я хочу пояснить, что я не возражаю никаким фактам, о которых знает данный свидетель, и я не возражал большинству его мнений, о которых нам долго рассказывали. Но я думаю, для него характеризовать действия зарубежных представителей выходит за пределы допустимых и материальных доказательств.

Шахт: Могу я в ответ сделать только одно замечание?

Председатель: Я думаю нам лучше продолжать, доктор Дикс.

Дикс: Да, конечно. Однако, я бы просил разрешения кратко ответить господину судье Джексону, не потому, что я хочу быть упрямым, но мне кажется, что если я отвечу сейчас я смогу избежать последующих дискуссий и соответственно могу сэкономить время. Я не спросил у подсудимого о его мнении. Конечно, господин судья Джексон прав говоря о том, что он здесь не для того, чтобы приводить мнение об обычаях дипломатического корпуса, но я спросил его о факте: как такое участие дипломатического корпуса, которое было важным, объясняли в то время. Я считаю это относящимся к делу, так как это будет понятно более чем однажды во время моего опроса, и вот почему я сейчас говорю о том, что в результате его и его политических друзей оппозиционной деятельности, в первую очередь важно знать, кто давал им моральную, духовную или какую–либо иную поддержку, и кто их не поддерживал. И соответственно, конечно, внешняя манера поведения официальных представителей зарубежных стран в течение всего периода огромного значения влияет на способность оппозиционной группы действовать. Можно поддерживать такую группу, можно быть к ней нейтральной, или можно также бороться с ней из–за рубежа. Это единственная причина, почему я поставил свой вопрос, и я считаю себя обязанным рассматривать проблему с такого ракурса в будущем.

Председатель: Доктор Дикс, я не думаю, что возражение господина судьи Джексона было о том факте, что дипломатические представители там были, но к комментарию о причинах, почему они там были. Если всё, что вы хотите подтвердить это факт, что они там были, тогда я не думаю, что господин судья Джексон возражал этому. То, что собирался представить подсудимый, было его мнением о том, почему дипломатические представители находились там.

Дикс: Мне кажется, что мне не требуется дальнейший ответ. Он уже сказал о том, что он не желает давать объяснение, но если ваша светлость позволит, я продолжу.

[Обращаясь к подсудимому]

Примерно в то же время, вы, разумеется, вошли в контакт с видными иностранцами как официально, так и в частном порядке. Какую позицию они занимали к направлению событий во время консолидации власти национал-социалистами? И как их отношение влияло на ваше собственное отношение и деятельность?

Джексон: С позволения трибунала! Мне не нравится прерывать возражениями, но я не понимаю, как оправдывает или помогает подсудимому то, что видные иностранцы могли быть обмануты режимом для которого он создал занавес из своего имени и престижа. Несомненно, там были иностранцы, я говорю о том, что там бывали иностранцы, такие как Далерус304, которых обманывали этими декорациями, в которых он был заметной и довольно респектабельной частью. Но мне не кажется, что если мы продолжим вникать в подробности отношения иностранцев, которым ничего здесь не вменяют и не обвиняют, мы столкнёмся с бесконечными вопросами.

Я не вижу ничего относящегося к делу в подобных показаниях.

Вопрос здесь, как я попытался указать доктору Диксу, в единственной вещи о том, что обвинение против данного подсудимого в том, что он участвовал в заговоре для ввёдения нации в войну и осуществления военных преступлений и преступлений против человечности связанных с ней.

Итак, я никак не могу понять, как отношение иностранцев либо оправдывает или помогает суду решить вопрос. Если да, конечно я этому не возражаю, но я не вижу важности этого на данной стадии.

Дикс: Мне кажется, что господин судья Джексон…

Председатель: Минуточку, доктор Дикс, о чём именно вы спрашиваете сейчас? К чему это относится?

Дикс: Я спросил свидетеля о том каким было отношение, занимаемое видными иностранцами, с которыми он тогда вступал в контакт, официально и в частном порядке в течение того периода, когда режим консолидировал свою власть. Они отвергали режим или они симпатизировали ему? Другими словами, насколько эти иностранцы влияли на него и его мышление? И могу я…

Председатель: Доктор Дикс, думаю вам известно, что спрашивать свидетеля об отношении других людей это слишком общая форма вопроса. Отношение – что значит это слово? Оно также слишком общее, и я не понимаю, что именно вы пытаетесь подтвердить.

Дикс: Я уточню вопрос.

Доктор Шахт, в результате вашего обмена мыслями с иностранцами, в чём заключалось ваше личное отношение? Как на ваше отношение и вашу деятельность повлияло отношение этих иностранцев?

[Обращаясь к трибуналу]

Это нечто, о чём доктор Шахт может свидетельствовать только сам, потому что у этого близкий и личный характер для Шахта. Ваша светлость, я хочу совершенно открыто заявить о необходимости подтвердить положение, которое кажется защите весьма относящимся к делу и на чём основан данный вопрос. Я ничего не желаю утаивать.

Я, защита, утверждаю, что данная оппозиционная группа – о которой уже говорил Гизевиус, и в которой Шахт являлся видным членом – что эта группа не только не получала поддержки из-за рубежа, но, что иностранцы весьма сложно относились к оппозиции. Это не критика, направленная на зарубежные правительства.

Нет сомнения в том, что представители этих стран имели отношение с добрыми намерениями и с чувством долга на службе своим странам. Но это имело решающее значение для отношения людей из этой оппозиционной группы, какую позицию занимали к этому режиму зарубежные страны, уважали ли они или поддерживали его присутствием своих представителей, социально, насколько возможно, или, в результате осторожности и сдержанности, демонстрировали свою не расположенность к нему, соответственно усиливая эту оппозиционную группу.

Данное доказательство является для меня важнейшим в ведении защиты. Я заявил об этом совершенно открыто, и, насколько могу, я борюсь за это доказательство.

Председатель: Доктор Дикс, трибунал рассмотрел аргументацию, которую вы ему представили, и он думает, что исследование данных фактов это трата времени и не относится к делу. Поэтому он просит вас продолжать дальнейший допрос подсудимого.

Дикс: Доктор Шахт, вы поддерживали перевооружение финансированием Рейхсбанка. Почему вы это делали?

Шахт: Я считал, что Германии абсолютно должны предоставить политическое равенство с другими нациями, и сегодня я считаю так же, и для того, чтобы прийти к такому состоянию, было необходимо, чтобы либо вступило в силу всеобщее разоружение, которое пообещали союзные державы, или чтобы Германии предоставили равные права для перевооружения в соответствующей степени.

Дикс: Данная финансовая помощь Рейхсбанка была только вашей работой или проводилась через дирекцию Рейхсбанка.

Шахт: В Рейхсбанке никогда не применялся фюрер-принцип, я отвергал фюрер-принцип для Рейхсбанка. Рейхсбанком управляла группа людей все из которых имели равное право голоса и если бывал «узел», голосование председателя было решающим и помимо этого права председатель не имел никаких прав в этой комиссии.

