Джексон: С позволения трибунала:

Доктор Гизевиус, вчера вы неоднократно ссылались на Герберта Геринга, заявив, что Шахт сообщил вам о том, что в его доме Гестапо установило микрофон. Скажите, кто был Герберт Геринг и в каком родстве он находился с подсудимым Герингом?

Гизевиус: Герберт Геринг был двоюродным братом подсудимого Геринга. Я знал его в течение многих лет, и Герберт так же, как и его остальные братья и сестры, заранее предупреждал меня о том несчастье, которое разразится над Германией, если когда-нибудь такой человек, как его кузен Герман Геринг, займет хотя бы самый незначительный ответственный пост. Они говорили мне о многих личных качествах подсудимого Геринга, с которыми мы затем сами смогли познакомиться, начиная от его тщеславия, его страсти к роскоши, его безответственности, его беспринципности, которая не имела границ. Таким образом, я уже был в какой-то степени осведомлен, чего следует ожидать от подсудимого Геринга.

Джексон: В течение периода, когда вы производили эти расследования, и во время ваших более ранних бесед с Шахтом, которые имели место примерно до 1937 года, вы, как я понял, относились очень критически к Шахту, поскольку он содействовал приходу нацистов к власти и оказывал им поддержку. Это правильно?

Гизевиус: Я не понимал, как такой умный человек, с такими большими познаниями в экономической области, как Шахт, мог так крепко связаться с Гитлером. Это было для меня тем более загадочным, что, с другой стороны, тот же самый Шахт с самых первых дней в тысяче мелочей оказывал сопротивление нацистам, а германская общественность с удовольствием узнавала многочисленные замечания Шахта, очень меткие и остроумные, которые он делал относительно нацистов. Это было для меня загадкой до тех пор, пока я не познакомился с самим Шахтом. А тогда...

Джексон: В течение этого периода Шахт, несомненно, оказывал большое влияние на германский народ, не так ли, в особенности на тех представителей германского народа, которые стояли у власти?

Гизевиус: Он имел большое влияние, так как многие немцы видели в нем поборника права и порядочности и слышали, что он предпринимал шаги в этом направлении. Я напомню о его деятельности в рейхсминистерстве экономики, где многие чиновники, которые не были членами партии...

Джексон: Мне кажется, что этот вопрос освещен уже достаточно. Мне хотелось бы перейти к следующему вопросу, и поэтому я позволю себе вас прервать... В течение этого времени вы представляли доктору Шахту отчеты о результатах вашего расследования преступной деятельности Гестапо? Не так ли?

Гизевиус: Да, я говорил с каждым разом все более открыто и совершенно ясно, что...

Джексон: И по его мнению, насколько я вас понимаю, Гитлер и Геринг ничего не знали о том, что происходило?

Гизевиус: Да, ему казалось, что Гитлер ничего не знал об этих ужасных вещах, а Геринг знал только частично.

Джексон: И он вплоть до 1937 года являлся сторонником Геринга, до тех пор, пока Геринг не отстранил его от работы в области экономики? Не так ли?

Гизевиус: Мне кажется, что это было уже в конце 1936 года, хотя, может быть я и ошибаюсь. Мне кажется, что скорее можно сказать, что он искал поддержки Геринга и надеялся, что Геринг защитит его от партии и Гестапо.

Джексон: Другими словами, Шахт не прислушивался к вашим предупреждениям о Геринге до конца 1936 или 1937 года.

Гизевиус: Да, это верно.

Джексон: И в течение этого периода не было сомнений в том, что Шахт был выдающейся фигурой в области экономики, особенно в осуществлении программы перевооружения, пока он не был заменен Герингом в связи с реализацией четырехлетнего плана.

Гизевиус: Я не знаю, точно ли так происходило. Конечно, занимая пост министра экономики, он был руководящим лицом германской экономики, причем не только в области вооружения, но и во всей германской экономике. Вооружение составляло лишь часть экономики Германии.

Джексон: Таким образом, как Шахт, так и вы, насколько я понимаю, в то время считали, что по германским конституционным законам война не могла быть объявлена без санкции рейхскабинета. Так ли это?

Гизевиус: Да.

Джексон: Другими словами, насколько я вас понимаю, с точки зрения германской конституции и в соответствии с германским правом война, которая была объявлена и проведена Гитлером, являлась незаконной.

Гизевиус: Да, это является твердым убеждением.

Джексон: Насколько я понимаю, вчера мы говорили с вами о том положении, которое вы должны были занять в случае, если бы удалось свергнуть гитлеровский режим. Если бы это движение оказалось успешным, Шахт, очевидно, мог бы стать канцлером. Не так ли?

Гизевиус: Нет, это правильно только в свете первого предложения, которое сделал Гальдер в июле или в августе 1938 года во время своего первого визита к Шахту. Согласно поступившей ко мне информации, Гальдер спросил тогда Шахта, готов ли он в случае переворота занять этот пост, и Шахт ответил, что он будет готов ко всему, если генералы свергнут нацистское господство и Гитлера.

Уже в 1939 году из отдельных оппозиционеров образовалась наша группа, и с того времени, как Бек стал признанным главой всех заговорщиков как левых, так и правых, вместе с Беком выдвинулся на передний план Герделер которого рассматривали как рейхсканцлера, поэтому с этого времени нам нужно говорить только о Герделере в таком качестве.

Джексон: Теперь я хочу задать вам несколько вопросов о подсудимом Кейтеле. Конечно, мы знаем о том, что Гитлер фактически являлся главой государства. Но я хочу спросить вас, действительно ли Кейтель занимал руководящий пост и обладал достаточной властью в Рейхе?

Гизевиус: Кейтель занимал одно из самых влиятельных мест в Третьем Рейхе. Я хотел бы здесь сказать, что я был в самых дружественных отношениях с четырьмя ближайшими сотрудниками Кейтеля. Это были: начальник артиллерийского управления ОКВ — впоследствии убитый генерал Ольбрихт; начальник управления разведки и контрразведки адмирал Канарис (он был также убит); начальник правового отдела ОКХ министериальдиректор Зак (который был также убит) и затем начальник управления военной экономики генерал Томас, который чудом спасся от смерти. Со всеми этими людьми (мне кажется, я имею право это сказать) меня связывала тесная дружба; от них я узнавал со всей точностью, какое громадное влияние имел Кейтель на ОКВ и на все дела в армии и тем самым на взаимоотношения армии и народа.

