Маркс: Господин председатель, уважаемый суд: прежде чем я продолжу с вопросами к подсудимому Штрайхеру, могу я попросить разрешения сделать заявление?

В пятницу вечером, господин Штрайхер сослался на случай, а именно на то, что событие в прессе касалось меня и моего профессионального отношения. Соответственно я также имел возможность сослаться на этот случай в своём заявлении, и указал тогда на то, что я попросил защиты трибунала против этой порочащей нападки на мою работу и эта защита была мне любезно предоставлена. По этому поводу и в том импровизированном объяснении, я использовал выражение «газетный автор». Я использовал его исключительно со ссылкой на конкретного журналиста, который написал спорную статью в той берлинской газете относительно моей персоны и моей деятельности как адвоката.

Никоим образом я не выражал, и не подразумевал выражения, ссылающегося на прессу в целом. Я был далек от намерения каким–либо способом оскорбить прессу, группу экспертов от прессы, и конкретно сотрудников мировой прессы, работающих здесь, ни желал повредить их профессиональному достоинству.

Причина этого моего заявления это заявление, сделанное по радио, согласно которому я, адвокат Маркс, оскорблял и умаляли значение прессы в целом. Я, конечно, осведомлен о значимости прессы. Я знаю точно, что пресса вносит вклад, и я был бы последним человеком, полностью не осознавая чрезвычайную сложность работы в ответственной задаче прессы. Могу, я поэтому, совершенно публично перед этим трибуналом попросить, чтобы это заявление было принято и могу я попросить господ от прессы принять моё заявление в том духе, который мы сделали, а именно о том, что это был просто специальный комментарий об этом конкретном господине, а не каким–то образом обо всей прессе. Вот, что я хотел сказать.

Председатель: Доктор Маркс, трибунал понял ваше недавнее заявление в том смысле, о котором вы сейчас пояснили.

Маркс: Да. С разрешения трибунала, я продолжу свой допрос.

Какие цели вы преследовали своими речами и своими статьями в «Der Sturmer»?

Штрайхер: Речи и статьи, которые я писал, означали информирование публики по вопросу, который казался мне одним из наиболее важных вопросов. Я не намеревался агитировать или разжигать, но просвещать.

Маркс: Кроме вашего еженедельного журнала, и в особенности после прихода партии к власти, были какие–либо иные публикации в Германии, которые угрожали еврейскому вопросу антисемитским способом?

Штрайхер: Антисемитские публикации существовали в Германии столетиями. Книга, что находилась у меня, написанная доктором Мартином Лютером225, была, к примеру, конфискована. Сегодня доктор Мартин Лютер весьма вероятно сидел бы на моём месте на скамье подсудимых, если бы эту книгу приняло во внимание обвинение. В книге «О евреях и их лжи» доктора Мартина Лютера написано, что у евреев змеиная кровь и следует сжигать их синагоги и уничтожать их…

Маркс: Господин Штрайхер, мой вопрос не об этом, я прошу вас ответить на мой вопрос согласно тому, как я его поставил. Пожалуйста, ответьте сейчас «да» или «нет», здесь были…

Джексон: Я хочу заявить возражение такому способу отвечать здесь речами и беспредметно. Нам совершенно невозможно при такой процедуре заявлять возражения, когда ответы не отвечают на вопросы. Мы уже разбирались с этим делом, в результате добровольных речей Штрайхера, нападка на Соединенные Штаты, которая потребует значительных доказательств, чтобы ответить на неё если нам придётся на это отвечать. Мне кажется, совершенно неправильным, чтобы свидетель делал, что-то, кроме содержательного ответа на вопрос, таким образом, чтобы мы воздерживались от вопросов не имеющих отношения к делу. Трибуналу не будет пользы в решении вопроса о виновности или невиновности Штрайхера вдаваясь в вопросы, которые он поднял против нас – вопросы, которые совершенно доступны для пояснения, если мы займем этим своё время.

Мне кажется, что свидетель должен быть предостережен, и предостережен, так, чтобы он понял это, если это возможно, что он должен отвечать на вопросы и останавливаться для того, чтобы мы могли своевременно знать и возражать во время выступлений по недопустимым предметам.

Председатель: Доктор Маркс, постарайтесь, когда вы ставите вопросы свидетелю, останавливать его, если он не отвечает на вопросы поставленные ему?

Маркс: Да, господин председатель. Я был просто в процессе…

Председатель: Подсудимый Штрайхер, вы понимаете, вы слышали всё, что было сказано, и вы поймете, что трибунал не может позволить ваши долгие речи, которые не отвечают на вопросы поставленные вам.

Маркс: Сейчас я повторю вопрос, и я хочу вашего ответа сначала «да» или «нет» и затем краткого пояснения относительно вопроса.

Кроме вашего еженедельного журнала, и в частности после прихода партии к власти, в Германии были иные публикации, которые рассматривали еврейский вопрос антисемитским образом.

Штрайхер: Да, ещё до прихода к власти в каждом гау были еженедельные журналы, которые были антисемитскими и одна ежедневная газета называемая «Volkischer Beobachter» в Мюнхене. Кроме этого, существовал ряд периодики, которая непосредственно не работала с партией. Существовала также антисемитская литература. После захвата власти, ежедневная пресса координировалась, и теперь партия обнаружила себя контролирующей 3000 ежедневных газет, множество еженедельных журналов, и разного типа периодику и по приказам отданным фюрером, каждая газета должна была предусматривать просветительские статьи по еврейскому вопросу. Поэтому, после захвата власти антисемитское просвещение, велось в очень большом масштабе в ежедневной прессе, как и в еженедельных журналах, периодике и книгах. Соответственно, «Der Sturmer» не остался в стороне от просветительской деятельности. Но я хочу заявить совершенно открыто, что я требовал обращаться с вопросом наиболее популярным путём.

Маркс: Являлось необходимым принятие директив центральным ведомством, например, службой национал–социалистической прессы?

Штрайхер: Да. Министерство пропаганды в Берлине имело службу национал–социалистической прессы. В этой службе, в каждом номере, был ряд просветительских статей по еврейскому вопросу. Во время войны фюрер лично отдал приказ о том, чтобы пресса, сильнее чем раньше, публиковала просветительские статьи по еврейскому вопросу.

Маркс: Обвинение вменяет вам косвенный вклад в массовые убийства путем подстрекательства, и согласно стенограмме от 10 января 1946, вам предъявлены следующие обвинения: никакое правительство в мире не смогло бы предпринять политику массового уничтожения, как это было сделано здесь, не получив согласия нации на это, и вы предположительно привели к этому. Что вы об этом скажете?

Штрайхер: Об этом я скажу следующее: подстрекательство означает доведение человека до волнения, которое заставляет его совершить безответственный акт. Содержание «Der Sturmer» подстрекало, в этом вопрос? Коротко говоря, на вопрос следует ответить: «О чем писал «Der Sturmer». Несколько томов «Der Sturmer» доступны здесь, но можно посмотреть на все выпуски за 20 лет, для того, чтобы исчерпывающим образом ответить на этот вопрос. В течение этих 20 лет я публиковал просветительские статьи касавшиеся расы, касавшиеся того, что евреи сами написали Ветхий Завет226и свою историю, которую они описали в Талмуде227. Я печатал выдержки из еврейских исторических работ, например, написанных профессором, доктором Грецем228, и еврейским ученым, Гутнотом.

В «Der Sturmer» не было редакторских статей написанных мной или написанных кем–либо из моих главных сотрудников, в которых, я не включал цитаты из древнееврейской истории, из Ветхого Завета или из еврейских исторических работ недавних времен.

Это важно, и я должен подчеркнуть, что я указывал во всех статьях, на то, что сами ведущие авторы, видные евреи, признавали то, что я, за время 20 лет как автор и публичный оратор публично провозглашал.

Позвольте мне добавить в связи с этим, что содержание «Der Sturmer», как таковое не подстрекало. В течение всех 20 лет я никогда не писал в связи с этим: «Сжигайте дома евреев: забивайте их до смерти». Ни разу такое подстрекательство не появлялось в «Der Sturmer».

Теперь встаёт вопрос: Есть какое–нибудь оформленное подтверждение того, что какой–либо поступок был совершён со времени первого выпуска «Der Sturmer», поступок, о котором можно сказать, что его результатом было подстрекательство? В качестве поступка из–за подстрекательства я могу назвать погром. Это спонтанный поступок части людей внезапно восстающей и убивающей других людей. В течение 20 лет в Германии не было одного погрома, в течение 20 лет, насколько мне известно, ни одного еврея не убили. Не было ни одного убийства, о котором можно сказать: «Это результат подстрекательства, которое вызвано антисемитскими авторами или публичными ораторами».

Господа, мы в Нюрнберге. В прошлом здесь говорили, что нигде евреи в Германии не находились в такой безопасности и нетронутыми как в Нюрнберге.

Председатель: Доктор Маркс, это не становиться довольно долгой речью?

Маркс: Штрайхер, вы достаточно это пояснили, так что любой сможет сформировать своё мнение – вы имеете в виду: «Я не подстрекал таким способом, чтобы какое–либо спонтанное действие осуществлялось против евреев какой–либо группой людей или с массовым результатом»?

Штрайхер: Могу я сделать замечание в связи с этим? Здесь речь идёт о самом серьезном, самом решающем обвинении предъявленном мне, и здесь я попрошу трибунал позволить мне защищать себя самому объективно против этого. Разве нет большого значения, если я могу установить, что в Нюрнберге, во всех местах, не было никаких убийств, ни одного убийства и также погрома? Это факт.