Дикс: Вы знакомы с письменными показаниями бывшего директора Рейхсбанка Пуля305. Вы – я ставлю вопрос, принимая во внимание содержание этих письменных показаний, с которыми ознакомился трибунал – Пуль также принимал участие в предоставлении финансовой помощи от Рейхсбанка для перевооружения?

Шахт: Господин Пуль принимал участие во всех решениях, которые принимала дирекция Рейхсбанка по данному вопросу и он ни разу не возражал принятым решениям.

Дикс: Вам известно, что метод финансирования Рейхсбанком состоял в учёте так называемых векселей МЕФО306. Обвинение подробно обсуждало данный факт и вышеуказанные письменные показания подписанные Пулем говорят о том, что данный метод позволял сохранить в тайне степень перевооружения. Это верно?

Шахт: Мы даже не можем говорить о сохранении в тайне вооружения. Я обращаю ваше внимание на некоторые фрагменты из документов представленных и приобщенных самим обвинением как экземпляры. Я цитирую, прежде всего, письменные показания Джорджа Мессерсмита, датированные 30 августа 1945, документ номер PS-2385, где на странице 3, строка 19, сказано: «Непосредственно после прихода нацистов к власти, они начали широкую программу перевооружения». И на странице 8 сказано: «Огромная немецкая программа вооружения, которая никогда не являлась тайной…»

Таким образом, господин Джордж Мессерсмит, который находился тогда в Берлине, знал об этих вопросах и я уверен, также информировал своих коллег.

Я продолжаю цитировать из документа номер ЕС–461. Это дневник посла Додда, в котором говорится, под 19 сентября 1934, и я цитирую на английском языке так как у меня есть английский текст:

«Когда Шахт объявил о том, что немцы не вооружаются настолько интенсивно, я сказал: в прошлом январе и феврале Германия закупила у американских авиационных деятелей на один миллион долларов высококлассное военно-авиационное оборудование и заплатило золотом».

Это из беседы Додда со мной, которая состоялась в сентябре 1934 и он отмечает, что уже в январе и феврале 1934 военная авиация…

Председатель: Трибунал прервется.

Председатель: Трибунал хотел бы знать, как долго вы ожидаете проводить ваш основной допрос подсудимого. У вас уже был весь день, и трибунал думает, в виду указаний устава о том, что допрос подсудимого следует завершить днём.

Дикс: Ваша светлость, есть две вещи, которые я не люблю делать, делать предсказания которые не становятся правдой и давать обещания которые я не могу сдержать.

Могу я ответить на вопрос, сказав, что считаю совершенно невозможным закончить сегодня. Я полностью осведомлен о правилах устава, но с другой стороны я прошу вас учитывать, что обвинение пыталось подтвердить обвинения против Шахта множеством доказательств, прямо и косвенно относящимися фактами, и что мой долг разобраться с этими отдельными доказательствами представленными обвинением.

Пожалуйста, применяйте строгие меры к моим вопросам и если у трибунала сложится мнение, что есть что-то не относящееся к делу, тогда я конечно соглашусь с его решениями. Однако, я думаю, что у меня есть не только право, но и обязанность ставить любые вопросы, которые необходимы для опровержения доказательств представленных обвинением.

Таким образом, я конечно же не смогу закончить сегодня. Я думаю – я буду крайне благодарен если бы вы не требовали от меня пророчества - смогу двигаться быстрее и завтра я закончу в течение дня, но это может даже занять весь день – не могу сказать точно. Если трибунал считает, что что-то не относится к делу, я прошу чтобы мне об сказали, чтобы потом, я объяснил свою позицию.

Председатель: Я думаю тогда вам лучше сразу разбираться с ними, доктор Дикс, и мы скажем вам когда, мы подумаем, что ваши вопросы слишком длинные или слишком не относятся к делу.

Дикс: Итак, доктор Шахт, мы рассматриваем векселя МЕФО, вы считали их подходящим средством для сохранения в тайне перевооружения? Вам есть, что еще сказать на этот вопрос?

Шахт: Векселя МЕФО как таковые, что касалось перевооружения, конечно, не имели никакой связи с вопросом секретности, так как векселя МЕФО использовались для оплаты каждому поставщику. И по всей стране были, конечно, сотни и тысячи маленьких и крупных поставщиков.

Помимо этого, до того как их забирал Рейхсбанк, векселя МЕФО обращались на публике по крайней мере 3 месяца, и поставщики, которым требовались наличные использовали векселя МЕФО для их учета в своих банках или чтобы иметь с их помощью аванс, таким образом все банки принимали участие в этой системе.

Но я хочу добавить, что все векселя МЕФО, которые должен был забрать Рехсбанк, перечислялись на вексельном счете Рейхсбанка. Кроме того, я хочу сказать, что сохранение расходов государства в тайне – являлось вопросом не президента Рейхсбанка, а делом рейхсминистра финансов. Если рейхсминистр финансов не публиковал гарантии, которые он принимал по векселям МЕФО, тогда это не моё дело. Я не ответственен за это. Ответственность за это лежит на рейхсминистре финансов.

Дикс: Ваша светлость следующий вопрос может породить сомнения в его отношении к делу. Лично я, считаю его не относящимся к вердикту на данном процессе. Однако, он упоминался обвинением, и лишь по этой причине я думаю мой долг в том, чтобы доктору Шахту была предоставлена возможность ответить и оправдать себя.

Обвинение представило взгляд о том, что финансирование посредством векселей МЕФО, с точки зрения солидной финансовой процедуры, являлось также очень опасным. Можно занять точку зрения, что это могло быть так или не могло, чтобы вынести вердикт…

Председатель: Задавайте вопрос, доктор Дикс, задавайте вопрос.

Дикс: Вы слышали, о чем я подумал.

Шахт: Само собой, что в обычные времена и в нормальных экономических условиях к таким средствам как векселя МЕФО не стали бы прибегать. Но если есть чрезвычайная ситуация, тогда всегда является привычным, и это всегда было политикой рекомендованной всеми экспертами, что банк-эмитент должен предоставлять дешевые деньги и кредиты, для того, чтобы в свою очередь экономическая система могла продолжать функционировать.

Векселя МЕФО конечно были весьма рискованной операцией, но они абсолютно не являлись рискованными если они связывались с разумной финансовой процедурой и в подтверждение этого я скажу, что если бы господин Гитлер, после 1937, использовал начисленные средства для оплаты выкупа векселей МЕФО, как намечалось – деньги были доступны – тогда бы эта система закончилась также гладко как я ввел её в действие. Но господин Гитлер предпочёл просто отказаться платить за выкуп векселей и вместо этого инвестировать деньги в дальнейшее вооружение. Я не мог предвидеть, что кто–то нарушит своё слово таким способом в чисто деловом вопросе.

Дикс: Но, если бы Рейх принял и оплатил векселя, тогда бы средств, несомненно, отчасти не хватило для дальнейшего перевооружения и принятие векселей, следовательно, свернуло бы вооружение. Это правильный вывод?