Может быть, на самого Гитлера Кейтель не имел особого влияния. Он решал, какие документы и какой материал должны передаваться Гитлеру. Было невозможно, чтобы генерал Канарис или кто-нибудь из других упомянутых мною выше лиц мог сам послать Гитлеру какой-либо срочный доклад без ведома Кейтеля. Кейтель брал все отчеты к себе; все, что ему не нравилось, он не передавал дальше или же давал этим лицам приказ не делать сообщений в таком духе. Кейтель неоднократно угрожал своим ближайшим сотрудникам и говорил, что они должны ограничиться только теми вопросами, которые им поручены, и что за все критические высказывания политического характера против партии, против Гестапо, против преследования евреев, против убийств в России или преследования церкви они будут отвечать сами, что он их защищать не будет. Позднее он им заявил, что он не поколеблется удалить их из рядов вооруженных сил и передать в руки Гестапо. Я сам читал записи в дневнике адмирала Канариса по этому вопросу; я читал записи генерала Остера относительно совещаний в ОКВ. Я говорил об этом с верховным судьей сухопутных сил доктором Заком и хочу заявить здесь, что генерал-фельдмаршал Кейтель, который должен был защищать своих офицеров, неоднократно грозил передать их в руки Гестапо. Он оказывал постоянный нажим на этих офицеров, и они воспринимали это как сознательно наносимое оскорбление.

Джексон: Другими словами, независимо от того, мог ли Кейтель контролировать действия Гитлера или нет, он, во всяком случае, осуществлял полный контроль над ОКВ, которое находилось в его подчинении. Это правильно?

Гизевиус: Вы сказали Гитлер? Нет, Кейтель.

Джексон: Мог ли Кейтель контролировать Гитлера или не он не контролировал и не командовал всем ОКВ?

Гизевиус: Да.

Джексон: Другими словами, каковы бы ни были личные намерения Гитлера, эти люди, сидящие здесь на скамье подсудимых, образовали вокруг него кольцо с той целью, чтобы Гитлер не получал от вас информации относительно всего происходившего; и Гитлер действительно ничего не знал за исключением тех случаев, когда они сами хотели, чтобы Гитлер получил те или иные сведения? Так?

Гизевиус: Да. Мне кажется, что я должен упомянуть здесь о двух особенно ярких примерах. Во-первых, всеми средствами пытались побудить фельдмаршала Кейтеля, чтобы он предостерег Гитлера от вступления в Голландию и Бельгию и сообщил ему, что представленная им информация относительно мнимого нарушения нейтралитета Бельгией и Голландией является ложной. Эти изобличающие сведения о Бельгии и Голландии должно было изготовить управление разведки и контрразведки. Адмирал Канарис отказывался тогда подписать эти отчеты. Я прошу проверить правильность моих слов. Он неоднократно говорил Кейтелю, что этот якобы изготовленный ОКВ отчет является ложным. Это один пример, когда господин Кейтель не сообщил Гитлеру того, что он должен был сообщить. Второй пример. Томас и Канарис однажды попросили Кейтеля сообщить Гитлеру подробности об убийствах в Польше и России. Для адмирала Канариса и его друзей было важно пресечь эти массовые убийства в самом начале и уведомить о них Кейтеля уже в то время, когда Гестапо делало первые приготовления к этим позорным деяниям. Мы узнали обо всем этом через Небе и других лиц. Кейтель был проинформирован об этом самым подробным образом, но и здесь он вначале не оказал никакого противодействия Гестапо; а если кто-либо с самого начала не пресечет работу Гестапо, то он не должен удивляться, когда впоследствии будут совершены миллионы злодеяний.

Председатель: Господин судья Джексон, насколько я понял, Вы спросили: «Разве эти люди, сидящие здесь на скамье подсудимых, не создали вокруг Гитлера такое кольцо, которое мешало вам иметь доступ к Гитлеру», а ответ, данный на этот вопрос, относился скорее только к одному Кейтелю. Если вы хотели задать вопрос в отношении всех подсудимых, то я считаю, что этот вопрос следователо бы задать в более ясной форме.

Джексон: Да, ваша честь, вы правы.

[Обращаясь к свидетелю]

Каждый из этих подсудимых, который занимал тот или иной пост в одном из министерств, контролировал все отчеты, поступавшие к Гитлеру из каждого соответствующего министерства. Не так ли, свидетель?

Гизевиус: На такой общий вопрос я должен ответить очень осторожно. Около Гитлера был узкий круг лиц, через который не могло пройти то, о чем не следовало говорить. Я, конечно, не могу отнести сюда такого человека, как Папен или как Нейрат. Ясно, что Папен или Нейрат или, может быть, еще кто-либо из подсудимых, спустя определенное время, не имели возможности регулировать доступ сведений к Гитлеру, поскольку у Гитлера наряду с Нейратом уже давно был свой Риббентроп. Таким образом, я могу лишь сказать, что определенная, всем известная, группа составляла тот узкий круг, о котором я говорил.

Джексон: Я хочу, чтобы Вы назвали тех подсудимых, которые имели доступ к Гитлеру, и тех подсудимых, которые могли бы каким-либо образом предотвратить доступ к Гитлеру, используя для этого своих подчиненных. Это относится к Герингу, Риббентропу, Кейтелю, Кальтенбруннеру, Фрику и Шахту (до того времени, когда он отошел от них, как вы сами заявили об этом в своих показаниях),

а также к Дёницу, Рёдеру, Заукелю и Шпееру. Не так ли?

Гизевиус: Многих вы назвали напрасно, а многих пропустили. Мне кажется, что следует назвать здесь подсудимого Йодля и указать на то губительное влияние, которое он оказывал, и на особое положение, которое он занимал при Гитлере. С другой стороны, мне кажется, из моих показаний ясно видно, что Шахт не занимал такого особого положения при Гитлере и мог только радоваться, когда его честные и откровенные отчеты или отчеты из других министерств попадали к Гитлеру. Что касается подсудимого Фрика, то мне не кажется, чтобы он также занимал особое положение. По-моему, все дело о Фрике может быть решено лишь в свете решения вопроса о понятии ответственности.

Джексон: Следует ли Функа включить в число тех лиц, которые имели доступ к Гитлеру?

Гизевиус: Функ, несомненно, имел доступ к Гитлеру в течение долгого времени, и, конечно, Функ в своей области несет ответственность за то, что дела в министерстве экономики и в Рейхсбанке шли так, как хотелось Гитлеру. Функ, бесспорно, поставил свои выдающиеся знания в экономических вопросах на службу Гитлеру.

Джексон: Далее, подготавливали ли вы или принимали ли вы участие в подготовке отчетов, которые посылались Кейтелю касательно преступной деятельности Гестапо?

Гизевиус: Да.