Председатель: Вы уже сказали об этом. Я записал, прежде чем вмешался, сказано о том, что ни одного еврея не убили не только в Нюрнберге, но где–либо еще, как результат вашего подстрекательства.

Маркс: Свидетель, мы обратимся к этим демонстрациям 9 и 10 ноября 1938 позже.

Штрайхер: Да, но могу я продолжить? Обвинительное заключение вменяет мне косвенное влияние на подстрекательство массовых убийств, я прошу, чтобы мне позволили сделать об этом заявление: Кое–что подтвердилось сегодня, о чем я сам не знал. Я узнал о завещании, оставшемся после фюрера, и я полагаю, что незадолго до своей смерти фюрер сказал миру правду о своей воле. В нём он сказал, что массовые убийства осуществлялись по его приказу, что массовые убийства были репрессалией229.

Таким образом, этим демонстрируется, что я сам, не мог участвовать в этих невероятных событиях, что случились здесь.

Маркс: Закончили?

Штрайхер: Да. Вы сказали, что обвинительное заключение вменяет мне высказывания о том, что эти массовые убийства никогда бы не состоялись, если бы за правительством и за руководителями государства не было бы информированных людей.

Господа, прежде всего, вопрос: «Знал в действительности немецкий народ, о том, что происходило в течение этих лет войны»? Мы сегодня знаем…

Председатель: Подсудимый, это вопрос спора, а не вопрос о котором вы можете дать показания. Вы можете сказать о том, что знали.

Штрайхер: Во время войны я был частью нации. Во время войны я жил один в деревне. За 5 лет, я никогда не покидал свою ферму. За мной следило Гестапо. С 1939 мне было запрещено говорить с фюрером.

Маркс: Господин Штрайхер, мы конечно придём к этому позже. Я допрашиваю вас сейчас по этому вопросу, и я продолжу со своими вопросами. Потом будет другой.

Штрайхер: Но я желаю заявить, что у меня не имелось возможности – вот почему я сказал это – узнать о том, что происходило на самом деле.

Я впервые услышал о массовых убийствах и массовых смертях в Мондорфе, когда я находился в тюрьме. Но я заявляю здесь, что если бы мне сказали, что 2 или 3 миллиона людей убьют, тогда я бы не поверил в это. Я бы не поверил, что это было технически возможно убить так много людей, и на основании общего отношения и психологии фюрера, как я их знал, я бы не поверил, что массовые смерти, в степени, в которой они происходили, имели место. Закончил.

Маркс: Обвинение также предъявило вам, что задача воспитателей нации заключалась в том, чтобы воспитывать народ для убийств отравляя их ненавистью, что вы в особенности посвящали себя этим задачам. Что вы хотите ответить на это обвинение?

Штрайхер: Это предположение. Мы не воспитывали убийц. Содержание статей, которые я написал, не могло воспитать убийц. Убийств не было, и это подтверждение того, что мы не воспитывали убийц. Что случалось во время войны – что же, я точно не воспитывал фюрера. Фюрер отдал приказ по своей собственной инициативе.

Маркс: Теперь я продолжу. Обвинение далее утверждает, что группы Гиммлера–Кальтенбруннера и другие руководители СС не исполняли бы свои приказы об убийствах, если бы вы не проводили пропаганду и если бы вы не проводили воспитание немецкого народа в таких чертах. Вы сделаете об этом заявление?

Штрайхер: Я не думаю, что названные национал–социалисты читали «Der Sturmer» каждую неделю. Я не думаю, что те, кто получил приказ от фюрера, совершавшие убийства или отдававшие приказы об убийствах, были доведены до этого моей периодикой. Существовала книга Гитлера «Mein Kampf» и содержание этой книги было авторитетным, духовно авторитетным, но мне не кажется, что названные лица читали эту книгу и исполняли приказ в силу этого. Основываясь на своих сведениях о том, как это происходило в движении, я убежден в том, что если фюрер отдавал приказ, каждый действовал согласно нему, и я заявляю здесь совершенно открыто, что может быть судьба была добра ко мне. Если бы фюрер приказал мне делать такие вещи, я не смог бы убить, но, возможно, сегодня я столкнусь с каким-нибудь обвинением, которое мне не удалось предъявить. Вероятно, судьба приложила к этому руку. Но условия были такими, что фюрер имел такую силу гипнотического внушения, что весь народ верил в него, его подход был настолько необычным, если знать об этом факте, то можно понять, почему каждый, кто получал приказ, действовал. И таким образом, я хочу отвергнуть как неправду и неправильное то, что здесь думают правильным выдвигать против меня.

Маркс: Что вам известно об общем отношении Адольфа Гитлера к еврейскому вопросу? И когда Гитлер впервые стал враждебен евреям, согласно вашим сведениям?

Штрайхер: Ещё до Адольфа Гитлера ставшего публично известным я занимал себя журналистикой в антисемитских статьях. Однако, в силу его книги «Mein Kampf», я впервые узнал об исторических связях с еврейской проблемой. Адольф Гитлер написал свою книгу в тюрьме Ландсберга. Любой, кому известна эта книга знает, что Гитлер много лет назад, либо изучал антисемитскую литературу или посредством другого опыта, должен был развить в себе эти знания для того, чтобы быть способным написать эту книгу в тюрьме за короткое время. Другими словами, в своей книге Адольф Гитлер заявил миру о том, что он был антисемитом, и что он знал о еврейской проблеме. Он сам часто мне лично говорил…

Председатель: Доктор Маркс, книга «Mein Kampf» в материалах дела, и она говорит сама за себя.

Штрайхер: Сейчас я отвечу на ваш вопрос не ссылаясь на книгу. Вы спросили меня, обсуждал ли со мной Адольф Гитлер еврейскую проблему. Ответ «да». Адольф Гитлер всегда обсуждал со мной еврейскую проблему в связи с большевизмом. Это вероятно важно для ответа на вопрос, хотел ли Адольф Гитлер войны с Россией. Знал ли он, задолго, что война придет или нет? Когда он бывал с нами, Адольф Гитлер говорил о Сталине230 как о человеке, которого он уважает как человека действия, но что он был в действительности окружен еврейским руководством, и что большевизм…

Маркс: Господин Штрайхер, это снова зашло слишком далеко. Вопрос, который я поставил, был совершенно точным, и я попрошу вас, не уходить настолько далеко. Вы слышали возражение трибунала этому, и в интересах не затягивания слушаний, вы не должны вдаваться в слишком многие подробности. Вы не должны произносить речи.

Руденко: Я думаю, господин председатель, что, господин судья Джексон не так давно совершенно правильно и резонно сделал замечание, что подсудимый Штрайхер увлекается речами, а не даёт ответы на предъявленные ему обвинения. В связи с этим я бы тоже обратил внимание трибунала и просил бы устранить эти пространные речи и предупредить подсудимого, чтобы он отвечал на вопросы связанные с предъявленными ему конкретными обвинениями.

Председатель: Продолжайте доктор Маркс, и постарайтесь, чтобы свидетель придерживался ответов на вопросы, которые вы, несомненно, подготовили.

Маркс: Очень хорошо, господин председатель.

Штрайхер: Могу я, пожалуйста, как подсудимый, сказать здесь несколько слов? Вопрос был…

Председатель: (Прерывая) Нет, не можете. Отвечайте, пожалуйста, на вопросы.

Маркс: Следующий вопрос. Есть ли причина для предположения о том, что Гитлер, когда он решил массово убивать евреев в Европе, был объектом какого–либо влияния, или того что бы считалось мотивом этого кошмарного решения?

Штрайхер: На фюрера нельзя было повлиять. Как мне известно, фюрер, если бы кто–нибудь пришёл к нему и сказал, что евреев нужно убить, выгнал бы этого человека. И если бы, во время войны, кто–нибудь пришел к нему и сказал: «Я узнал, что вами отдан приказ осуществлять массовые убийства» тогда он бы также выгнал такого человека. Поэтому я отвечу на ваш вопрос, что на фюрера нельзя было повлиять.

Маркс: Другими словами, вы хотите сказать, что решение в этом вопросе, являлось полностью его собственной инициативой.

Штрайхер: Я уже сказал, что это стало ясно из его завещания.

Маркс: В августе 1938 была уничтожена главная синагога в Нюрнберге. Это было сделано по вашим приказам?

Штрайхер: Да. В моём гау были приблизительно 15 синагог, в Нюрнберге одна главная синагога, еще одна поменьше, и я думаю несколько остальных молельных комнат. Главная синагога стояла на остатках средневекового Рейхсштадта. Ещё перед 1933, во время так называемого периода борьбы, когда у нас еще было другое правительство, я публично заявил в ходе митинга, что это было позором, что здесь в старом городе размещалось такое восточное уродливое строение. После захвата власти я сказал бургомистру, что он должен снести синагогу, и тогда же планетарий. Я могу отметить, что после мировой войны, в центре парка предназначенного для отдыха граждан, был построен планетарий, уродливое кирпичное здание. Я отдал приказ снести это здание, и сказал о том, чтобы главная синагога, также была снесена. Если бы я намеревался лишить евреев их главной синагоги как церкви или если бы я хотел подать общий сигнал, тогда бы я после захвата власти отдал приказ о том, чтобы снесли все синагоги в моём гау. Тогда бы я также снес все синагоги в гау. Но фактическе к весне 1938 только главная синагога была снесена, синагога на Эссенвейнштрассе, в новом городе, осталась нетронутой. Затем в ноябре того же года был отдан тот приказ поджечь синагоги, в чем моей вины нет.