Шахт: Это, конечно, являлось той самой целью моего желания прекратить процедуру. Я говорил о том, что если векселя МЕФО не погашать, очевидно, это продемонстрирует плохое отношение; тогда было бы дальнейшее перевооружение, а этого не могло быть.

Дикс: Ранее вы кратко рассматривали вопрос сохранения вооружения в тайне в иной связи. Вам есть, что добавить к этому?

Шахт: Я думаю в целом следовало осознавать, что государственные расходы не входили в компетенцию президента Рейхсбанка, и что расходы и доходы государства находились под контролем рейхсминистра финансов, и соответственно ответственность находится в его руках и его обязанностью было публиковать данные. О каждом векселе находящимся в распоряжении Рейхсбанка уведомляли каждую неделю.

Дикс: Это, то, что вам нужно добавить к вашему ответу по основному вопросу сохранения в тайне программы вооружения?

Шахт: Да.

Дикс: Вы также со своей стороны уже объясняли, почему вы фундаментально были за перевооружение. У вас есть, что добавить к этому?

Шахт: Да. Следует сделать об этом еще несколько важных замечаний, и поскольку данный вопрос касается основного обвинения против меня, я могу, наверное, рассмотреть его более подробно.

Я считал невооруженную Германию в центре Европы, окруженную вооруженными нациями, угрозой миру. Я хочу сказать, что эти государства были не только вооружены, но, что они в очень большой степени продолжали вооружаться и перевооружаться заново. В особенности два государства, которых не существовало раньше, Чехословакия и Польша, начинали вооружаться и Англия, например, продолжала перевооружаться, особенно в отношении своего морского перевооружения в 1935, и т. д.

Я хочу сказать достаточно кратко о том, что я сам считал, что невооруженная страна не могла защитить сама себя, и соответственно у неё не было бы голоса в концерте наций. Британский премьер–министр Болдуин307однажды в 1935 сказал:

«Страна, которая не готова предпринять необходимые меры

предосторожности для своей обороны никогда не получит

власти в этом мире, ни моральной власти ни материальной».

Я считал неравный статус между странами окружающими Германию и Германией как постоянную моральную и материальную угрозу для Германии.

Далее я хочу отметить – и это не означает критику, но просто констатацию факта – что Германия, после Версальского договора, находилась в состоянии чрезвычайной дезорганизации и замешательства. Условия в Европе были такими, что, к примеру, латентный конфликт и противоречия, существовали между Россией и Финляндией и между Россией и Польшей, которая имела значительные части русской территории. Был латентный конфликт России с Румынией, которая имела Бессарабию, и затем Румыния имела конфликт с Болгарией из–за Добруджи и ещё один с Венгрией из–за Зибенбургена. Были конфликты между Сербией и Венгрией и между Венгрией и почти всеми её соседями и между Болгарией и Грецией. Короче, вся Восточная Европа находилась в постоянном состоянии взаимной подозрительности и конфликта интересов.

В дополнение, был такой факт, что в ряде стран имелись серьезнейшие внутренние конфликты. Я напомню вам о конфликте между чехами и словаками. Я напомню вам условия гражданской войны в Испании. Всё это позволяет понять, что я считал абсолютно необходимым, чтобы в случае начала войны при любой конфигурации в этой дьявольской впадине, Германии было абсолютно необходимо защищать, по крайней мере, нейтральное отношение. Этого нельзя было сделать с небольшой армией в 100 000 человек. Для этого должна была быть создана адекватная армия.

Здесь в тюрьме, я случайно пролистал издание «Daily Mail308», датированное апрелем 1937, в которой описывались условия в Европе, и я прошу позволить мне процитировать одну единственную фразу. Я процитирую по–английски. Это не представляет взгляды «Daily Mail», это лишь описывает положение в Европе.

Я цитирую:

«Все наблюдатели согласны с тем, что существует постоянная опасность взрыва и что безумные границы мирных договоров нельзя четко поддерживать. Есть, также строгое невмешательство возничего британской колесницы. Какие жизненно важные интересы мы имеем в Австрии или Чехословакии, или в Румынии, или в Литве или Польше?»

Этим просто описывают бурлящее состояние Европы в то время, и в этом перегретом котле, который был всегда у точки кипения, находилась невооруженная Германия. Я считал это самой серьёзной опасностью для своей страны.

Итак, меня, вероятно спросят, считал ли я, что Германии как–нибудь угрожали. Нет, уважаемый суд, я не считал, что Германии угрожали прямым нападением, и у меня не было мнения о России желавшей напасть на Германию. Однако, например, мы знали о вторжении в Рур в 1923309 и эти прошедшие события и сама обстановка побудили меня к императиву требовать равенства для Германии и поддерживать политику, которая бы смогла этого добиться.

Я полагаю, что мы рассмотрим причины осуществления этого перевооружения и реакцию зарубежных государств, и т. д.

Дикс: Что вы тогда знали об усилиях Германии заставить остальные страны разоружаться? Это имело какое-нибудь отношение к вашим решениям?

Шахт: Позвольте сказать вам следующее:

Фундаментально, я не выступал за перевооружение. Я лишь хотел равенства для Германии. Такого немецкого равенства можно было добиться либо в результате разоружения со стороны других наций или в результате нашего перевооружения. Я бы предпочёл, фактически я желал разоружения со стороны остальных, которое все равно пообещали нам. Соответственно, я наиболее рьяно пытался все эти годы предотвращать перевооружение, если бы можно было добиться всеобщего разоружения.

Разоружение со стороны остальных не состоялось, хотя комитет по разоружению Лиги Наций непрерывно объявлял о том, что Германия выполнила свои обязательства по разоружению.

Для всех нас, кто тогда был членом так называемого национального правительства, и всех немцев, кто участвовал в политической жизни, было существенным облегчением, что в течение первых лет, Гитлер снова и снова стремился и предлагал всеобщее разоружение. Потом, конечно, легко сказать, что это был ложный предлог и ложь со стороны Гитлера, но этот ложный предлог обман и эта ложь вскрылись бы довольно быстро если бы зарубежные государства выразили малейшее намерение в принятии этих предложений.

Я довольно хорошо помню, что говорил министр иностранных дел Иден310 из Великобритании, когда он посещал Германию в начале 1934, потому что я присутствовал на общественных мероприятиях. Совершенно конкретные предложения, касающиеся обязательств Германии по всем вопросам разоружения, в случае начала и проведения разоружения со стороны остальных, были сделаны ему. Идену обещали, что все так называемые полувоенные подразделения, такие как СС, СА и Гитлерюгенд, лишились бы своего военного характера если бы таким средством можно было ускорить всеобщее разоружение.

Я могу представить ряд цитат относительно этих предложений по разоружению, но поскольку председатель не желает затягивать слушания, я опускаю это. Это всё хорошо известные заявления сделанные государственными деятелями и министрами, послами, и всё такое, что имело одинаковый тон, а именно о том, что было абсолютно необходимо, чтобы союзники сдержали обещание, другими словами, чтобы состоялось разоружение.