Джексон: Другие лица также участвовали вместе с вами в подготовке этих отчетов?

Гизевиус: Да, это была коллективная работа. Мы собирали сведения о планах Гестапо и подготовке к их осуществлению. Мы также собирали материалы о первых злодеяниях. На фронте смельчаки из числа офицеров генерального штаба и сухопутных сил составляли протоколы, делали фотоснимки, после чего этот материал поступал в группу Канариса и Остера. Затем возникла проблема, каким образом можно будет предъявить эти материалы Кейтелю. Как известно, офицерам, в том числе и высшим офицерам, как Канарис и Томас, было запрещено делать какие-либо отчеты по политическим вопросам. Таким образом, трудность заключалась в том, чтобы Канарис и Томас не были заподозрены в политической деятельности. Мы выбрали окольный путь: мы изготовили так называемые отчеты агентов разведки, действовавших в других странах, в том числе и оккупированных, и под предлогом, что эти фотографии были найдены агентами, а отчеты о зверствах составлены ими, мы предъявили весь материал фельдмаршалу Кейтелю.

Джексон: Принимали ли Канарис и Остер участие в передаче этих отчетов Кейтелю?

Гизевиус: Да. Без Канариса и Остера разработка и собирание материала были бы вообще немыслимы.

Джексон: Какие посты занимали у Кейтеля Канарис и Остер в то время, когда передавались эти отчеты?

Гизевиус: Канарис был одним из старейших начальников управления в ОКВ. Формально он должен был даже замещать Кейтеля во время его отсутствия. Но Кейтель заботился, чтобы его заместителем был кто-либо другой, главным образом партийный генерал Рейнеке205. Остер, будучи начальником штаба у Канариса, находился в самых тесных отношениях с Канарисом. Кейтель мог, таким образом, получать самую правдивую информацию, поддерживая контакт с начальником службы контрразведки вооруженных сил.

Джексон: Итак, эти отчеты, которые посылались к Кейтелю, исходили от лиц, занимавших наиболее высокие посты в управлении, подчинявшемся Кейтелю?

Гизевиус: Да.

Джексон: Итак, какие отчеты они представляли Кейтелю? Разрешите мне спросить вас, посылали ли они ему отчеты относительно систематического проведения программы убийств психически больных людей?

Гизевиус: Да. Об этом были составлены подробные протоколы, к которым были приложены полные отчаяния доклады заведующих больницами для умалишенных. Об этом случае я помню так точно потому, что у нас были большие трудности при квалификации этих отчетов. Мы докладывали о них, как об отчетах заграничных врачей, которые были глубоко возмущены всеми этими событиями.

Джексон: Упоминалось ли в этих докладах относительно преследования и убийств евреев и относительно проведения программы истребления евреев?

Гизевиус: Начиная с первых еврейских погромов в 1938 году, Кейтель был самым подробным образом информирован о всех «акциях», предпринимавшихся против евреев. В частности, он был осведомлен о создании первой газовой камеры, о первых массовых могилах на Востоке и о сооружении фабрик смерти.

Джексон: Сообщалось ли в этих отчетах о зверствах, совершавшихся в Польше против поляков?

Гизевиус: Да. Я хотел бы еще сказать, что злодеяния в Польше начались с отдельных убийств, которые были настолько ужасны, что мы себе в то время позволили роскошь сообщать о каждом отдельном убийстве и указывать фамилии ответственных за это фюреров СС. Подсудимый Кейтель знал обо всех этих ужасах.

Джексон: Практиковалась ли также передача сообщений Кейтелю относительно зверств, совершенных против населения других оккупированных стран?

Гизевиус: Да. В первую очередь я должен, разумеется, назвать те ужасы, которые имели место в России. При этом я должен особенно подчеркнуть тот факт, что Кейтель на основании зверств в Польше мог знать о том, что следует ожидать в России. Я знаю, что такие приказы, как приказ о расстреле комиссаров и приказ «Мрак и туман206», подготавливались в течение недель в ОКВ. Уже в самые первые дни разработки этих приказов мы просили Канариса и Остера сделать соответствующие представления Кейтелю. Я хотел бы здесь добавить, что у меня нет сомнений в том, что и Другие порядочные люди выступали с возражениями по этому вопросу у Кейтеля. На основании того факта, что я принадлежал к определенной группе, может возникнуть впечатление, будто бы лишь принадлежавшие к этой группе выступали с возражениями. Я не сказал бы самого существенного, если бы не упомянул, что как раз в ОКВ и генеральном штабе были замечательные люди, которые делали все для того, чтобы каждый своим путем повлиял на Кейтеля. Во многих министерствах были также порядочные люди, которые убеждали каждого офицера, с которым только встречались, прекратить эти безобразия.

Джексон: Говорилось ли в отчетах, передаваемых Кейтелю, о насильственном угоне в рабство миллионов иностранных рабочих и об их отправке в Германию?

Гизевиус: Да.

Джексон: Эти рабочие, угнанные в рабство, представляют собой большой процент лиц, находящихся в настоящее время в Германии и не имеющих постоянного местожительства. Это так?

Гизевиус: Да, здесь я хотел бы отметить, что в наших отчетах уже было сказано, какую ответственность понесут вооруженные силы, когда эти люди, подвергавшиеся мучениям, окажутся на свободе. Мы уже тогда предчувствовали, что должно произойти, и тот, кто составлял тогда отчеты, понимает теперешнюю обстановку.

Джексон: Имелись ли в этих отчетах сообщения о преследовании церкви в оккупированных странах?

Гизевиус: Да. Я хотел бы привести пример, как однажды мы послали в Норвегию руководящих деятелей церкви под видом агентов. Они установили контакт с епископом Бергграфом207 и доставили нам затем очень подробные отчеты о том, что думает епископ Бергграф по поводу преследования церкви в Норвегии и других странах. Этот отчет стоит у меня до сих пор перед глазами, так как Кейтель написал на нем одно из своих известных изречений в национал-социалистическом духе.

Джексон: Эти отчеты, таким образом, состояли из информации, передаваемой Канарисом и Остером, и из отчетов, поступавших из различных районов.

Гизевиус: Так точно.

Джексон: Я хочу задать несколько вопросов об организации СА и СС. В вашей книге, о которой я вас уже спрашивал, насколько я помню, вы охарактеризовали СА как частную армию нацистской организации. Это правильная характеристика?

Гизевиус: Да.

Джексон: В течение начального периода борьбы за власть СА представляла собой эту частную армию для проведения приказов нацистской партии? Не так ли?

Гизевиус: Да, это правильно.