Маркс: Другими словами, вы хотите сказать, что вы не приказывали сносить это здание по антисемитским причинам, но из–за того, что оно не подходило архитектурному стилю города?

Штрайхер: По причинам городской архитектуры. Я хотел представить эту фотографию трибуналу, но я не ничего не получил.

Маркс: Да, у нас есть фотография.

Штрайхер: Но вы не увидите на ней синагоги. Я не знаю, хочет ли трибунал посмотреть на фотографию. Фотография действительно показывает только старые дома, но фасад синагоги, обращенный на Ганс-Шахс–платц не виден. Я не знаю, могу ли я представить фотографию трибуналу.

Председатель: Да, разумеется, фотографию можно приобщить. Позвольте посмотреть на фотографию.

Маркс: В таком случае, я представлю её трибуналу в качестве доказательств и я прошу вас соответственно её принять.

Председатель: Чем она будет, каким экземпляром?

Маркс: Я не могу сказать сейчас, господин председатель. Я возьму смелость объявить номер позже, а сейчас ограничусь её предъявлением. Я никак не мог представить её раньше, потому что я не владел этой фотографией. Она была только в последние дни…

Председатель: Да, продолжайте.

Маркс: В ваших мерах в связи с главной синагогой, вы полагались на какие–нибудь заявления экспертов по искусству?

Штрайхер: У меня были постоянные возможности обсудить предмет с архитекторами. Каждый архитектор говорил, что должно быть городскому совету было вообще всё равно на городскую архитектуру, так можно было это объяснить.

Эти заявления никак не были направлены против синагоги, как еврейской церкви, но скорее против такого строения в этой части города. Посторонние тоже, кого я сопровождал – так как в дни партийных съездов, я обычно сопровождал британских и американских людей через Ганс-Шахс–платц – и я помню, только один случай, когда я спросил: «Вы заметили, что–нибудь?», и человек заметил. Но все остальные посторонние говорили: «Как могло такое строение возникнуть посреди этих средневековых зданий?», я могу также приобщить книгу, написанную в 1877, которая в тюремной библиотеке, в которой профессор Бернейс, который был известным, написал тогда писателю Уде, в Швейцарию, что теперь он видел на Шахс–платц…

Маркс: Господин Штрейхер, этого достаточно. Другими словами, вы указали на то, что вы верили в то, что вы опирались на суждения архитекторов, которые казались вам авторитетными?

Штрайхер: Да.

Маркс: Во время разрушения синагоги, вы произносили речь?

Штрайхер: Да, но я хочу указать на то, что обвинение представило статью, доклад в «Tageszeitung231», которая была написана простым молодым человеком. Я хочу заявить, что эта статья не содержала заявлений, которые я делал.

Маркс: Я теперь перехожу к демонстрациям в ночь с 9 на 10 ноября 1938. Что вы можете сказать относительно этих демонстраций и какую роль вы играли в связи с ними? Эти демонстрации были инициированы населением?

Штрайхер: Каждый год гауляйтеры, руководители СА и СС встречались с фюрером в Мюнхене по поводу исторического дня 9 ноября. Мы ужинали в старой ратуше, и было заведено, что фюрер после ужина произносил короткую речь. 9 ноября 1938, я чувствовал себя не очень хорошо. Я участвовал в ужине и затем ушел, я приехал в Нюрнберг и пошел спать. Ближе к полуночи меня разбудили. Мой шофер сказал мне, что руководитель СА фон Оберниц232 хочет поговорить с гауляйтером. Я принял его, и он сказал следующее: «Гауляйтер, вы уже ушли, когда министр пропаганды, доктор Геббельс, взял слово и сказал» - я могу сейчас повторить это, лишь приблизительно – сказав: «Легационный советник фом Рат233 был убит в Париже. Это уже второе убийство за границей видного национал–социалиста. Это убийство, это не убийство евреем, Гриншпаном234; это скорее казнь, поступок, которого желало еврейство. Нужно, что–нибудь сделать». Я не знаю сейчас, говорил ли Геббельс о том, что фюрер приказал это, я помню, только, что Оберниц сказал мне, что Геббельс заявил, чтобы синагоги были подожжены, и я не могу сейчас вспомнить точно, но я думаю, он говорил мне о том, что окна еврейских предприятий должны были быть разбиты и здания следовало разрушить.

Затем я сказал Оберницу – я был удивлен: «Оберниц, я думаю неправильно, чтобы синагоги поджигали, и в тот момент, я думал, что неправильно, чтобы разрушались еврейские предприятия, я думаю, эти демонстрации были ошибочными. Если людям позволить распоясаться ночью, поступки можно будет расценить как то за, что никто не понесёт ответственности». Я сказал Оберницу, что я считал сожжение синагог в особенности ошибочным, потому что за рубежом и даже среди немецкого народа, могло возникнуть мнение, что национал–социализм теперь начал борьбу с религией. Оберниц ответил: «У меня есть приказ». Я сказал: «Оберниц, я не несу за это никакой ответственности. Оберниц ушел и состоялась акция. То, что я сказал здесь под присягой, я ранее заявлял на нескольких допросах, и мой шофер подтвердит это, так как он являлся свидетелем ночного разговора, и вскоре после этого он пошел в спальню рассказав своей жене, что он услышал в моей спальне.

Маркс: Вы закончили?

Штрайхер: Да, но вы задали вопрос…

Маркс: Да, являлось ли это спонтанным актом силы, инициированным массами народа?

Штрайхер: Да. В национал–социалистической прессе появились после этой акции статьи в таком же направлении, которые заявляли о том, что спонтанной демонстрацией народ отомстил убийство господина фом Рата. Поэтому, из Берлина было специально приказано, что должно быть сделано публичное заявление о том, что демонстрация 1938 была спонтанно. О том, что дело так не обстояло, я также смог узнать в Нюрнберге и характерно, что возмущение о том, что случилось в ходе тех демонстраций проявилось даже здесь в Нюрнберге, даже среди членов партии.

Обвинение представило статью, которая является докладом о речи, которую я произнёс 10 ноября, и это важная часть доказательств факта, что народ был против этой акции. Я был вынужден, из–за атмосферы преобладавшей в Нюрнберге произнести публичную речь и сказать, что никто не должен иметь много симпатии к евреям. Такой была история ноября 1938.

Вероятно, для вас может быть важн спросить меня как я, и весь народ, возражали идее этих демонстраций.

Маркс: Я думал, вы это уже объяснили. Очень хорошо. Кто тогда отдал приказ поджечь синагогу всё еще стоявшую на Эссенвейнштрассе?

Штрайхер: Я не знаю, кто отдал приказ, я думаю, это был руководитель СА фон Оберниц. Я не знаю подробностей.

Маркс: Дальнейший вопрос: вы сами публично выражали своё неодобрение этим жестокостям?

Штрайхер: Да. В узком кругу ведущих членов партии, я сказал то, что говорил всегда, что я говорил публично: я заявил, что это было неправильно. Я говорил на встрече с адвокатами – я не знаю, был ли на ней мой защитник – мне кажется это было уже в ноябре 1938, что я заявил нюренбергским адвокатам на встрече о том, что то, что случилось здесь в ходе этой акции, было ошибочным, что это было ошибочным как относительно народа, так и зарубежных государств. Я сказал, что любой, кто знал еврейский вопрос, так как знал его я, понял бы, почему я считал эту демонстрацию ошибкой. Я не знаю, сообщили ли об этом фюреру, но после ноября 1938 меня никогда не приглашали в отель «Deutscher Hof»235, когда фюрер прибывал в Нюрнберг. Было ли это причиной, я не знаю, но в любом случае, я публично критиковал эти демонстрации.

Маркс: Обвинение предполагает, что в 1938 было введено более жестокое обращение с евреями. Это правда, и в чем объяснение?

Штрайхер: Да. В 1938 еврейский вопрос вошел в новую фазу, именно это показала демонстрация. Я сам могу лишь сказать в этой связи, что по этому поводу не было никакого предварительного совещания. Я полагаю, что фюрер, так как он был импульсивным, действуя в пылу момента, в районе 9 ноября сказал доктору Геббельсу: «Скажите организациям о том, что синагоги должны быть сожжены». Как я сказал, я сам не участвовал в той встрече, и я не знаю, что случилось, приведя к такому ускорению.

Маркс: 12 ноября 1938 было опубликовано распоряжение, согласно которому евреев должны были устранить из экономической жизни страны. Существовала связь между приказами для демонстраций 9 ноября, и этим последующим распоряжением от 12 ноября 1938, и было это распоряжение из–за той же причины?

Штрайхер: Что же, здесь я могу лишь сказать, что я убежден, что связь была. Приказ, скорее распоряжения, которые должны были иметь такое широкое влияние в экономической сфере, поступили из Берлина. У нас не было никаких совещаний. Я не помню никаких встреч гауляйтеров на которых это обсуждали. Я не знаю ни о чём. Это произошло, как происходило всегда, нас не информировали заранее.

Маркс: Как получилось так, что не вам, но со–подсудимому Розенбергу, была поставлена задача участия в этом вопросе?

Штрайхер: Розенберг являлся духовным попечителем движения, но он не ставил именно эту задачу демонстрации, ни этих экономических вопросов.

Маркс: Нет, мы говорим о другом. Розенберг был тем кому руководство государством была поставлена задача заботиться, как это называли, о расово политических и остальных просветительских задачах, а вам нет. Как можно это объяснить? Как вы объясните, что выбрали не вас?

Штрайхер: Розенберг, как он сам сказал, встретил фюрера очень рано и во всяком случае, из–за своих знаний, интеллектуально подходящим для этой задачи. Я посвящал себя более популярному просвещению.