Дикс: Простите меня если я вас прерываю, но мы можем сделать быстрее и проще, попросив трибунал вынести судебное уведомление об экземпляре Шахт–12, который мне одобрен, не зачитывая его, страница 31 английского перевода в моей документальной книге. Это характерные замечания и речи лорда Сесила311 и остальных, бельгийского министра иностранных дел, и т. д. Нет необходимости их зачитывать, их можно представить. Я только, что услышал, что их представили, и я могу на них сослаться.

Пожалуйста, извините меня, продолжайте.

Шахт: Что же, в таком случае я закончил своё заявление. Гитлер всё еще продолжал вносить дальнейшие предложения, но остальные страны не приняли ни одно из этих предложений, и таким образом, к сожалению, осталась единственная альтернатива и это было перевооружение. Это перевооружение проводимое Гитлером финансировалось при моём содействии, и я признаю ответственность за всё сделанное мной в связи с этим.

Дикс: Я вас правильно понимаю? Можно сделать из вашего заявления вывод о том, что существовали иные причины для вашего содействия в программе перевооружения, что вы имели тактические соображения, предлагая, чтобы дискуссия о немецком перевооружении, дебаты о перевооружении среди остальных правительств могли снова начаться? Эти дебаты, так сказать, погибли?

Шахт: Если я смогу, я кратко проиллюстрирую это посредством примера:

Две стороны имеют контракт друг с другом. Одна сторона не выполняет контракт, и другая сторона никоим образом не может заставить её выполнить свои обязательства. Таким образом другая сторона в свою очередь не может сделать ничего, за исключением того, чтобы не придерживаться контракта. Вот что сделала Германия. Вот, что я поддерживал. Итак, конечно, я должен сказать, что я ожидал типичной реакции, которой в таком случае всегда следует ожидать от партнера по контракту, а именно, что он скажет: «Что же, если вы тоже не следуете договору, тогда нам нужно снова обсудить договор».

Я должен сказать – и я могу совершенно спокойно использовать слово – для меня было разочарованием то, что на перевооружение Германии не было никакого ответа действиями союзников. Это так называемое нарушение Германией контракта против Версальского договора было принято достаточно спокойно. Были только ноты протеста, по крайней мере больше ничего кроме этого не сделали, чтобы снова поднять вопрос о разоружении который меня интересовал.

Не только Германии позволяли продолжать перевооружаться, но морской договор312 с Великобританией фактически дал Германии юридическое право на перевооружение вопреки Версальскому договору, и немецкие военные показы посещались и делалось всё остальное, но вообще ничего не делалось, чтобы прекратить немецкое перевооружение.

Джексон: С позволения трибунала, я вообще не вижу смысла в этих деталях. Мы здесь уступили в том, что перевооружение, за исключением того как его использовали для агрессивных целей, нематериально. Как я сказал на открытии, Соединенные Штаты здесь не исследуют вопросы европейской политики, как и не представляют их трибуналу для решения.

Единственный вопрос здесь обвинительное заключение, обвинения в вооружении для цели агрессии.

Я не хочу мешать подсудимому приводить любые факты которые относятся к его агрессивным намерениям, но подробности переговоров, европейской политики, обвинения и контробвинения между правительствами, мне кажется, находятся вдалеке от любого исследования которое можно провести, и подробности данного вопроса кажутся мне не способствующими здесь в решении вопросов, и я думаю это исключал трибунал в деле Геринга, если я не ошибаюсь.

Председатель: Что же, доктор Дикс, всё это кажется предметом аргументации, и аргументация на самом деле не является предметом доказывания.

Дикс: Ваша светлость, мне так не кажется. То, что сказал господин судья Джексон совершенно правильно. Шахт обвиняется в содействии агрессивной войне, но это его содействие предположительно должно было заключаться в том финансировании которое он проводил.

Председатель: Продолжайте доктор Дикс, и попытайтесь сделать это как можно короче.

Дикс: Я думаю, вы всё равно подошли к концу вопроса.

Могу я сослаться в этой связи на один из мотивов для содействия доктора Шахта в перевооружении. Его надежда заключалась в том, чтобы возобновить дебаты по разоружению. Могу я обратить ваше внимание на экземпляр номер Шахт–36, страница 141 немецкого текста, и страница 149 английского текста? Это письменные показания приёмного сына доктора Шахта, доктора фон Шерпенберга313. На странице 2 этих письменных показаний вы найдете следующий короткий абзац, который я предлагаю зачитать, фактически, я могу ограничить себя один предложением:

«Он» - то есть, Шахт – «считал перевооружение в определенных границах лишь средством воссоздания нарушенного равновесия и единственным средством склонить другие европейские державы к участию в ограничении вооружений, которого, вопреки Версальскому договору, они сами стремились избежать».

Это заявление Шерпенберга относительно бесед, которые Шахт вёл в то время. Таким образом, это, не мнение постфактум, это доклад о беседе, которую он, Шерпенберг, имел тогда со своим отчимом Шахтом. Это просто дополнительное замечание, которое я хотел сделать.

[Обращаясь к подсудимому]

Вы говорили о перевооружении со стороны других государств, в частности Чехословакии и Польши, но вы можете сказать нам, знали или слышали вы в то время о каких–либо подробностях состояния вооружения этих двух государств?

Шахт: Я знаю только то, что было известно о России, что в 1935 она объявила о том, что её армия мирного времени должна увеличиться до 960 000 человек.

Тогда я знал о том, что в Чехословакии, например, одной из ведущих задач перевооружения было создание аэродромов. Мы знали о том, что флот Великобритании должен был быть увеличиваться.

Дикс: Вы позднее полностью отказались от своей идеи всеобщего разоружения?

Шахт: Напротив, я использовал каждую возможность, в частности во время бесед с людьми из-за рубежа для того, чтобы говорить, что целью всегда должно быть разоружение, что, конечно, перевооружение, всегда означало бы для нас экономическое бремя, что мы считали самым неприятным положением дел.

Я помню беседу с американским послом Дэвисом. Его доклад об этой беседе включен в приобщенный трибуналу экземпляр. Это дневниковая запись, которая повторяется в его книге «Миссия в Москву», и она датирована уже 20 июня 1937, Берлин. Он написал о том факте, что среди прочих вещей он и я разговаривали о проблемах разоружения, и мне нужно процитировать лишь одно предложение. У меня нет номера документа ваша светлость, но он представлен трибуналу.

Дикс: Это экземпляр Шахт–18, немецкая страница 43, английская страница 49.

Шахт: Поскольку у меня есть только английский текст, я зачитаю из него.

Дэвис пишет:

«Когда я обозначил предложение президента (Рузвельта) об ограничении вооружения только оборонительными вооружениями, такими, что человек может нести на своём плече, он (подразумевается Шахт) почти подпрыгнул на своём месте от энтузиазма».