Джексон: И убийство Рема и его сотрудников являлось, собственно, борьбой за власть. С одной стороны, нацисты сотрудничали с Герингом и Гиммлером, с другой стороны, они поддерживали Рема и его сторонников?

Гизевиус: Да.

Джексон: После убийства Рема организация СА, которая была в то время очень большой, в значительной степени утратила свое значение?

Гизевиус: Да, полностью.

Джексон: И СС, которая была меньшей по численности и более компактной, чем СА, заняла место СА и стала выполнять роль частной армии? Не так ли?

Гизевиус: Да, частной армии, которая имела решающее значение.

Джексон: Итак, вернемся к деятельности СА в период, который предшествовал началу борьбы за власть, результатом которой явилось убийство Рема. Какую роль играла СА в борьбе за власть и в захвате власти?

Гизевиус: Как пелось в песне, «они расчищали улицу для коричневых батальонов». Несомненно, при так называемом захвате власти СА сыграли выдающуюся роль. Ясно, что без СА Гитлер не пришел бы к власти.

Джексон: Теперь давайте перейдем к рассмотрению методов, которые использовала СА. Мне кажется, что я могу сократить обсуждение этого вопроса, если я приведу цитаты из вашей книги. Вы, кажется, говорите, что

«Организация СА принимала решения за каждого, кто не имел своего собственного мнения. Их методы были примитивны, но всегда являлись более эффективными. Например, каждый очень быстро изучил новый гитлеровский салют; проходя по тротуару мимо марширующей колонны войск СА, даже в дни, когда не было парадов, вы могли наблюдать, как некоторые из марширующих «отборных» членов СА били по голове тех пешеходов, которые не отдавали правильного салюта, по крайней мере, за три шага от флага СА. И эти штурмовики действовали так же в других вещах».

Это правильная характеристика их деятельности и влияния?

Гизевиус: По-моему, да.

Джексон: Вы знаете, что это так, не правда ли?

Гизевиус: Да, да, это мое собственное описание, не мне давать оценку этой книге.

Джексон: Да, но вы видели эти вещи собственными глазами? Не так ли? Вы были в Германии в то время?

Гизевиус: Да, конечно.

Джексон: Видите ли, доктор, нам сейчас очень трудно, хотя мы и располагаем всеми документами, представить себе ясную картину всех событий, происходивших изо дня в день. Вы были там в то время, а мы — нет.

Я хочу привести еще одну цитату:

«Хроника событий в жизни этой частной армии является поистине яркой и драматичной. Она изобилует скандалами в пивных, уличными драками, поножовщиной, расстрелами и кулачными боями. Все это вместе взятое представляет собой побоища ландскнехтов, которые не останавливались ни перед мятежами, ни перед путчами. В этом содружестве ярых германских националистов, без сомнения, было кое-что от идеализма, но в то же время в СА находили приют многие политические отщепенцы. В СА находили приют все обиженные судьбой, лишенные наследства и головорезы. Основной состав СА, то есть постоянная оплачиваемая группа, состоявшая, главным образом, из руководителей, набирался с течением времени в основном из подонков общества периода политического и социального упадка».

Эта цитата правильно отражает ваше представление об СА в то время?

Гизевиус: Да.

Джексон: Разрешите обратить ваше внимание на другую цитату:

«Организация СА осуществляла крупные налеты. Члены СА обыскивали дома, конфисковывали собственность, допрашивали людей и сажали их в тюрьмы. Короче говоря, СА назначила себя постоянным вспомогательным отрядом полиции и не обращала внимания на обычаи, установившиеся в период существования Веймарской республики. Самым ужасным для беспомощных властей было то, что СА никогда добровольно не возвращала своей добычи. Она не выпускала никого, кто попадал в ее лапы.

С этого времени начинают свое существование так называемые «бункера», то есть те индивидуальные тюрьмы, которые обязательно имелись при каждом штурмовом отряде СА. «Угон» стал неотъемлемым правом СА. Оценка деятельности штандартенфюрера определялась числом арестованных им лиц. Хорошая репутация члена СА зависела от эффективности, с которой он «воспитывал» — это слово вами взято в кавычки — «воспитывал» своих заключенных. В борьбе за власть уже более не применялись уличные драки, однако «борьба» продолжалась, но удары исходили от тех, кто был облечен полной властью».

Это правильное изложение ваших наблюдений относительно деятельности СА?

Гизевиус: Да, конечно.

Джексон: Вы, кажется, употребили термин «бункер». Это — несколько технический термин, с которым не все из нас знакомы. Может быть вы скажете трибуналу, что представляла собой система бункеров в СА?

Гизевиус: Это были подвалы или другие помещения за толстыми стенами, куда запирали несчастных пленников и где их били и большей частью забивали до смерти. Это — те частные тюрьмы, где в первые месяцы систематически «обезвреживали» руководителей левых партий и профсоюзов. Этим объясняется тот факт, что впоследствии левые партии долго не могли начать действовать, так как все руководство их было уничтожено.

Джексон: Вы также сказали: «угон стал неотъемлемым правом СА». Слово «угон» Вы взяли в кавычки. Расскажите нам, что вы понимаете под этим, как производились эти угоны?

Гизевиус: Это были поголовные аресты, причем родственники арестованных в течение недель и месяцев не знали, куда попали несчастные жертвы, и были рады, когда последние вообще возвращались домой.

Джексон: Вы также сделали в своей книге следующее заявление:

«Каждый эксцесс, оправданный как рвение послужить делу национал-социалистической революции, являлся доказательством того, что был официально санкционирован; он неизбежно влек за собой новый эксцесс. Именно то обстоятельство, что эти зверства допускались в течение первых месяцев, явилось впоследствии поощрением к совершению садистских убийств в концлагерях. Разнуздывание зверских инстинктов и безрассудных стремлений в самом населении далеко за пределами Гестапо, как это случилось к концу революции, явилось неизбежным следствием первых безответственных попыток развязать руки коричневорубашечникам для насилий и беззаконий».

Эта цитата также правильно отражает Вашу точку зрения на СА?

Гизевиус: Да, и не только на СА, но и на общее положение в Германии.

Джексон: Далее я попрошу вас рассказать о следующем. Правильно ли я вас понял, что после путча Рема несколько видоизменилась роль СА как частной армии, и под руководством Гиммлера была создана меньшая по составу, но более компактная и более надежная частная армия?