Председатель: Доктор Маркс, он сказал нам, что не получал задач. До тех пор пока, что у него не имелось какой-нибудь связи с Розенбергом он не может сказать нам чего–либо еще об этом, за исключением, того, что ему не давали задачи. Все остальное это просто комментирование и спор.

Маркс: Да.

[Обращаясь к подсудимому]

Я теперь поставлю вам следующий вопрос: В 1939 был отдан приказ запрещавший вам произносить речи?

Штрайхер: Да. Осенью 1939 мои враги зашли настолько далеко, что фюрер, без уведомления меня заранее, отдал письменный приказ через члена партии Гесса запрещавший мне произносить речи. Угроза немедленного ареста была сделана, если бы я действовал вопреки приказу.

Маркс: Это также правильно, что в 1938 была очевидная попытка остановить дальнейшую публикацию «Der Sturmer», я подразумеваю в правительственных кругах?

Штрайхер: Такие намерения существовали достаточно часто, и также тогда. Вероятно, я могу сослаться на два других документа в этой связи для экономии времени.

Обвинение представило копии письма от Гиммлера и Бальдура фон Шираха. Здесь я могу привести простое объяснение прямо сейчас. Тогда, в 1939, существовали намерения запретить «Der Sturmer». Борман даже отдал некий приказ. Тогда главный редактор «Der Sturmer» написал видным членам партии, попросив сказать о своём мнении про «Der Sturmer». И соответственно письма также были получены от Гиммлера и фон Шираха. Всего, я думаю около 15 писем было получено от видных членов движения; они были просто любезными ответами на запрос.

Маркс: Этого достаточно. Это правда, что в начале войны вас не сделали комиссаром округа вооруженных сил в вашем гау?

Штрайхер: Да.

Маркс: Как вы можете это объяснить?

Штрайхер: Что же, может быть это не так важно, это то, какими были тогда условия. Существовали определенные личные чувства, и т. д, это не существенно. В любом случае, я не стал комиссаром округа вооруженных сил.

Маркс: Обвинение заявило, что после 1 сентября 1939 преследование евреев более и более возрастало. Из–за чего это было?

Штрайхер: На этот вопрос мог ответить только фюрер, я не могу.

Маркс: Но, вы не думаете, что это имело какое то отношение к началу войны?

Штрайхер: Фюрер всегда так говорил на публике, да.

Маркс: Против вас было возбуждено дело в верховном партийном суде. Как это случилось? Каким было развитие и результат суда?

Штрайхер: Я благодарен, что у меня есть возможность заявить совершенно кратко перед Международным военным трибуналом кое–что о чем я молчал до сих пор из–за приказа фюрера. Я сам возбудил слушания против себя перед верховным партийным судом с целью защитить себя от людей, которые порочили меня. Я обвинялся…

Председатель: Подсудимый говорит о каком–то приказе, который Гитлер отдал, чтобы ему не позволялось выступать или он говорит о чем–то еще?

Вы помните доктор Маркс, что некоторые утверждения были исключены из протокола. Если он говорит об этом, мне кажется, что у нас нет к этому никакого отношения. Я правильно вспоминаю, что кое–что было исключено из протокола?

Маркс: Да, господин председатель, но только некоторые вещи из доклада Геринга были исключены, только отрывок, который касался дела с тремя малолетними лицами, но всё остальное было сохранено обвинением. Поэтому защита, должна быть способна возразить этим положениям, если обвинение не сказало, что оно исключило весь доклад Геринга, и в этой связи эти слушания в верховном партийном суде также играют роль. Он может сделать краткое заявление об этом.

Председатель: Хорошо.

Маркс: Свидетель, будьте кратким.

Штрайхер: Да. Важно, что тогда я возбудил слушания против себя, включалось около 10 пунктов, которые вменялись мне, среди них вопрос относящийся к неким акциям. Из доклада Геринга есть письменные показания, которые говорят о том, что меня признали виновным. Могу я заявить здесь, что суд так и не закончился и приговор не выносился.

Это ответ на вопрос, который поставлен мне.

Маркс: Этот вопрос, касающийся акций, он имел какое-либо отношение к акциями производств Марса236?

Штрайхер: Мы придем к этому позже. Это не являлось главным пунктом.

Маркс: И затем вам приказали постоянно находится в Плейкерсхофе? Вы находились под охраной Гестапо, и были проверки, которые касались посетителей?

Штрайхер: Это не верно, что мне приказали оставаться в Плейкерсхофе. Правда в том, что я добровольно ушел на пенсию с намерением никогда более не быть активным в движении. Это правильно, что Гестапо следило за мной, и каждого посетителя вызывали на допрос в полицейский участок и допрашивали о его разговорах. Это факт.

Маркс: Во время вашего пребывания в Плейкерсхофе у вас были какие–либо связи или переписка с какими–либо ведущими личностями в партии или государстве?

Штрайхер: Нет. Что касается видных лиц движения и государства, у меня не было переписки ни с кем из них, вот почему обвинение вряд ли нашло какие–либо письма. Я никогда не заявлял в письмах о своём мнении по еврейской проблеме или другим вопросам. Я должен заявить затем, с целью точного ответа на ваш вопрос, что у меня не было переписки с видными членами партии и государства.

Маркс: После начала войны, вы были информированы или проконсультированы каким–либо образом о каких–либо мерах направленных против евреев?

Штрайхер: Нет.

Маркс: Какими были ваши отношения с Гиммлером? Вы близко знали его? Вы когда–либо говорили с ним о мерах против евреев или он говорил о намечавшихся массовых казнях евреев?

Штрайхер: Я знал Гиммлера также как я знал руководителей СА, или других руководителей СС. Я знал его по общим встречам, совещаниям гауляйтеров, и т. д. У меня не было ни одной политической дискуссии с Гиммлером, за исключением общества, когда он затрагивал то или это, в присутствии остальных. Последний раз я видел, что Гиммлер был в Нюрнберге, когда он говорил с офицерами в толпе. Когда это было, я не могу сказать точно, но я думаю это было незадолго до войны. Я никогда не говорил с ним о еврейском вопросе. Он сам, конечно, хорошо информирован по вопросу. У него имелся орган названный им «Schwarze Korps237». И каким было его внутреннее отношение ко мне, я не знал до моего пребывания на ферме. Были доносы на меня доходившие до него. Говорили, что я был чересчур гуманным к французским заключенным. Спустя время я получил письмо, в котором он отчитывал и серьёзно упрекал меня. Я не ответил. Не сделав никаких предыдущих запросов ко мне о том, были ли эти доносы правдой, он предъявлял мне серьезные обвинения, и я заявляю совершенно открыто, что я на самом деле чувствовал, что я вероятно в результате ареста лишусь свободы. Такими были отношения с Гиммлером.

Маркс: Достаточно.

Во время этого процесса вы слышали имена большого числа высших руководителей СС и полиции игравших ведущую роль в преследовании евреев, например, Гейдриха, Эйхмана238, Олендорфа, и так далее. Существовали какие–либо связи между вами и одним из этих высших руководителей СС и полиции?

Штрайхер: Я услышал имена, названные здесь, впервые во время допросов. Я не знал этих людей, они могли видеть меня, но никогда не было дискуссий включавших меня и старших руководителей СС или СА. В дальнейшем, я никогда не был ни в каких ведомствах Гиммлера в Берлине, или каком–либо министерстве в Берлине. Таким образом, совещаний не проходило.

Маркс: Обвинение пришло к выводу из множества статей в «Der Sturmer», что ранее 1942 и 1943 вы должны были иметь сведения об имевших место массовых казнях евреев.

Какое заявление вы сделаете об этом, и когда, и каким путём, вы услышали об имевших место массовых казнях евреев на Востоке?

Штрайхер: Я подписался на еврейский еженедельник, который выходил в Швейцарии. Иногда в этом еженедельнике были намеки, на то, что кое–что не совсем в порядке, и я думаю это был конец 1943 или 1944 – я думаю 1944 – в этом еврейском еженедельнике появилась статья – я думаю говорилось о Польше – евреи массово исчезали. Я потом сошлюсь на эту статью, которую вероятно представят мне позже. Но я заявляю совершенно открыто, что еврейский еженедельник в Швейцарии не представлял для меня авторитетный источник, что я не думал обо всем этом. Эта статья не цитировала цифр, она не говорила о массовых казнях, но только об исчезновениях.

Маркс: Вы закончили?

Штрайхер: Да.

Маркс: Во время войны вы вносили в «Der Sturmer» предложения о решении еврейского вопроса?

Штрайхер: Да.

Маркс: И в каком смысле?

Штрайхер: Как я вчера сказал, я представлял точку зрения о том, что еврейский вопрос должен быть решен международным образом, поскольку евреи имелись во всех странах. По этой причине мы публиковали статьи в моём еженедельном журнале ссылающиеся на сионистские требования, такие как те, что предусматривались или отмечались в декларации Бальфура239. Поэтому было две возможности решения, предварительное решение внутри стран через подходящие законы и затем создание еврейского государства.

Во время войны, я думаю это было в 1941 или 1942, мы написали другую статью - мы являлись объектом берлинской цензуры – и цензурное ведомство вернуло обратно представленный экземпляр с замечанием о том, что не должна публиковаться статья, в которой мы предлагали Мадагаскар как место для создания еврейского государства. Политические отношения с Францией приводились в качестве причины, почему эта статья не должна была публиковаться.

Маркс: Если бы вы ожидали, что вопрос решится массовыми казнями, вы тогда бы написали эту статью?

Штрайхер: Тогда, в любом случае, было бы еще бессмысленней публиковать её.