Таким образом из замечания посла Дэвиса становится ясно, что я был наиболее оптимистичен по поводу этой обновленной попытки и возможности грядущего шага к разоружению как предлагалось президентом Рузвельтом.

В этой же книге, Дэвис сообщает о беседе после 26 июня 1937 о беседе со мной, в письме адресованном президенту Соединенных Штатов. Я процитирую один очень короткий абзац – снова на английском языке:

«Затем я заявил ему (то есть Шахту) о том, что президент в беседе со мной проанализировал европейскую ситуацию и считает, что решение можно найти в соглашении между европейскими нациями о сокращении вооружений до чисто оборонительного уровня в результате ликвидации самолётов, танков и тяжелого снаряжения, и ограничения вооружений только таким оружием, которое человек может унести на своей спине, при договоренности между нациями об адекватном контроле за планом нейтрального государства. Шахт буквально подпрыгнул от этой идеи. Он сказал: «Это абсолютное решение». Он сказал, что в его простоте заметен великий гений. Его энтузиазм был необычайным».

Дикс: В какой степени вы хотели перевооружения?

Шахт: Не за рамками равенства с каждым из наших соседних государств.

Дикс: И Гитлер говорил с вами о далеко идущих намерениях, или вы слышали о чём-нибудь?

Шахт: Мне он никогда не говорил, и я ни слышал от кого–либо еще, чтобы он делал замечания о дальнейших намерениях.

Дикс: Вы были информированы о степени, типе и скорости перевооружения?

Шахт: Нет, мне никогда об этом не говорили.

Дикс: Вы сами установили лимит относительно данного финансирования или вы были готовы авансировать любые суммы денег?

Шахт: Разумеется, я никоим образом не был готов авансировать любое неограниченное количество денег, в частности так как это не были субсидии, это были кредиты, которые нужно было погасить. Ограничения для этих кредитов были двоякими. Одно заключалось в том, что Рейхсбанк был независимым от государственной финансовой администрации, и верховная государственная власть, что касалось одобрения кредитов. Совет директоров Рейхсбанка мог принять резолюцию о том, чтобы кредиты следовало предоставить или не предоставлять, или чтобы кредитование было остановлено, если он считал это правильным, и так как я был совершенно уверен в политике совета директоров Рейхсбанка – все эти господа полностью со мной соглашались в финансовой и банковской политике – это была первая возможность применять тормоза, если я считал это необходимым.

Второе, стабильность – лимит содержался в соглашении заключённом с министром финансов, правительством, и конечно Гитлером– векселя МЕФО, из которых эти кредиты состояли, следовало оплачивать по истечении срока действия. Они подлежали оплате спустя 5 лет, и я уже сказал о том, что если бы был проведён выкуп, фонды для перевооружения естественно должны были уменьшиться. В этом была вторая возможность ограничения перевооружения.

Дикс: Будьте любезны привести трибуналу данные, с которыми вы тогда работали?

Шахт: Мы исходили…

Джексон: У нас нет никакого желания вступать в спор о данных по финансированию перевооружения. Кажется, что подробности о долларах и центах или рейхсмарках неважны для этого, и страшно затягивают. Мы не пытаемся выяснить была ли эта стоимость слишкой маленькой или слишком большой, цель данного перевооружения это единственный вопрос, о котором мы думаем. Я не понимаю, что статистика стоимости имеет к этому какое-нибудь отношение.

Председатель: Доктор Дикс, мы бы хотели знать, о каких данных вы и обвиняемый говорите.

Дикс: Суммы, которые Шахт как президент Рейхсбанка был готов одобрить для программы перевооружения это, несомненно, относится к делу, потому что если бы эти суммы оставались в рамках таких лимитов которые можно считать адекватными для оборонительного перевооружения на чрезвычайный случай, тогда, конечно, степень этого финансового содействия очень важная часть доказательств относительно намерений Шахта которые он тогда преследовал. Это именно то в деле Шахта, что господин судья Джексон считает относящемся к делу, а именно, помогал ли он готовить агрессивную войну. Если он рассматривал только возможность оборонительной войны в своём финансировании и предоставлял в распоряжение только суммы по программе перевооружения, которые никогда бы не допустили агрессивной войны, тогда этим было бы опровергнуто обвинение, выдвинутое против подсудимого обвинением, и я думаю, что отношение к делу данного вопроса несомненно.

Председатель: Вы говорите, что если подсудимый Шахт передал в распоряжение Рейха, скажем, 100 миллионов, или какую угодно цифру, это было бы оборонительным, и если бы он предоставил 150 миллионов, это бы не являлось оборонительным, или как? Это просто сумма?

Дикс: Нет, я хочу сказать, что если, как будет доказано, он хотел дать только 9 и позже он нерешительно и нехотя дал 12 миллионов для этой цели, тогда этот вклад никогда не мог быть направлен на агрессивную войну.

Председатель: Это просто сумма?

Дикс: Да, только размер суммы.

Председатель: Что же, об этом можно сказать очень кратко, но, что касается финансовых деталей…

Дикс: Я считаю точно также, что мы говорим об этом слишком долго. Я лишь собрался спросить: «Какую сумму вы предоставили?» - и затем заявили возражение, и таким образом обсуждение затянулось. Могу я поставить вопрос?

Председатель: Да.

Дикс:

[Обращаясь к подсудимому]

: Что же, тогда, какую сумму вы намеревались одобрить?

Шахт: Естественно как можно меньше, однако, то, что я внес, является решающим. Я передал в их распоряжение – приведу одну цифру и буду очень краток – до 31 марта 1938, кредиты насчитывающие всего 12 000 000 000 рейхсмарок. Я обсуждал это с одним из дознавателей из британского обвинения, который спрашивал меня о предмете, и я ответил, что это была приблизительно одна треть от суммы которую потратили на перевооружение. Помимо этого, без Рейхсбанка, начиная с 1 апреля 1938, цифра указанная в этом бюджетном году была 11 000 000 000 и в следующем году, 20 500 000 000, и что ни пфеннига не поступило от Рейхсбанка.

Дикс: Это было после вашей отставки, не так ли?

Шахт: Это было после прекращения мной кредитования.

Для записи я хочу сказать, что я думаю, что я раньше совершил ошибку. Я сказал миллионы вместо миллиардов, но я думаю, что очевидно, то что я имел в виду. Я хотел поправить только это.

Дикс: Итак, доктор Шахт, затем, обвинение заявляет о том, что 19 февраля 1935 министерство финансов получило полномочия занимать неограниченные суммы денег, если бы Гитлер приказывал так делать.

Шахт: Здесь, снова, обвинитель не видит вещей в должном свете. Президент Рейхсбанка не ответственен за действия рейхсминистра финансов. Я думаю, президенту Федерального резервного банка314 в Нью–Йорке вряд ли можно предъявить ответственность за вещи совершенные секретарём казначейства в Вашингтоне.

Дикс: Вас также обвиняют в том, что долг Рейха возрос в три раза за время пока вы являлись президентом Рейхсбанка.