Гизевиус: Мне кажется, что мне следует выразиться таким образом. Давно созданная Гиммлером гвардия взялась тогда за дело. Я не сомневаюсь, что Гиммлер и круг его приближенных уже в течение ряда лет стремились с помощью охранных отрядов в один прекрасный день установить в Германии систему террора. До 30 июня СС составляли лишь часть СА, и Рем был также верховным фюрером СС. Путь Гиммлера к посту руководителя полицией в Германии, к господству зла был расчищен лишь тогда, когда Рем со своими куда более значительными отрядами СА был устранен. Однако воля к власти СС и все путанные и недостойные идеи связанные с ней следует предполагать как существовашие в руководстве СС за многие годы до этого.

Джексон: Итак, организация СС отбирала своих членов с большой тщательностью? Не так ли?

Гизевиус: Да.

Джексон: Может быть, вы расскажете нам о том, что практически нужно было знать, чтобы стать членом СС? Кто мог быть членом СС?

Гизевиус: Члены СС должны были принадлежать к так называемому нордическому типу. Анкету с соответствующимивопросами я всегда считал хорошим материалом для юмористического журнала. Поэтому я сейчас не в состоянии сообщить деталей. Я могу сказать лишь, если не ошибаюсь, что даже подмышечный пот являлся признаком нордического происхождения. Я помню, что при выборе членов СС для службы в полиции Гейдрих и Гиммлер принимали окончательные решения только тогда, когда у них в руках находилась фотокарточка их будущих жертв. Я знаю, что Небе неоднократно спасал чиновников, которым грозил перевод из уголовной полиции в Гестапо, тем, что он предъявлял их очень плохо изготовленные фотографии, где они выглядели, по возможности, менее нордически. В таких случаях их кандидатуры немедленно отводились. Но мы слишком отклонились бы в сторону, если бы я в этом зале стал говорить более подробно обо всех подобных ужасах.

Джексон: Набирались ли члены СС только из так называемых фанатичных нацистов, то есть надежных нацистов?

Гизевиус: Мне кажется, что здесь мы должны сделать разграничение во времени. В первые годы существования СС очень многие из порядочных немцев, прежде всего крестьяне и люди из провинций, вступали в СС, так как они поверили заверениям Гиммлера, что СС является такой организацией, которая восстановит порядок в Германии и послужит противовесом террору СА. Насколько я знаю, многие лица до 1933 года и даже в 1933—1934 гг. вступили в СС, так как надеялись, что это — организация, охраняющая порядок и справедливость. Я считаю своим долгом упомянуть о трагедии этих людей. Необходимо в каждом отдельном случае расследовать, провинились ли они впоследствии или остались порядочными. Но с определенного времени — я вчера назвал 1935 год — истинные цели СС стали ясны для всех. С того времени — я принимаю вашу формулировку — в ряды СС вступали только фанатичные национал-социалисты, так сказать, — сверхнационал-социалисты.

Джексон: Будучи компетентным лицом, считали ли вы, что, начиная с 1935 года и впредь, лица, которые вступали в СС, знали о том, какова была действительная деятельность СС?

Гизевиус: Да. Каждый знал, на что он шел и какие приказы ему придется исполнять.

Джексон: Трибунал желает, чтобы я спросил вас в связи с вчерашним инцидентом, если вам есть, что-то добавить. Я ничего больше не знаю об этом инциденте, в связи со ссылкой на угрозу. Вы желаете, что-то добавить об этом инциденте для того, чтобы дать трибуналу понять, о том, что не было сказано об этом?

Гизевиус: Я бы хотел добавить, что доктор Дикс не просто проинформировал меня о дискуссии которая у него состоялась с доктором Штамером. Тем утром я пришёл в комнату адвокатов, и я не желаю говорить о дальнейших подробностях, но атмосфера там не была особо сердечной с самого начала. Затем я подошёл к доктору Диксу, чтобы сообщить о чём-то ещё. Доктор Штамер подошёл очень взволнованный, и попросил у доктора Дикса немедленной беседы. Доктор Дикс отказался на том основании, что говорил со мной. Доктор Штамер громким голосом сказал о том, что он должен немедленно и срочно поговорить с доктором Диксом. Доктор Дикс отошёл всего на два шага в сторону и беседа которую вёл доктор Штамер была такой громкой, что мне пришлось выслушать большую её часть. Я услышал это и сказал адвокату, доктору Краусу, который стоял рядом: «Послушайте-ка доктора Штамера». Затем ко мне подошёл доктор Дикс, очень взволнованный и после всей этой суматохи, в ответ на мои вопросы о том, что именно требовал подсудимый Геринг, он сказал мне о том, что если у меня будет возможность рассказать свою версию истории, то у меня должно было сложиться впечатление о том, доктор Штамер просто передал заявление или даже то, что я бы назвал угрозой, подсудимого Геринга.

Джексон: Далее, после того как Гитлер пришел к власти, практиковалась ли, с вашей точки зрения, при нацистском режиме система обогащения нацистских министров и нацистских чиновников за счет конфискации собственности евреев и других лиц?

Гизевиус: Да, это с каждым годом принимало все более циничный характер, и мы даже вели списки, кто из министров, фельдмаршалов и генералов принимал участие в этой системе обогащения. Мы намеревались позднее спросить этих генералов и министров, употребили ли они эти деньги для своих личных целей или положили эти дотации на особый закрытый счет.

Джексон: И вы скажите трибуналу кто из подсудимых занимался обогащением таким способом каким вы указали?

Гизевиус: Простите, я могу дать лишь отрицательный ответ, так как мы постоянно спрашивали у подсудимого Шахта…

Председатель: Наверное будет лучше прерваться на 10 минут.

Джексон: Доктор Гизевиус, у меня есть немного вопросов которые я хотел бы задать вам в связи с войной и движением сопротивления в котором вы участвовали.

Председатель: Господин судья Джексон, есть один вопрос который я хочу задать свидетелю. Вы сказали о том, что вели списки министров и генералов которые принимали участие в системе грабежей. Откуда в вас источник информации?

Гизевиус: У нас имелась информация из разных министерств, из кулуаров министерств, из министерства финансов. Но я не закончил ответ на вопрос. Я сказал о том, что я могу ответить на вопрос о том кто из подсудимых обогащался лишь отрицательно.

Касательно подсудимого Шахта, я хотел продолжить сказав о том, что лично я не смотрел в эти списки, и что я принимал участие только спрашивая подсудимого Шахта и что, лично он не обогащался. Я ни в коей мере не хотел сказать, что все подсудимые, что все подсудимые, в особенности подсудимые фон Папен или фон Нейрат, назвав только этих двух, обогащались. Я не знаю. Я только хотел сказать о том, что мы знаем о Шахте, или скорее знаю я, что он не принимал участия в такой системе.