Маркс: Вам не доставляло беспокойства решение еврейского вопроса предвзятым способом, способом который совершенно оставлял за рамками те качества евреев, которые можно было описать как великие?

Штрайхер: Я не полностью понял ваш вопрос, вероятно, я не правильно его расслышал.

Маркс: Можно вас обвинять, в рассмотрении предвзятым образом, только таких качеств евреев, которые казались вам не приносящими пользы, в то время как остальные качества евреев вы игнорировали. Какое ваше объяснение?

Штрайхер: Я думаю, что этот вопрос на самом деле здесь излишний. Совершенно естественно, что я, как антисемит и при моём видении еврейского вопроса, не был в этом заинтересован. Вероятно, я не видел в евреях хороших черт, которые видели вы или остальные. Это возможно. Но в любом случае, я не был заинтересован в исследовании о том какие хорошие качества можно там распознать.

Маркс: Спасибо.

Председатель: Кажется, подошло время прерваться.

Маркс: Вы посещали концентрационные лагеря?

Штрайхер: Да. Я посещал концентрационный лагерь Дахау.

Маркс: Когда это было?

Штрайхер: Я думаю первый раз, когда всех гауляйтеров собрали вместе. Я думаю 1935, я не знаю точно, 1934 или 1935, я не знаю.

Маркс: С какими интервалами вы посещали лагерь? Сказано, что вы бывали в Дахау каждые 4 недели.

Штрайхер: Всего я был в Дахау четыре раза.

Маркс: Утверждается, что после каждого вашего визита в Дахау, там исчезали евреи.

Штрайхер: Я не знаю, исчезали ли евреи.

Маркс: Что заставляло периодически посещать Дахау?

Штрайхер: Я отправлялся в Дахау посетить там социал–демократических и коммунистических функционеров из моего гау, которые находились там в тюрьме и представлялись мне. Я отбирал – я не знаю, сколько сотен их там было – но каждый раз, что я бывал в Дахау, я отбирал 10 или 20 тех о ком полиция подтверждала, что за ними не было уголовных преступлений, затем я отбирал их среди заключенных, и на рождество каждого года, я вывозил их автобусами в Нюрнберг в отель «Deutscher Hof» где я собирал их вместе с их женами и детьми на ужин.

Я хочу попросить трибунал, во благо нюренбергской публики, разрешить мне сделать очень краткое заявление о том, как я забирал этих коммунистов. Партийные слушания были инициированы против меня из–за того, что я это делал. Были слухи, которые не являются правдой. Могу я сделать очень короткое объяснение о том, как я делал это?

Маркс: Я хочу попросить трибунал одобрить это, господин председатель, для того, чтобы можно было убедиться в причинах, почему подсудимый так делал.

Председатель: Да, как можно короче.

Маркс: Будьте кратким.

Штрайхер: Когда я ходил по улицам Нюрнберга, дети подходили ко мне и говорили: «Мой отец в Дахау». Женщины приходили ко мне и просили вернуть своих мужей. Я знал многих из этих чиновников, со времен, когда я выступал на революционных митингах, и я мог за них поручиться. Я знаю только один случай, когда я ошибся в выборе. Все остальные вели себя безукоризненно. Они держали слово, которое давали мне. Таким образом, вероятно, мои партийные друзья, которые здесь сидят на скамье, теперь поймут, что я не хотел вредить своей стране, но что я хотел делать, и делал, нечто гуманно хорошее.

Маркс: Теперь я перехожу к иллюстрированным книгам, которые выходили в издательском доме «Der Sturmer». Вам известно, что были опубликованы две иллюстрированные книги, одна под заголовком «Не верь лису в поле», и другая под названием «Ядовитая поганка». Вы признаете ответственность за эти иллюстрированные книги?

Штрайхер: Да. Могу я сказать, подытоживая, что я признаю ответственность за всё, что было написано моими помощниками или то, что выпускалось в моём издательском доме.

Маркс: Кто был автором этих иллюстрированных книг?

Штрайхер: Книга «Не верь лису в поле, а еврею в клятве» была подготовлена и иллюстрирована молодой женщиной художницей, и она также написала текст. Название, которое появилось на иллюстрированной книге из доктора Мартина Лютера.

Вторая иллюстрированная книга была подготовлена главным редактором «Der Sturmer», который был школьным учителем. Два уголовных дела в Нюрнберге, которые рассматривались в этом зале суда, насколько я знаю, были поводом для моей публикации этих двух книг. Был промышленник Луис Шлосс, еврей, который с малолетними нюренбергскими девочками некоторые, из которых были невинными, имел…

Маркс: Господин Штрейхер, мы не хотим сейчас слушать это. Мой вопрос только о том, кто был автором этих иллюстрированных книг, и признаёте ли вы за них ответственность?

Штрайхер: Это фактически важно для трибунала, самому узнать, как получилось так, что совсем внезапно две иллюстрированных книги для маленьких детей появились в моём издательском доме. Я делаю это заявление абсолютно объективно. Я говорю здесь о юридических делах. Здесь есть господа, кто очевидец, которые были здесь в этом суде и во время слушаний. Только так можно понять, почему эти книги были опубликованы. Они были ответом на совершенный поступок.

Маркс: Да, но мы здесь касаемся только обвинений выдвинутых против вас, что соответственно вы оказывали на умы маленьких детей неблагоприятное влияние и которые можно считать, созданными для отравляющего эффекта.

Штрайхер: И я хочу подтвердить своё заявление о том, что мы хотели защитить молодежь от фактически происходивших вещей.

Маркс: Да, но малолетние лица вряд ли могли понять дело Шлосса, или какое–нибудь другое дело, не так ли?

Штрайхер: Оно было предметом общественной дискуссии в Нюрнберге и по всей Германии.

Маркс: Что касается меня, на вопрос дан ответ, господин председатель.

Штрайхер: Но не для меня как подсудимого.

Председатель: Вы сказали нам, что книги были опубликованы для ответа на вещи, которые там случились. Этого достаточно.

Маркс: Свидетель, другое серьезное обвинение вменяется вам обвинением, в том, что специальный номер, касавшийся ритуальных убийств был опубликован издательским домом «Der Sturmer» и появился в одном из номеров «Der Sturmer». Как готовился этот специальный номер и в чем заключалась его причина? Вы являлись автором специального номера?

Штрайхер: Нет.

Маркс: Кто был автором?

Штрайхер: Мой сотрудник, тогда главный редактор, Карл Хольц240, который уже умер. Но я признаю ответственность.

Маркс: Это не правда, что даже в течение двадцатых вы занимались этим вопросом в «Der Sturmer»?

Штрайхер: Да, и в публичных речах.

Маркс: Да, и в публичных речах. Почему вы теперь в 1935 снова возбудили этот, несомненно, тяжкий вопрос?

Штрайхер: Я хочу попросить своего защитника не выражать суждений о том, что написано, спрашивать меня, но не выражать суждений. Так делает обвинение.

Вы спросили меня, как появился этот номер. Я объясню очень кратко…

Маркс: Извините меня, господин председатель. Я протестую против факта, что господин Штрейхер здесь, во время своего допроса мною, думает, что он может критиковать манеру, в которой я ставлю свои вопросы. Поэтому я прошу трибунал принять об этом решение, поскольку иначе я не в состоянии ставить свои вопросы.

Председатель: Вы уже заявляли о вашей позиции, и трибунал выразил свою полную поддержку вашей позиции. Вы продолжите?

Подсудимый и позвольте мне сказать вам, что если вы пренебрегаете своим защитником или трибуналом, трибунал не сможет продолжать сейчас заслушивать ваше дело. Будьте любезны обращаться с вашим защитником и трибуналом с почтением.

Штрайхер: Могу я попросить сказать что–нибудь об этом?

Председатель: Нет. Пожалуйста, отвечайте на вопрос.

Маркс: Я продолжу со своим опросом.

Обвинение вменяет вам, в связи с этим делом ритуального убийства, обращение с вопросом в отсутствие документального подтверждения, ссылаясь на историю средневековья. Каким вкратце, был ваш источник?

Штрайхер: Источники приводились в этом номере. Ничего не приводилось без источников. Была ссылка, сделанная на книгу, написанную на греческом языке бывшим раввином, который обратился в христианство. Была ссылка на публикацию высшего духовенства в Милане, книгу, которая издавалась в Германии последние 50 лет. Даже при демократическом правительстве евреи предъявляли возражения к этой книге. Этот номер о ритуальном убийстве ссылался на дела суда, который располагался в Риме, он ссылался на дела, которые в суде. В нём были картинки, которые показывали, что в 23 делах церковь сама занималась этим вопросом. Церковь канонизировала 23 неевреев убитых в ритуальных убийствах. В иллюстрациях демонстрировались картины и скульптуры, то есть, каменные монументы; везде указывалось на источник, даже упоминалось дело в Англии, и одно в Киеве, России. Но в этой связи я хочу сказать, как я и говорил здесь еврейскому офицеру, что мы никогда не хотели утверждать, что всё еврейство сейчас готово совершать ритуальные убийства. Но факт в том, что внутри еврейства существовала секта, которая вовлекала в эти убийства, и делает это до сих пор. Я просил своего защитника представить в суд дело из Писека в Чехословакии, очень недавние слушания. Апелляционным судом было подтверждено дело о ритуальном убийстве. Таким образом, в заключение я должен сказать…

Джексон: Ваша честь, я возражаю данному заявлению. После отказа его защитника предъявить это, он настаивает на высказывании содержания для протокола суда. Сейчас неправильно предъявлять обвинения еврейскому народу. Штрейхер сказал, что он просил защитника предъявить это. Его защитник видимо отказался, соответственно он начал приводить доказательства о том, что он знает, в любом случае, резюме предметов которые его защитник отказался здесь представлять. Мне кажется, что назначив защитника для ведения своего дела, он непрерывно демонстрирует, что он не желает вести своё дело в порядочной манере и его следует вернуть в свою камеру и любые дальнейшие заявления, что он желает сделать этому суду следует передавать через его защитника в письменном виде. Это совершенно нечестно и оскорбляет суд.