Шахт: Меня можно точно также обвинить в ответственности за тот факт, что уровень рождаемости в Германии резко вырос за то время, что я был президентом Рейхсбанка. Я хочу подчеркнуть тот факт, что также не имел к этому никакого отношения.

Дикс: Вы не были ответственным по этой же причине.

Шахт: Нет, конечно, я не несу ответственности за это.

Дикс: И предположительно тоже самое относится к положению, представленному обвинением о том, что вы предположительно подготовили в 1938, новую финансовую программу?

Шахт: Напротив, я отказался делать, что-то еще для финансирования перевооружения, финансовая программа была подготовлена государственным секретарем в рейхсминистерстве финансов, и так это выглядело.

Дикс: Одна из ваших экономических политик, в течение времени, что вы были министром экономики, и в чём вас обвиняют, как подготовке к войне, была так называемым «Новым планом315». В чём он заключался?

Шахт: Могу я, прежде всего, сказать, что «Новый план» вообще не имел никакого отношения к перевооружению. Германия, после Версальского договора впала в состояние экономического бедствия, говоря экономически и в особенности в экспорте…

Дикс: Ваша светлость, если трибунал считает, что «Новый план» не имеет никакого отношения к перевооружению и подготовке войны – я думаю обвинение считает по-другому – тогда, конечно, вопрос не относится к делу, и я его сниму. Я поставил его лишь потому что «Новый план» использовался в аргументации обвинения.

Председатель: Если вы говорите, и подсудимый только, что сказал, что «Новый план» не имел никакого отношения к перевооружению, я думаю вы можете оставить это для перекрестного допроса и вы можете поднять это снова в повторном допросе, если это будет в перекрестном допросе.

Дикс:

[Обращаясь к подсудимому]

В таком случае я также не спрашиваю вас о бартерных соглашениях. Я оставляю это обвинению для перекрестного допроса. Я не могу понять какое это имеет отношение к подготовке войны.

Итак, вы уже заявили о том, что вы стремились устранить Версальский договор посредством мирных переговоров, или, по крайней мере, улучшить его. С учётом мнения, которого вы тогда придерживались, ещё существовали какие–нибудь мирные средства для улучшения Версальского договора?

Шахт: По моему мнению, не существовало никаких других мер кроме мирных. Желание улучшить Версальский договор посредством новой войны было преступлением.

Дикс: Что же. Но теперь вас обвиняют в том, что предполагались приготовления к войне, которые на самом деле являлись контрмерой к всеобщему перевооружению хотя и не подготовкой к агрессивной войне, но при этом являлись перевооружением, и как таковые были нарушением Версальского договора. Я полагаю, что вы тогда решили финансово помогать перевооружению только после рассмотрения проблемы правовых и моральных соображений. Что именно это были за соображения?

Шахт: Я думаю, я уже подробно ответил на этот вопрос. Мне нечего добавить.

Дикс: Очень хорошо. Насколько вам известно, такое ваше отношение, отношение пацифиста и кого-то, кто точно возражал расширению жизненного пространства в Европе, было известно за рубежом?

Шахт: До тех пор пока я был президентом Рейхсбанка то есть с марта 1933 – я, конечно, говорю о режиме Гитлера – мои друзья и знакомые за рубежом были полностью информированы о моём отношении и взглядах. За рубежом у меня было много друзей и знакомых, не только из–за моей профессии, но также помимо этого и в частности в Базеле, Швейцарии, где проходили ежемесячные встречи Международного банка, со всеми президентами банков-эмитентов всех великих и некоторых нейтральных стран, и я всегда пользовался возможностью на всех таких встречах, чтобы совершенно ясно описывать этим господам ситуацию в Германии.

Наверное, я могу в данный момент сослаться на так называемые зарубежные конференции или беседы. Если кому–то больше не позволяют разговаривать с иностранцами, тогда, конечно, нельзя достичь с ними взаимопонимания. Эти глупые предупреждения о том, что нужно избегать контактов с иностранцами, казались мне совершенно неуместными, и если свидетель Гизевиус недавно счёл необходимым защитить своих умерших товарищей, которые были также и моими товарищами от обвинений в совершении тяжкого преступления, тогда я хочу сказать то, что считаю это совершенно излишним. Никогда ни один из членов нашей группы не предал никаких интересов Германии. Напротив, он боролся за интересы Германии и, чтобы подтвердить это, я хочу привести вам хороший пример:

После оккупации нами Парижа, были конфискованы и внимательно изучались чиновниками германского министерства иностранных дел материалы Quai d'Orsay316. Мне не нужно заверять вас о том, что они в основном искали подтверждения о том, не существовало ли каких-нибудь пораженческих кругов в Германии, которые сбрасывали маски где-то за рубежом. Все материалы Quai d'Orsay относившиеся к моей личности и, конечно, там были записи многих дискуссий, которые я имел с французами, проверялись тогда чиновниками министерства иностранных дел, без моего уведомления.

Однажды – я думаю это, наверное, случилось в течение 1941 – я получил письмо от немецкого профессора, который принимал участие в этих поисках проводимых министерством иностранных дел. Я назову его имя если необходимо, он может свидетельствовать. Это профессор финансов и национальной экономики, профессор Штюкенбек из Эрлангена, и он написал мне, что во время этого расследования…

Председатель: Трибунал не видит в этом ничего, что касается данного процесса. В любом случае, если подсудимый говорит о том, что он никак не предавал интересы Германии, этого достаточно. Нам вообще это не нужно. Какое это имеет отношение к данному процессу, я не знаю.

Дикс: Ваша светлость, я думаю, что смысл заявление не в этом. То, что он хочет сказать, это то, что надёжный человек за рубежом знал его и был знаком с тем фактом, что он был точно человеком мира, а не человеком который готовил агрессивные войны, и это относится даже к периоду перевооружения.

Председатель: Но он сказал об этом 5 минут назад.

Дикс: Я не думаю, что вопрос профессора Штюкенбека настолько важен, но мне кажется уместным то, что говорил посол Дэвис о его беседе с тогдашним комиссаром по иностранным делам советской республики Литвиновым317. Это содержится в экземпляре Шахт–18 моей документальной книги. Это страница 43 немецкого текста, и страница 49 английского текста. Могу я зачитать один абзац, и затем коротко спросить доктора Шахта о том соответствует ли заявление посла Дэвиса его воспоминаниям? Это доклад Дэвиса, выдержка из его книги «Миссия в Москву». Доклад государственному секретарю Соединенных Штатов. Отрывок на страницах 108 и 109.

«Следуя сделанному назначению, я был вызван к комиссару по иностранным делам Литвинову перед отбытием в Соединенные Штаты для выражения своего уважения.