Джексон: В дополнение к этой системе обогащения за счет конфискованной собственности практиковались также открытые подарки от Гитлера генералам и министрам, которые давались или в виде крупных денежных сумм, или в виде имений?

Гизевиус: Да. Это были знаменитые дотации, которыми систематически подкупался высший генералитет после того, как началась война.

Джексон: Эти подарки получали многие министры?

Гизевиус: Я в этом не сомневаюсь.

Джексон: Далее, насколько я понял ваши показания, независимо от того, какие были у вас сомнения до 1938 года, кризис Фрича, представлявший собой событие, или, скорее, серию событий, убедил даже Шахта в том, что Гитлер собирался развязать агрессивную войну?

Гизевиус: После кризиса Фрича Шахт был убежден в том, что уже невозможно предотвратить экстремистский курс и, тем самым, курс на войну.

Джексон: Итак, у вас больше не было никакого сомнения в том, что нападение на Польшу в сентябре 1939 года было агрессией со стороны Гитлера?

Гизевиус: Нет, в этом не могло быть никакого сомнения.

Джексон: И что не были окончательно исчерпаны дипломатические средства для выяснения тех несправедливостей, которые, по мнению Германии, существовали в отношении коридора и Данцига?

Гизевиус: Я могу только сослаться на имеющиеся документы. Желания сохранить мир не было.

Джексон: Итак, в германском движении сопротивления, как я вас понимаю, было согласие в том, что вы хотели добиться различных улучшений Версальского договора и вы также хотели различных экономических улучшений для Германии, так как их хотели другие люди. В этом всегда соглашались, не так ли?

Гизевиус: Все мы соглашались в том, что спокойный и разумный баланс можно снова достигнуть в Европе лишь при осуществлении некоторых улучшений Версальского договора в результате мирных переговоров.

Джексон: Ваше отличие от нацистской группы в основном было в связи с данным вопросом, одним из методов.

Гизевиус: Да.

Джексон: С самого начала, как я вас понимаю, позиция вашей группы заключалась в том, что война будет катастрофой для Германии, как и для остального мира.

Гизевиус: Да.

Джексон: И таких необходимых изменений, при небольшом терпении, можно было добиться мирными средствами?

Гизевиус: Абсолютно.

Джексон: Итак, в виду такой разницы в мнениях, я полагаю, ваше движение сопротивления против режима находящегося при власти в Германии осуществило эти предложения о путче и убийствах которые вы описали.

Гизевиус: Да, но я хотел бы добавить, что мы не только думали о больших опасностях извне, но также понимали, что опасности лежат в такой системе террора. С самого начала в Германии была группа людей, которая даже не думала о возможности войны, и несмотря на это протестовала против несправедливости, лишения свободы, и борьбы с религией.

Таким образом, в начале это не была борьба против войны, а если я могу так сказать, это была борьба за права человека. С самого первого момента, среди всех классов людей, во всех профессиональных кругах, и во всех возрастных группах, были люди готовые бороться, страдать и умереть за эту идею.

Джексон: Итак, здесь может возникнуть вопрос о том в чём заключались ваши мотивы и в чём заключались ваши цели в данном движении сопротивления в связи с немецким народом, и я попрошу вас заявить трибуналу о своей окончательной цели в сопротивлении правительству находившемуся при власти в вашей стране.

Гизевиус: Я хочу сказать, что смерть собрала такой богатый урожай среди членов движения сопротивления, что это единственная причина по которой я здесь сижу, и что в противном случае более заслуженные и способные люди могли бы дать ответ. Говоря это, я чувствую, что я могу ответить, что, независимо от еврея или христианина, в Германии были те кто верил в свободу религии, в справедливость и человеческое достоинство, не только для Германии, но также, в свою полную ответственность как немцев, ради высшей концепции Европы и мира.

Джексон: Была группа которая составляла это сопротивление, как я это понимаю.

Гизевиус: Это была не просто группа, а много людей которые должны были держать в тайне своё сопротивление до смерти нежели чем посвящать это материалам Гестапо, и очень мало людей выделяют теперь как группу.

Джексон: Большинство людей которые были связаны с вами в этом движении, мертвы?

Гизевиус: Почти все.

Джексон: Есть, что-то, что вы хотите добавить, чтобы пояснить ваше положение трибуналу, доктор Гизевиус?

Гизевиус: Извините, я вас не понял.

Джексон: Есть, что-то, что вы хотели бы добавить, для того, чтобы трибунал мог понять вашу позицию, ваши чувства, ваши очень сильные чувства в данном вопросе, понять и оценить ваше отношение к этой ситуации?

Гизевиус: Я не хочу говорить за себя, но я хочу поблагодарить вас, господин обвинитель, за предоставленную мне возможность категорически свидетельствовать о живых и мёртвых.

Джексон: Я завершил допрос.

Александров: Господин председатель.

Председатель: Разве не была достигнута договорённость с представителем обвинения, что свидетеля подсудимого Фрика должен перекрёстно допросить один обвинитель?

Александров: Нет. Господин председатель, между обвинителями имеется договорённость о том, что допрос подсудимого Шахта и свидетелей его защиты производится американским обвинением, при наличии дополнительных вопросов в перекрёстном допросе принимают участие обвинение от СССР и французское обвинение. Ввиду наличия у советского обвинения дополнительных вопросов к свидетелю Гизевиусу имеющих существенное значение для дела, я прошу разрешить эти вопросы задать свидетелю.

Председатель: Что за вопросы которые вы говорите имеют особое значение для Советского Союза? Я не имею в виду отдельные вопросы, а их общий характер.

Александров: Вопросы связанные с ролью подсудимого Фрика в подготовке войны, вопросы связанные с отношением подсудимого Шахта к гитлеровскому режиму и ряд других существенных вопросов.

Председатель: Трибунал прервётся, чтобы рассмотреть следует ли позволить перекрёстно допросить данного свидетеля, помимо того перекрёстного допроса, который уже был проведён.

Председатель: Трибунал имеет у себя два документа, которые представили ему главные обвинители по предмету перекрёстного допроса. В первом из этих документов предусматрилось согласование следующего порядка для перекрёстного допроса подсудимых Кейтеля, Кальтенбруннера, Франка, Фрика, Штрайхера и Функа, и что в связи с Фриком американское обвинение должно было провести перекрёстный допрос подсудимого и его свидетеля. Документ был представлен в связи с пожеланием трибунала, о том, чтобы не слишком много времени занимал перекрёстный допрос более чем одним обвинителем.