Председатель: Доктор Маркс, я думаю вам лучше продолжать.

Маркс: Я хочу сказать, что этим вопрос закрыт. Важная вещь это то можно ли сказать о том, что он рассматривал дело без документальных доказательств. Защита вообще не заинтересована в этом деле и согласно моим воспоминаниям, я даже предлагал одному из господ из обвинения, чтобы от этого дела, вероятно, совсем отказались, потому что это действительно настолько отвратительно и настолько ужасно, что лучше не заниматься этим. Но подсудимый только хотел сказать о том, что оно было на основании отдельных частей доказательств, которые он рассматривал по вопросу, и я думаю этого достаточно; это должно закрыть вопрос.

Итак, господин Штрайхер, вы снова и снова впадаете в ошибку заходя слишком далеко в своих объяснениях и обсуждая вещи, которые можно считать пропагандой с вашей стороны. Я хочу попросить вас сейчас последний раз придерживаться вопросов и воздерживаться от чего–либо еще. Это в ваших собственных интересах. Вы обвиняетесь в осуществлении отдельных действий в своём гау, которые являлись преступлениями против человечности, в плохом обращении с людьми, жившими в вашем гау. Таким образом, вы обвиняетесь в наличии политических заключенных, некоего Штейнрука, и избиении его в камере. Это правильно?

Штрайхер: Да.

Маркс: Штейнрук был евреем?

Штрайхер: Нет.

Маркс: По какой причине вы это сделали?

Штрайхер: Штейнрук, в общественном месте, в присутствии многих свидетелей, делал оскорбительные заявления о фюрере, клеветнические заявления. Он находился в полицейском управлении. Я поговорил об этом с полицай–президентом и сказал ему о том, что я хочу посмотреть на Штейнрука. Я отправился со своим адъютантом – доклад Геринга говорит, что член партии, Хольц, также находился там, но это неправильно – я пошёл со своим адъютантом в полицейское управление. Тот же полицай–президент, который позже донёс на меня рейхсмаршалу Герингу, привёл меня в камеру Штейнрука. Мы пришли в камеру; я скажу здесь, что я пришел с намерением поговорить с ним, поговорить с ним разумно. Мы поговорили с ним. Но он вел себя настолько трусливо, что настал момент, что он был наказан. Я не думаю заявлять здесь, что я раскаиваюсь об этом случае, что я сожалею о нём как об ошибке.

Маркс: Затем утверждается, что в августе 1938 вы избили редактора, Бюргера. Это правильно?

Штрайхер: Нет, это неправильно. Если бы я избил его, тогда бы я сказал об этом. Но я думаю, что мой адъютант и кто–то еще спорил с ним.

Маркс: Что насчет инцидента в «Kunstlerhaus241» Мюнхене?

Штрайхер: Я отправился в Мюнхен в гостиницу «Kunstlerstatte242», или что–то вроде этого. Меня принял управляющий. Затем ко мне подошел молодой человек, пьяный и вздорный, и крикнул на меня. Управляющий протестовал и приказал ему покинуть место. Но пьяный молодой парень снова вернулся и тогда мой шофер схватил его и мой сын помогал. Они отвели его в комнату и избили его, и затем владелец гостиницы поблагодарил меня за избавление от этого пьянчуги.

И теперь я хочу получить разрешение трибунала заявить очень кратко о свой позиции об одном деле, которое обвинение также сняло, где я обвинялся в садистских склонностях…

Председатель: Подсудимый вам прекрасно известно, что этот инцидент был исключен из протокола и поэтому, не упоминается против вас, так что совершенно излишне вдаваться в это. Трибунал не может заслушивать вас об этом.

Маркс: Свидетель, из так называемого доклада Геринга я хочу представить вам некоторые пункты, которые представлялись обвинением.

Вам известно, что после акции ноября 1938, в округе Франкония, в высочайшей степени предпринималась ариазация еврейской собственности. Вы хотите сделать об этом заявление?

Штрайхер: Здесь в докладе Геринга ссылка на заявление умершего члена партии Хольца. В этом заявлении указано то, что Хольц встречался со мной после этой акции, что он делал доклад об акции и также объявлял акцию ошибочной, он сказал далее, что раз это случилось, он считал необходимым идти дальше и ариазировать собственность. Доклад Геринга заявляет, что я затем сказал Хольцу, чтобы этого не делалось и что я возражал этому. Затем он заявляет далее, что Хольц сказал мне о том, что он всё же думает, что будет правильным сделать это. Тогда мы могли получить средства для создания школ в гау. Хольц также заявил, что я сказал нечто вроде: «Ну Хольц, если вы верите, что вы сможете это сделать, тогда приступайте и делайте это».

Я хочу заявить здесь, о том, что то, что сказал член партии Хольц это правда. Я поначалу возражал и затем, действуя под внезапным импульсом, который я не могу понять сегодня, я сказал: «Что же, если вы сможете это сделать, приступайте и делайте». Я хочу заявить, что тогда, когда я сказал, это, я не совсем верил, что это будет сделано или следует делать, но это было сделано. Рейхсмаршал, в качестве делегата Четырехлетнего плана, позже заявил о своей позиции об этом в Берлине, резко отвергнув это. Только тогда я точно понял, что Хольц выполнил ариазацию. Я поговорил с ним, вступив в серьезный спор и тогда наши дружеские отношения были разрушены. Хольц вступил в танковое подразделение, отправился на фронт, и ушел в отставку с заместителя. Я вернулся из Берлина в Нюрнберг, и позже появившись в Нюрнберге, отправил полицейского инспектора к рейхсмаршалу в его качестве делегата Четырехлетнего плана. Он доложил мне и спросил меня, согласен ли я на расследование всего предмета. Затем прошло расследование. Ариазация была отменена, и было установлено, что Хольц лично не получил от неё никаких материальных преимуществ. Ариазация, затем была передана государству, отменена, и передана.

Я откровенно заявляю, что в этом деле, я, по крайней мере, виновен в халатности.

Маркс: Вам известно, что суммы оплаты за ариазированные дома или недвижимость представляли лишь около 20 процентов, или даже меньше, от действительной стоимости?

Штрайхер: Хольц неделями не приходил ко мне. Он с экспертом там проводил ариазацию в отделе Трудового фронта. Лишь позже, в Берлине, во время встречи рейхсмаршала, я узнал настоящие факты и таким образом возник спор и разрыв между Хольцем и мной, потому что я вынужден был критиковать способ проведении ариазации.

Маркс: Вы далее обвинялись в получении акций предприятия Марс в Нюрнберге, приобретенных по чрезвычайно низкой цене, в целях своего личного обогащения, во время этого приобретения, оказывая неуместное давление на собственника акций?

Штрайхер: В докладе Геринга буквально говорится, что я проинструктировал и в другом месте о том, что я давал приказ, чтобы акции Марса приобретались для меня. Я заявляю здесь, что я никого не инструктировал, ни приказывал приобретать эти акции Марса. Дело было так. Директор моего издательского дома, который имел полномочия представителя, потому что я, лично, никогда за все годы не вникал в финансовые или деловые вопросы, мог делать то, что хотел. Однажды он пришел увидеть меня с моим адъютантом. Я не вспоминаю теперь, был ли адъютант или директор моего издательского дома одним из тех, кто впервые об этом заговорил. Мне было сказано следующее: представителя вызвали и сказали, что акции Марса были выставлены на продажу по неплохой цене. Директор моего издательского дома спросил меня, согласен ли я. Я заявил, что никогда в своей жизни не владел акциями, что я никогда не волновался о финансовых вопросах в своём издательском доме. Если он думал, что бумаги следует купить, пусть он сделает это. Акции были куплены. Это было наиболее серьезное нарушение доверия когда–либо совершенное против меня каким–либо партийным товарищем или работником. Спустя короткое время выяснилось; то есть я был проинформирован о том, как были приобретены эти акции. Я узнал о том, что владельцу угрожали. Когда я понял, при каких условиях произошла эта биржевая сделка, я отдал приказ возвратить бумаги. В докладе Геринга отмечено, что это возврат состоялся. Среди конфискованных дел моего издательского дома есть официальное заявление об этом деле, которое показывает, что эти акции вернули.

В этой связи мне, вероятно, позволят сказать, что мой издательский дом располагался вплоть до конца войны в арендованном здании. Во время ариазации мне предлагали план, чтобы моей издательской фирмой был приобретен ариазированный дом. Я отказался. Я заявляю теперь в заключение, что я не имел во владении никакой еврейской собственности.

Когда в 1938 случились эти демонстрации, драгоценности доставили в дом гау. Эти драгоценности передали полиции. Человек, который носил почетный партийный знак был осужден и приговорен к 6 годам лишения свободы, из–за того, что отдал своей любовнице кольцо и часть драгоценностей. Но я могу добавить одну вещь: Вина этого носителя партийного знака, возможно, лежит на тех, кто отдал приказ: «Идите в еврейские дома». Этот человек, насколько я его знал, всегда был лично достойным. Из–за этого приказа, он оказался в положении в котором совершил преступление.