Затем я заявил о том, что европейская ситуация в своих частностях выглядела простой и что сложно понять, почему государственное руководство Европы не может предусмотреть, чтобы Англия, Франция, Германия, Италия и Россия согласовали сохранение территориальной целостности Европы и в результате торговых соглашений предоставили Германии сырье, соответственно предоставив гарантию, что она сможет жить, что освободит народы Европы и мира от этих ужасных тягот вооружения и страха катастрофической войны. Быстрой репликой было: «Вы думаете Гитлер когда–нибудь согласиться на что–нибудь такое?». Я сказал, что я не знал, но моё мнение заключалось в том, что существовал очень существенный орган влияния из ответственных людей в Германии для того, чтобы к такой идее обратились. Литвинов ответил, что он думал, что так может быть; что Шахт был такого типа, он не думал о том, что они смогут одолеть Гитлера и политические и военные силы доминируют в Германии».

И теперь я спрашиваю вас, вы помните эту беседу с Дэвисом?

Шахт: Я думаю должно быть здесь ошибка. Я не говорил об этом с Дэвисом, я говорил с Литвиновым. Это доклад Дэвиса государственному секретарю, о котором я не знал.

Дикс: Да, вы совершенно правы.

Обвинение периодически подчеркивало, что ваши сведения о намерениях Гитлера к войне также вытекали из вашей должности уполномоченного по военной экономики и члена совета обороны Рейха. Геринг сделал об этом подробное заявление. У вас есть добавить что–нибудь новое к заявлению Геринга?

Шахт: Я думаю, свидетель Ламмерс тоже говорил об этом. Я хочу просто подтвердить, что первый совет обороны Рейха 1935 не являлся ни чем иным, чем легализацией комитета существовавшего до 1933, придуманного для чиновников министерств, которые предположительно должны были заниматься экономическими мерами, а также административными мерами, которые пришлось бы предпринимать на случай угрозы войны против Германии.

Дикс: Как часто вы в особенности встречались с военным министром и уполномоченным по администрации?

Шахт: Этот знаменитый триумвират, эта коллегия трёх человек описанная одним из обвинителей как краеугольный камень военной политики, вообще никогда не встречался, и не удивительно, что мы проиграли войну, если это был краеугольный камень.

Дикс: Обвинение также ссылалось на доклад военного министра относительно задачи совета обороны Рейха в 1934. Это документ номер ЕС–128, экземпляр номер USA–623. У вас есть, добавить, что-то конкретное к этому?

Шахт: Да, я хочу получить разрешение процитировать короткий параграф. Я вижу здесь только два предложения. Этот доклад содержит следующее заявление:

Ссылаются на опыт Первой мировой войны, то есть с 1914-1918, и я цитирую – я сделаю это на английском поскольку у меня есть только на английском, я цитирую:

«Тогда мы смогли расширить наши сырьевые базы и производство на Запад: Лонгви, Брие, Туркуэн, Рубе, Антверпен (текстиль), и на Восток, Лодзь, и юго–восток (рудные шахты в Сербии и Турции, минеральная нефть в Румынии). Сегодня нам приходится учитывать возможность быть отброшенными к своей стране и даже лишиться соответствующих наиболее ценных промышленных и сырьевых материалов на Западе и Востоке».

Я думаю, что если любой хотевший подготовить агрессивную войну, вычислял в сентябре 1934, что придется защищать себя от возможности возникновения такой ситуации, то это лучшее подтверждение того, что вовсе не стояло вопроса агрессивной войны.

Дикс: В связи с этим, под заголовком «мирные усилия» вы можете также наверное рассказать трибуналу о том в чём заключались ваши мирные усилия, добиться изменения или даже отмены репарационных норм Версальского договора?

Шахт: С самого первого момента, после установления репараций в 1921 или где-то так, я боролся против этой бессмыслицы с той аргументацией, что осуществление таких репараций ввергло бы весь мир в экономический хаос. Нельзя за одно поколение выплатить 120 000 000 000 рейхсмарок или около 2 000 000 000 рейхсмарок ежегодно, так как тогда…

Дикс: Мы бы хотели быть краткими. Будьте любезны рассказать только о ваших мирных усилиях, а не о национальной экономике.

Шахт: Хорошо, я не говорю о национальной экономике.

Я боролся против этого и по мере того как шло время, я добился убеждения людей почти из всех стран, что это было сущей ерундой. Таким образом в июле 1932, если не ошибаюсь тогдашний рейхсканцлер Папен смог поставить свою подпись на соглашении в Лозанне которое уменьшало репарации, де юре, предусматривая сумму в 3 000 000 000, и которое, де факто, полностью отменяло репарации.

Дикс: Вы тогда продолжали ваши определенно мирные усилия в остальных сферах? Вы уже говорили о переговорах в Париже относительно колониального вопроса. Меня интересует есть ли у вас, что-то добавить в связи с этим?

Шахт: Я сейчас не помню насколько далеко я зашёл в то время, но я думаю, что подробно сообщил о переговорах, так что нет необходимости повторяться.

Дикс: Джордж Мессерсмит, часто упоминаемый бывший генеральный консул Соединенных Штатов в Берлине заявляет в своих письменных показаниях документе номер ЕС–451, экземпляр номер USA–626, на которые ссылалось обвинение, что он считал о том, что национал–социалистический режим не смог бы остаться у власти и выстраивать свою военную машину если бы не ваша деятельность. В конце дела обвинения, обвинение представило данный тезис Мессерсмита. Следовательно, я хочу, чтобы вы сделали заявление по данному предмету.

Шахт: Я не знаю, имеет ли, это совершенно необоснованное мнение господина Мессерсмита какую–либо ценность в качестве доказательства. Вместе с тем, я хочу возразить ему посредством нескольких цифр. Я ранее заявил о том, что до 31 марта 1938, Рейхсбанк предоставил 12 000 000 000; то есть, в течение первого налогового года, около 2 250 000 000, и в течение следующих 3 лет, 3 250 000 000 ежегодно. В течение этих лет – со–подсудимого Кейтеля спросили об этом, когда его допрашивали здесь – военные расходы, как сказал Кейтель, составили следующее:

В налоговом году 1935 – 1936 – 5 000 000 000.

В налоговом году 1936 -1937 – 7 000 000 000.

В следующий налоговый год – 9 000 000 000.

И на этой стадии содействие Рейхсбанка прекратилось. Несмотря на это, в течение следующего года и без какого–либо содействия Рейхсбанка, расходы на вооружение увеличились до 11 000 000 000, и в следующем году подскочили до 20 500 000 000.

Следовательно, это показывает, что даже без финансового гения господина Шахта, у них получилось собрать средства. Как они это сделали другой вопрос.

Дикс: Я соответственно представил эти цифры подсудимому Кейтелю. Я не думаю, что трибунал сейчас имеет документ. Он сейчас доступен и имеет номер экземпляра Шахт–7. Это страница 15 немецкого текста и страница 21 английского текста. Господин Кейтель смог, конечно, сослаться только на первую колонку, то есть, общие расходы, но есть вторая и третья колонки в этом отчёте, и эти две рассчитаны Шахтом, вычисления относительно того, что получено с помощью и без помощи Рейхсбанка.

Я сейчас не намерен вдаваться в подробности. Я просто хочу получить ваше разрешение спросить доктора Шахта о том были ли цифры вычисленные им, в столбцах 2 и 3 документа, вычислены правильно.