В дополнение к этому документу был ещё один документ, который был всего лишь пробной договорённостью, и в связи с подсудимым Шахтом предусматривалось, что американская делегация должна провести принципиальный перекрёстный допрос, а советская и французская делегации должны рассмотреть будут ли они продолжать.

В виду этих двух документов, первый из которых предлагает, что обвинение согласовало только один перекрёстный допрос свидетелей подсудимого Фрика, и второго, который предварительно предлагает, чтобы в дополнение к американскому обвинению, советы и французы могли желать перекрёстного допроса, трибунал предлагает разрешить дополнительный перекрёстный допрос в данном случае, и он пока не склонен к тому, чтобы устанавливать твёрдое и поспешное правило по поводу перекрёстного допроса. Однако, он надеется, что в данном случае, после перекрёстного допроса обвинителя от Соединённых Штатов, советский обвинитель, как можно сильнее сократит свой перекрёстный допрос. На будущее, трибунал надеется на то, что обвинители смогут согласовать между собой, что в случае свидетелей будет достаточно только одного перекрёстного допроса, и что во всяком случае дополнительный перекрёстный допрос будет проходить как можно короче.

Александров: Господин свидетель, в целях сокращения времени, я прошу отвечать на мои вопросы по возможности кратко.

Скажите, какую роль играло германское министерство внутренних дел и подсудимый Фрик лично в подготовке Второй мировой войны?

Гизевиус: На этот вопрос мне очень трудно ответить. Я покинул министерство внутренних дел уже в мае 1935 и я на самом деле не могу ничего более сказать об условиях с того времени, нежели любой другой немец, то есть, что министерство внутренних дел являлось частью германского правительственного механизма и несомненно, как во всех других министерствах, велась такая подготовка какая должна проводиться в административных учреждениях в таких случаях.

Панненбекер: Могу я кое-что сказать? Свидетель заявил о том, что он не может сказать ничего больше в ответ на этот вопрос нежели другой немец. Мне кажется, что в таких обстоятельствах, свидетель не тот человек который может делать какие-либо фактические заявления.

Председатель: Так он и сказал. Именно так он и сказал. Я не вижу никакой причины для вмешательства. Свидетель так сказал.

Панненбекер: Я только имел в виду, что он не может выступать свидетелем по данным фактам.

Александров: Я лишён возможности задавать подобный вопрос каждому немцу по вполне понятным причинам, а ответом свидетеля Гизевиуса по этому поводу я удовлетворён.

[Обращаясь к свидетелю]

Вам известно, что-нибудь о так называемой «коллегии трёх», она состояла из генерального уполномоченного по вопросам имперской администрации, генерального уполномоченного по вопросам экономики и представителя ОКВ и на нёё была возложена подготовка всех организационных вопросов в связи с войной.

Гизевиус: Лично я не могу предоставить об этом какой-нибудь информации.

Александров: Вам известно, что-нибудь о том, какую деятельность проводило министерство внутренних дел на оккупированных Германией территориях?

Гизевиус: Насколько я знаю, министерство внутренних дел направляло важных чиновников в военные администрации, но мне не ясно подчинялись ли данные чиновники с этого момента, министерству внутренних дел или ОКВ.

Александров: Вам, в частности известно о том, что аппарат рейхскомиссариатов на оккупированных территориях Советского Союза комплектовался министерством внутренних дел или во всяком случае при его существенной помощи?

Гизевиус: Да, я должен так полагать. В том, что касается помощи, это справедливо, потому как министерство оккупированных русских территорий могло набирать своих сотрудников только из отдела кадров министерства внутренних дел.

Александров: Что вам известно о посещении подсудимым Фриком концентрационных лагерей?

Гизевиус: В то время, когда я находился в министерстве внутренних дел, я ничего об этом не слышал.

Александров: А после этого?

Гизевиус: После этого я об этом тоже ничего не слышал.

Александров: Могло ли быть такое положение при котором подсудимый Фрик являясь министром внутренних дел, не был бы осведомлён о системе созданных в Германии концентрационных лагерей, и о творившихся в них произволе, насилиях и беззакониях?

Гизевиус: Мне кажется, вчера я уже предоставил исчерпывающую информацию о том, что мы были информированы обо всём.

Александров: Меня интересует, в данном случае подсудимый Фрик, что вам о нём известно в этом смысле?

Гизевиус: Вчера я сказал о том, что рейхсминистерство внутренних дел получало бесчисленные призывы о помощи со всей страны, и вчера мы даже видели письмо из министерства юстиции. Также я ссылался…

Председатель: Данный предмет вчера был полностью пройден.

Гизевиус: Я перехожу к следующему вопросу.

[Обращаясь к свидетелю]

Вам известен действовавший в Германии с 1940 года, секретный закон об умерщвлении больных и престарелых?

Гизевиус: Так точно.

Александров: Какое отношение имел подсудимый Фрик к изданию этого закона и проведению его в жизнь?

Гизевиус: Я полагаю, что он, как министр внутренних дел, подписал его.

Александров: Я перехожу к вопросу…

Председатель: Закон, если это был закон, был после 1935, не так ли? Что за закон вы предъявляете? Если он был после 1935, тогда свидетель не был в министерстве внутренних дел.

Александров: Я говорю о законе который действовал с 1940 года.

Председатель: Он бы не знал об этом ничего кроме того, что знал кто угодно другой.

Александров: Я удовлетворён тем ответом который получил от свидетеля. Сейчас, разрешите перейти к вопросам касающимся подсудимого Шахта.

[Обращаясь к свидетелю]

Скажите, господин свидетель, вы в течение длительного времени находились с подсудимым Шахтом в близких отношениях? Я правильно вас понял?

Гизевиус: Так точно.

Александров: Таким образом, вы были достаточно осведомлены о государственной и политической деятельности подсудимого Шахта?

Гизевиус: Кажется, так.

Александров: Скажите, что вам известно о роли подсудимого Шахта в захвате власти Гитлером?

Гизевиус: Это было как раз тогда, когда я ещё не знал Шахта, и об этом я не могу предоставить никакой информации.

Александров: Но, что вам известно об этом?

Гизевиус: Я знал только о том, что он вошёл в кабинет и что без сомнения он содействовал Гитлеру в предварительных политических переговорах.

Александров: Вам известно, что-нибудь было об организации Шахтом встречи Гитлера с крупными промышленниками в феврале месяце 1933. Во время этой встречи или результатом этой встречи явилось создание денежного фонда из взносов промышленников для обеспечения успеха нацистской партии на выборах. Что вам известно об этом совещании?