Я закончил то, что хотел сказать.

Маркс: Это неправда, что утверждения, сделанные главой издательской фирмы Финка243 перед партийным судом и также до этого, на полицейском допросе, отличаются, в основных пунктах, от ваших нынешних заявлений?

Штрайхер: Всё дело в том, что Финк, управляющий издательского дома, был вызван в полицейское управление и допрошен. Полицейский начальник был заинтересован в разбирательстве, поскольку многие годы он был другом моим и моей семьи. Финк вернулся с допроса полностью подавленным. Он ходил передо мной взад вперёд и кричал: «Мне угрожали, я сделал ложные заявления, которые неправдивы. Я мерзавец. Я преступник». Свидетелем этого инцидента был мой шофер. Я успокоил его и сказал ему: «Меня тоже вызвали. Меня даже задерживали, Я дам вам возможность…».

Председатель: Нужно ли вдаваться в такие подробности?

Маркс: Простите меня, господин председательствующий. Вероятно, это необходимо, потому что в этом самом докладе есть ссылка на показания Финка; и предпринималась попытка подтвердить этим, что объяснение сделанное подсудимым Штрейхером ошибочное, что он отдал приказ приобрести эти бумаги, возможно под давлением, и что он одобрял это, в то время как он утверждает о том, что он не знал ни о том, что эти акции нужно следовало купить по такой низкой цене ни о том, что использовалось вымогательство.

Если это принимается как само собой разумеющееся, тогда, конечно, мы можем закрыть этот вопрос.

Председатель: Это то о чем я уже сказал. Он сказал это совершенно четко, не так ли? Я лишь предложил, что не нужно вдаваться в такие детали.

Маркс: Свидетель, важно сказать о развитии «Der Sturmer» с 1933, что касалось обращения. Сделайте нам короткое заявление по обращению «Der Sturmer», и затем я поставлю вам другой вопрос.

Штрайхер: «Der Sturmer» появился в 1923 в формате квартальника, и в начале имел обращение от 2000 до 3000 копий. По ходу времени обращение возросло до 10 000. Тогда «Der Sturmer» обращался – до 1933 действительно – только в Нюрнберге, в моём гау, вероятно также в южной Баварии. Издатель являлся книгопродавцом и он работал сначала с одним человеком, затем с двумя. Это подтверждение того, что обращение было действительно небольшим.

В 1933 – но я скажу это с определенными оговорками, потому что может быть, издатель не всегда говорил мне о верных цифрах обращения и я не имел с ним письменного контракта – я скажу с оговорками, что в 1933 обращение было 25 000 копий.

В 1935 издатель умер, и тогда это было, я думаю, 40 000. Затем эксперт принял издательский дом и организовал его распространение по всей Германии. Обращение затем выросло, до 100 000 и возросло до 600 000. Оно колебалось, снижалось и затем падало во время войны; я не могу сказать точно, но я думаю это было от 150 000 до 200 000.

Маркс: Вы сказали, что этот новый человек организовал обращение по всей Германии. В этом использовался партийный аппарат, и не использовались отрасли и другие ведомства – Германский трудовой фронт, например – использовались с целью принудительно повысить обращение?

Штрайхер: Что же, отношение партии, было провозглашено в письме подписанном Борманом, которое было отправлено во все гау. Там прямо указывалось на то, что «Der Sturmer» не являлся партийным органом и не имел никакого отношения к партии. Впоследствии несколько гауляйтеров видели по этому поводу приказ о том, чтобы «Der Sturmer» больше не появлялся в их гау. Теперь ясно, что внутри организаций находились члены партии, которые из–за своего идеализма или по другим причинам, работали над повышением распространения «Der Sturmer». Однако, я сам, ни письменно ни устно, не отдавал приказ, какой–либо партийной организации поддерживать «Der Sturmer».

Маркс: Господин Штрейхер, даже до 1933 вы вступали в контакт с судами по различным поводам, как из–за своих статей и из–за вашего отношения чему есть свидетельство в «Der Sturmer». Вы дадите нам короткое заявление о том как часто это случалось и к каким последствиям вас приводило?

Штрайхер: Как часто? Я не могу сейчас точно ответить, но это было очень часто. Мне часто вручали судебные повестки. Вы спросили меня о последствиях. Я много раз был в тюрьме, но я могу сказать с гордостью, что в приговорах непрерывно говорилось: «Неисправимый фанатик правды».

Это было следствием моей деятельности как оратора и писателя, но вероятно важно добавить следующее: я никогда не привлекался к суду по уголовным обвинениям, но только из–за моей антисемитской деятельности; и обвинения выдвигались организацией граждан еврейской веры. Председатель постоянно подавал жалобы, когда мы оговаривались и таким образом подвергали себя обвинению на основе законов и норм того времени. Но вероятно я могу также указать на то, что еврейский юстицрат, доктор Шуссхейм, государственный обвинитель, заявлял ранее в суде, в этом зале суда: «Уважаемый суд, он наш непреклонный враг, но он фанатик правды. Он убежден в том, что он делает, он честен в этом».

Председатель: В какие годы вы периодически были в тюрьме?

Штрайхер: Это было конечно, до 1933. Первый раз я отправился в Ландсберг, в тюрьму, потому что я принял участие в Гитлеровском путче. Затем я был приговорен к трём с половиной месяцам тюрьмы в Нюрнберге, где я теперь. Затем мне дали три месяца…

Председатель: Вам не нужно волноваться об этих подробностях.

Штрайхер: То есть, до 1933 мне непрерывно выносили тюремные приговоры и штрафы.

Маркс: Господин председатель, доклад Геринга также упоминает факт, что подсудимый Штрейхер был лично заинтересован в различных еврейских заводах, предположительно с целью получить у них какой–нибудь капитал. Однако, я считаю, что не существенно заниматься этими положениями. То же относится к факту о том, что дом на озере Констанца был продан, и кому. Я не знаю, хочет ли подсудимый здесь сделать какие–либо заявления об этом. Я считаю, что нет повода задавать ему какие–либо вопросы касающиеся этого.

Председатель: Я думаю, вы можете оставить это и посмотреть, возьмутся ли за них в перекрестном допросе. Если так, тогда вы сможете повторно допросить его.

Маркс: Да, конечно.

Господин председатель, на этом завершаются мои вопросы подсудимому.

Председатель: Кто–либо из защитников подсудимых желает задать вопросы подсудимому?

Председатель: Обвинение?

Гриффит–Джонс: С позволения трибунала.

Когда вы передавали вашу партию Гитлеру в 1922, вы знали о его политике и в чём должна была заключаться политика нацистской партии?

Штрайхер: Политику? Сначала я хочу сказать, «нет». Тогда нельзя было говорить о вещах, которые не существовали даже как замыслы. Политика тогда должна была создать новую веру для немецкого народа, то есть, веру, которая бы отрицала хаос и беспорядок и которая бы принесла возвращение порядка.

Гриффит-Джонс: Могу ли я считать что, за короткий промежуток времени, вы узнали о политике, политике согласно партийной программе и согласно «Mein Kampf»?

Штрайхер: Мне не требовалась партийная программа. Я откровенно признаю, что я никогда полностью её не читал. Тогда не программы были важны, а массовые митинги…

Председатель: Это не ответ на вопрос. Вопрос был, знали ли вы, за короткий промежуток после 1922, вы знали о политике, как указано в партийной программе и в «Mein Kampf».

Гриффит-Джонс: Вы знали, не так ли о том, что политика включала аншлюс244 Австрии? Вы можете ответить «да» или «нет»?

Штрайхер: Нет. Никогда не было разговоров об Австрии. Я не помню, чтобы фюрер когда–либо говорил о факте, что Австрия должна быть аннексирована.

Гриффит-Джонс: Я лишь хочу ответа на мой вопрос. Мой вопрос был: вы знали, что политикой фюрера была аннексия Австрии к Германии? Я понимаю ваш ответ как «нет». Правильно?

Штрайхер: Что он планировал это? Нет, этого я не знал.

Гриффит-Джонс: Вы знали, что он намеревался забрать Чехословакию или по крайней мере Судеты?

Штрайхер: Нет.

Гриффит-Джонс: Вы знали, что с начала «Mein Kampf» его окончательной целью было Lebensraum245?

Штрайхер: То, что я читал в «Mein Kampf» отмечено красным. Книга конфискована. Я читал только это. Я читал только то, что касалось еврейского вопроса, я не читал чего–либо еще. Однако, то, что у нас была цель приобретения жизненного пространства для нашего народа, это само собой разумеется. Я лично поставил себе задачу внести некоторый вклад в обеспечение будущего для излишков детей.

Гриффит-Джонс: Очень хорошо. Могу ли я считать, что в течение 1922 и 1923 годов, в качестве редактора и владельца «Der Sturmer», и в качестве гауляйтера с 1925, вы делали все возможное для приведения нацистской партии к власти?

Штрайхер: Да, это следует принять как само собой разумеющееся.

Гриффит-Джонс: И после 1933 вы непрерывно поддерживали и распространяли пропаганду от имени политики нацистской партии?

Штрайхер: Да.

Гриффит-Джонс: Не только в отношении еврейского вопроса, но и также внешней политики?

Штрайхер: Нет, неправильно. В «Der Sturmer» не найдется ни единой статьи, которая касалась внешней политики. Я посвящал себе исключительно…

Гриффит-Джонс: Этого вполне достаточно. Я не собираюсь занимать очень много времени этим предметом. Но я попрошу вас посмотреть на документ номер D–802.

Милорд, это новый экземпляр.

Председатель: Каким он будет?

Гриффит-Джонс: Экземпляр номер GB–327.