Шахт: У меня есть цифры в документе передо мной. Цифры абсолютно правильные и я снова я хочу заявить о том, что они показывают, что в течение первого года после прекращения содействия Рейхсбанка, не менее чем ещё 5 125 000 000 потратили без содействия Рейхсбанка, то есть, всего 11 000 000 000.

Дикс: До сих пор вы заявляли трибуналу о том, что вы были активным противником опасного и обширного перевооружения и вы показывали это затягивая кошелек. Вы возражали чрезмерному перевооружению каким–либо иным способом, например, выступая с лекциями и подобным?

Шахт: Много раз я выступал не только перед экономистами и профессорами, которые являлись моими основными слушателями, но я часто выступал по приглашению военного министра и главы военной академии перед высокопоставленными офицерами. Во всех этих лекциях я постоянно ссылался на финансовые и экономические ограничения которым подвергалось немецкое перевооружение и я предупреждал от чрезмерного перевооружения.

Дикс: Когда вы впервые составили впечатление о том, что степень немецкого перевооружения была чрезмерной и преувеличенной?

Шахт: Очень сложно привести вам дату. Начиная с 1935, я предпринимал постоянные попытки замедлить скорость перевооружения. По одному поводу Гитлер сказал – секунду, у меня здесь есть это – что до весны 1936 следовало поддерживать такую же скорость. Я насколько возможно следовал этому, хотя начиная со второй половины 1935, я беспрестанно применял тормоза. Но после 1935 я сказал себе о том, что, поскольку сам фюрер так сказал, с весны 1936 такая же скорость больше не нужна. Это видно из документа PS-1301 в котором цитируются эти мои заявления, заявления, которые я сообщил так называемому «малому министерскому совету». Геринг возражал мне во время той встречи, но я, конечно, поддерживаю вещи сказанные тогда.

После этого я постоянно пытался заставить военного министра сделать что–то для замедления скорости перевооружения, хотя бы только в интересах общей экономики, поскольку я хотел видеть экономическую систему работавшей на экспортную торговлю. Доказательство факта насколько я призывал военного министра содержатся в моём письме датированном 24 декабря 1935, которое я написал ему, когда понял, что период которого желал Гитлер подошёл к концу, и когда я уже применил тормоза. Он также представлен обвинением как документ номер ЕС–293. В английской версии документ на странице 25.

Я прошу позволения процитировать очень коротко – все мои цитаты очень короткие – из этого документа. Я написал письмо военному рейхсминистру, и я цитирую:

«Я понял из вашего письма от 29 ноября» - и затем следует ссылка на номер – «что следует ожидать увеличения запросов вооруженных сил по меди и свинцу, что насчитывает количество практически вдвое от текущего потребления. Это лишь текущие запросы, в то время как одинаково срочные планы для будущего не содержатся в цифрах. Вы ожидаете от меня получения необходимой зарубежной валюты для этих запросов, и на это я уважительно отвечу, что в существующих обстоятельствах я не вижу возможности подобного».

Другими словами, Бломберг просил о том, чтобы я закупал сырье за валюту, и я заявил очень четко, что я не вижу никакой возможности так сделать.

Документ продолжает говорить – и это фраза относительно лимита к 1 апреля. Я цитирую:

«До сих пор на всех совещаниях с фюрером и рейхсканцлером, также как и с ведущими военными департаментами, я выражал своё убеждение в том, что было бы возможно обеспечить необходимую иностранную валюту и сырье при существующей степени перевооружения до 1 апреля 1936. Несмотря на тот факт, что ввиду нашей культурной и аграрной политики, которые в настоящее время отвергают во всем мире, это стало для меня крайне сложным и продолжает быть сложным, я всё еще надеюсь на осуществление своего первоначального плана».

То есть, я думал о том, что эта предполагаемая программа может проводиться до 1 апреля, но не после этого.

Дикс: Это факт, что министр транспорта Дорпмюллер318, пытался получить кредиты для железнодорожных целей. Каким было ваше отношение к этому в качестве президента Рейхсбанка?

Шахт: Во время совещания между фюрером, Дорпмюллером и мной на котором фюрер сильно поддерживал запросы Дорпмюллера, я тотчас отказал в кредите, и он его не получил.

Дикс: Здесь обсуждалась встреча от 27 мая 1936 так называемого «малого министерского совета» под председательством Геринга. Обвинение утверждает, что намерения по агрессивной войне стали видимы из этой встречи. У вас есть какие–либо сведения об этой встрече?

Шахт: Пожалуйста, какая дата?

Дикс: 27 мая 1936.

Шахт: Нет. Я присутствовал в течение этого совещания и я не увидел во всем документе ничего, что указывает на агрессивную войну. Я очень внимательно изучил документ.

Дикс: Кроме того против вас высказано то, что содержится в докладе посла Буллита, документ номер L–151, экземпляр USA–70, датированный 23 ноября 1937. Вы, конечно, слышали о том, что обвинение также сделало из этого доклада вывод о том, что со стороны Гитлера существовали агрессивные намерения. Будьте любезны сделать заявление об этом?

Шахт: Во всём докладе я не увидел ничего о том, что Гитлер собирался начать агрессивную войну. Я просто говорил о намерениях Гитлера, если возможно добиться аншлюса Австрии, и если возможно дать судетским немцам автономию. Ни одна из этих двух акций не являлась бы агрессивной войной, и помимо этого, господин Буллит говорит следующее в докладе об этом разговоре со ссылкой на меня. Я цитирую: «Шахт тогда продолжил говорить об абсолютной необходимости сделать что–нибудь для создания мира в Европе…».

Дикс: Меморандум об этой беседе также содержится в моей документальной книге как экземпляр номер Шахт–22. Он на странице 64 английского текста и странице 57 немецкого текста.

Теперь нам нужно подробно рассмотреть вашу предполагаемую осведомленность о намерениях Гитлера начать войну. Прежде всего, в общем говоря, Гитлер когда–нибудь, насколько вам известно…

Максвелл-Файф: Милорд, я спросил доктора Дикса не возражает ли он тому если трибунал позволит мне, поскольку он переходит к новой теме, отметить вопрос документов Рёдера. У меня была дискуссия с доктором Симерсом. Пока есть кое-какие неразрешённые пункты, и мы будем благодарны если трибунал заслушает нас этим вечером, если возможно, потому что отдел переводов ожидает получить документы Рёдера для своего перевода.

Председатель: Сколько вы думаете это займет, сэр Дэвид?

Максвелл-Файф: Не больше получаса, милорд.

Председатель: Если отдел переводов ждёт, наверное, нам лучше прерваться до двух часов.

Максвелл-Файф: Как угодно вашей светлости.

Председатель: Если только это займет полчаса. Я полагаю, это не займет больше времени?

Максвелл-Файф: Не думаю, что это займет больше.

Председатель: Мы сделаем это в два часа, а теперь мы прервёмся.