Милорд, я извиняюсь, но документ, кажется, сейчас отсутствует. Вероятно, я могу зачитать выдержку.

[Обращаясь к подсудимому]

Позвольте мне зачитать вам выдержку из статьи, которую вы написали в «Der Sturmer» в марте 1938, непосредственно после аншлюса Австрии. Я хочу, чтобы вы сказали мне, оправдывали вы или нет нацистскую политику в отношении Австрии.

«Наш бог создал условия, что власть евреев не может достичь небес. То, что было лишь мечтой несколько дней назад, теперь стало реальностью. Братская нация Австрии вернулась домой в Рейх».

И затем, несколькими строчками ниже:

«Мы вступаем в славные времена, великой Германии без евреев».

Вы говорите, что вы не распространяли пропаганду по поручению нацистской партии?

Штрайхер: Я не содействовал политической пропаганде, так как Австрия уже была аннексирована. Я просто приветствовал факт. Мне уже не требовалось делать об этом какую–нибудь пропаганду.

Гриффит-Джонс: Очень хорошо. Вероятно, вы расскажете нам, что вы имеете в виду под «великой Германией» к которой вы приблизились. К какой великой Германии вы приблизились в марте 1938, к Германии более великой, чем после аншлюса Австрии?

Штрайхер: Великой Германии, району проживания, в котором все немцы, немецкоговорящий народ, народ немецкой крови, мог жить вместе.

Гриффит-Джонс: Я понимаю, что вы выступали за Lebensraum, большее пространство, еще не имевшееся у Германии?

Штрайхер: Сначала, нет. Сначала это был просто вопрос Австрии и Германии. Австрийцы это немцы, и поэтому принадлежат к великой Германии.

Гриффит-Джонс: Я не спорю с вами об этом. Я просто спрошу вас еще раз, что вы подразумевали под «великой Германией», к которой приблизились в марте 1938?

Штрайхер: Я уже объяснил, Германию где все кто говорил на немецком языке и имел немецкую кровь могли жить и работать вместе.

Гриффит-Джонс: Вы посмотрите на документ номер D–818, который станет экземпляром номер GB–328. Вероятно, я могу продолжить. В ноябре 1938, после Мюнхена, вы сами лично отправили телеграмму Конраду Генлейну246, руководителю Судето-немецкой партии247?

Штрайхер: Если здесь так сказано, тогда это правда. Я не помню это.

Гриффит-Джонс: Позвольте мне освежить вашу память о том, что вы сказали: «Без вашей отважной подготовительной работы великая задача не была бы выполнена».

Вы оправдывали и распространяли пропаганду в поддержку политики нацистского правительства?

Штрайхер: Я снова вынужден попросить, не повторите ли вы вопрос?

Гриффит-Джонс: Я спрашиваю вас, была или нет эта телеграмма, которую вы отправили Конраду Генлейну и перепечатали в своей газете под фотографией этого господина – я спрашиваю вас была или нет, она пропагандой в поддержку нацистской политики, нацистской внешней политики?

Штрайхер: Я должен сказать на это тоже, что я говорил раньше. Это была приветственная телеграмма, благодарственная. Мне больше не нужно было проводить пропаганду, потому что Мюнхенское соглашение уже состоялось.

Гриффит-Джонс: Я предъявил вам её и я это опускаю. Я предложу вам, что за годы с 1933 по 1944 или 1945 вы фактически делали всё, что вы могли, поддерживая политику правительства, как внутреннюю, так и в отношении иностранных дел.

Штрайхер: Насколько возможно внутри сферы моей деятельности, да.

Гриффит-Джонс: Теперь я хочу перейти к вопросу евреев. Могу я напомнить вам речь, которую вы произнесли 1 апреля 1933, то есть в день бойкота.

Милорд, она находится в оригинальной документальной книге, документ номер М–33. Она действительно не приобщалась ранее. Теперь она стала экземпляром номер GB–329. Она в документальной книге на странице 15, в оригинальной документальной книге, которая есть у Трибунала.

[Обращаясь к подсудимому]

Итак, я дам вам документальную книгу. Если вы хотите посмотреть на оригинал, вы можете в каждом случае сделать это.

Гриффит-Джонс:

«Так как 14 лет мы кричали немецкой нации: «Немецкий народ, учись распознавать своего истинного врага» - и 14 лет назад немецкие филистимляне248 слушали и затем объявляли, что мы проповедуем религиозную ненависть. Сегодня немецкий народ пробудился, уже весь мир говорит о вечных евреях. Никогда с начала мира и сотворения человека не существовало нации жаждущей борьбы против нации кровопийц и грабителей которая, за тысячу лет расползлась по всему миру».

И затем я спуcкаюсь на последнюю строчку следующего абзаца:

«На наше движение легло раскрыть вечного еврея как массового убийцу».

Правильно, что 14 лет вы повторяли в Германии: «Немецкий народ, учись распознавать своего истинного врага?»

Штрайхер: Я, прежде всего, заявляю, что то, что вы мне вручили не имеет к этому никакого отношения. Вы дали мне статью…

Председатель: Вам задали вопрос. Вас спросили, это правда, что за 14 лет вы повторяли Германии: «Учитесь распознавать своего истинного врага». Это правда?

Штрайхер: Да.

Гриффит-Джонс: И делая так, это правда, что вы проповедовали религиозную ненависть?

Штрайхер: Нет.

Гриффит-Джонс: Вы посмотрите на…

Штрайхер: Можно позволить мне сделать заявление, касающееся этого ответа? В своём еженедельнике «Der Sturmer», я непрерывно заявлял, что для меня евреи не религиозная группа, но раса, народ.

Гриффит-Джонс: И вы думаете, называя их «кровопийцами» «нацией кровопийц и грабителей» - вы думаете, что это проповедь ненависти?

Штрайхер: Я прошу прощения. Я вас не понял?

Гриффит-Джонс: Сейчас вы можете называть их расой или нацией, как хотите, но вы говорили, 1 апреля 1933, что они являлись «нацией кровопийц и грабителей». Вы назовёте это проповедованием ненависти?

Штрайхер: Это констатация, выражение убеждения, которое можно подтвердить на основе исторических фактов.

Гриффит-Джонс: Поймите меня. Я не спрашиваю у вас было ли это фактом или нет. Я спрашиваю, назовёте ли вы это проповедью ненависти. Ваш ответ «да» или «нет».

Штрайхер: Нет, это не проповедь ненависти, это просто констатация фактов.

Гриффит-Джонс: Вы посмотрите на две страницы далее в этом последнем документе М–33, и вы видите четвертый абзац с конца отрывка? Он на странице 17 документальной книги: «До тех пор пока я нахожусь во главе борьбы, эта борьба будет вестись настолько честно, что вечный еврей не будет этому рад».

Штрайхер: Я так писал, это правильно.

Гриффит-Джонс: И вы являлись, не так ли, одним из тех, кто находился и продолжал находиться во главе этой борьбы?

Штрайхер: Я стоял во главе? Я слишком скромный человек для этого. Но мне нужно было объявить о своём убеждении и своих знаниях ясно и безошибочно.

Гриффит-Джонс: Почему вы сказали о том, что до тех пор пока вы возглавляете его, еврей не будет рад?

Штрайхер: Потому что я считал себя, человеком, которому судьба создала условия для просвещения людей по еврейскому вопросу.

Гриффит-Джонс: И «просвещение» - это другими словами преследование? Вы имеете в виду под «просвещением», «преследование»?

Штрайхер: Я не понял этого.

Гриффит-Джонс: Вы подразумеваете под «просвещением» слово «преследование»? Вот почему евреи не были рады этому, вашему просвещению?

Штрайхер: Я прошу повторить вопрос.

Гриффит-Джонс: Я могу показать вам его, и мы повторим вопрос настолько громко, насколько вы хотите. Вы подразумеваете под «просвещением» слово «преследование»? Вы слышите это?

Штрайхер: Я слышу «просвещение» и «производство». Я подразумеваю под «просвещением» рассказ другому человеку о чём-то, чего он еще не знает.

Гриффит-Джонс: Мы не будем продолжать с этим. Вам известно, не так ли, что начиная с бойкота, который вы сами возглавили в 1933, евреи тем самым, в течение лет, лишились права голоса, права занимать любую общественную должность, исключались из профессий; против них проводились демонстрации в 1938, после этого их оштрафовали на миллиард марок, их принудили носить желтую звезду, у них были свои отдельные места для сидения, их дома и предприятия отбирали у них? Вы называете это «просвещением»?

Штрайхер: Это не имеет никакого отношения к тому, что я писал, никакого отношения. Я не отдавал приказов. Я не готовил законов. Меня не спрашивали при подготовке законов. Я не имел никакого отношения к этим законам и приказам.

Гриффит-Джонс: Но поскольку эти законы и приказы передавались, вы аплодировали им, и вы собирались притеснять евреев и просили отдавать больше и больше приказов, это не факт?

Штрайхер: Я прошу предъявить мне закон, которому я аплодировал.

Гриффит-Джонс: Итак, вы вчера говорили трибуналу, не так ли, о том, что ваши замыслы, вы были ответственным, за Нюрнбергские указы, за которые вы выступали годами до их вступления в силу, это не факт?

Штрайхер: Нюрнбергские указы? Я их не готовил. Меня не спрашивали заранее, и я их не подписывал. Но я заявлю здесь, что эти законы были такими же, которые еврейский народ имел как свои собственные. Это величайший и наиболее важный акт законодательства, который современная нация имела в любое время для своей защиты.

Председатель: Я думаю, подошло время перерыва.