Гизевиус: Мне ничего неизвестно об этой встрече. В своей книге я написал о том, что по моим сведениям самую большую сумму на избирательную кампанию в 1932 предоставили в то время Тиссен208 и Грауэрт, член Рейнско-гессенской сталелитейной промышленной группы.

Александров: Какова была роль подсудимого Шахта в этом случае?

Гизевиус: Тогда я не встречал Шахта в районе Рура и также не знаю был ли он там тогда. Я снова подчёркиваю, что вообще его не знал.

Александров: Это мне известно. В своей книге под названием «До тяжёлого конца» опубликованной в 1946 году, и в ваших ответах на вопросы адвоката Дикса, вы характеризуете подсудимого Шахта с положительной стороны. Правильно это?

Гизевиус: Я не понял последние слова.

Александров: Я повторяю. Вы характеризуете подсудимого Шахта с положительной стороны. Правильно это?

Гизевиус: Так точно.

Александров: Вы утверждаете, что подсудимый Шахт, начиная с 1936 года находился в оппозиции гитлеровскому режиму и в достаточно открытой форме высказывал эти свои взгляды? Так ли это?

Гизевиус: Нет, я прямо говорю, что начиная с 1936 росли его подозрения, но он стал оппонентом гитлеровского режима во время кризиса Фрича.

Александров: К какому году вы относите этот перелом?

Гизевиус: Конец 1937 и начало 1938. Кризис Фрича был в начале 1938.

Александров: Понятно. Скажите, могло ли быть при существовавшем тогда в Германии режиме такое положение, чтобы Гитлер не был осведомлён об оппозиционных настроениях Шахта которые появились у него, по вашим словам в конце 1937 года?

Гизевиус: Вы имеете в виду, о том, что Гитлера не информировали после 1938?

Александров: Нет. Я вас спрашиваю. Могло ли быть такое положение, при существовавшем в Германии тогда режиме, чтобы Гитлер не был осведомлён об оппозиционных настроениях Шахта?

Гизевиус: Гитлер очень хорошо знал о том, что Шахт был весьма критически настроен к системе и что он часто высказывал не одобрение. Он часто получал от Шахта письма и конечно также многое слышал. Но он не знал насколько далеко зашла эта оппозиция.

Александров: Понимаю. Каким же образом Шахт вплоть до января 1943 года, мог оставаться в составе имперского правительства являясь министром без портфеля и личным советником Гитлера, если по вашим словам Гитлер был осведомлён о критическом отношении Шахта к политике Гитлера?

Гизевиус: Гитлер всегда заботился о том, чтобы видные личности исчезали незаметно или отводил их в тень, для того, чтобы иностранная пропаганда не могла получить преимуществ из данных фактов. Случай Шахта не единственный где Гитлер пытался скрыть открытый кризис.

Александров: Вам не было известно письмо Гитлера от 19 января 1939 года, которое было направлено им Шахту в связи с освобождением его от обязанностей президента Рейхсбанка. Я напомню вам содержание этого письма, в этом письме Гитлер писал Шахту:

«В связи с вашим отозванием с поста президента Рейхсбанка, я пользуюсь случаем, чтобы выразить вам мою искреннюю и самую горячую благодарность, за службу которую вы сослужили Германии и за помощь оказанную лично мне на этом посту в течение этих долгих и трудных лет. Ваше имя будет всегда связано с первым этапом национального вооружения. Я счастлив иметь возможность пользоваться вашей помощью для разрешения новых задач на вашем новом посту имперского министра…».

Председатель: Свидетель вчера всё это проходил.

Александров: Прошу извинить меня. Но в связи с этим письмом у меня имеется вопрос к свидетелю.

[Обращаясь к свидетелю]

Таким образом, из содержания этого письма следует, что в январе месяце 1939 года, я подчеркиваю вам, господин свидетель эту дату, Гитлер несколько иначе оценивал деятельность Шахта чем вы в своих показаниях здесь. Как вы можете объяснить подобное расхождение с вашим утверждением о том, что подсудимый Шахт находился в оппозиции гитлеровскому режиму уже в конце 1937 начале 1938 года?

Гизевиус: Я хочу ответить на это тем, что я не привык считать любые письменные или устные заявления Гитлера правдой. Этот человек всегда говорил только то, что казалось ему подходящим для того, чтобы обманывать мир или Германию. В конкретном случае Гитлер стремился избежать впечатления о том, что отставка Шахта была вызвана сложным экономическим кризисом. Но я говорю только о том, что Гитлер мог иметь на уме. Вчера я описывал с каким возмущением Шахт принял это письмо. Он считал это насмешкой и унижением.

Александров: Достаточно. Тогда я сошлюсь на другой документ, на собственное письмо подсудимого Шахта, адресованное Гитлеру. Это его меморандум от 7 января 1939 года на имя Гитлера. Шахт писал тогда Гитлеру:

«С самого начала Рейхсбанк отдавал себе отчёт в том, что успешная внешняя политика может быть проведена только путём перестройки германских вооруженных сил. Он, поэтому, в значительной мере, взял на себя ответственность за финансирование программы вооружения, несмотря на то, что это угрожало стабильности валюты. Этого требовала необходимость которая заслоняла собой все другие соображения. Немедленного и тайного проведения программы вооружения. Для того, чтобы делать возможным проведение внешней политики, которая вызывала бы уважение».

Конец цитаты.

Вы также сможете расценить этот документ как отражение оппозиционных настроений подсудимого Шахта?

Гизевиус: Насколько я понял, вы ссылаетесь на письмо от 1935 года, правильно?

Александров: На письмо от 7 января 1939 года.

Гизевиус: Пожалуйста, извините. Тогда я могу сказать лишь то, что я сказал вчера: что все эти письма были написаны очень аккуратно, для того, чтобы их нельзя было расценить как провокацию, и фактическое содержание письма не создало у Гитлера иллюзорного повода сказать: «Это личная нападка на меня». Вчера я говорил о том, что проблема заключалась в том, чтобы убедить остальных консервативных министров, которые были не настолько против Гитлера, в том какой была обстановка и нейтрализовать любую оппозицию.

Александров: Скажите, каково было отношение подсудимого Шахта к аншлюсу?

Гизевиус: Аншлюс случился прямо в середине кризиса Фрича, или наверное на его драматическом пике, и вот почему мы были твёрдо убеждены в том, что это была зловещая попытка прикрытия, и что в таком смысле мы были возмущены. У нас не было сомнения в том, что германскую армию следовало направить на…

Председатель: Свидетель, минуточку. Вас спросили о том известно ли вам об отношении Шахта к вопросу аншлюса в то время. Вы не ответили на вопрос. Вам известно или нет?

Гизевиус: Я не могу дать на это чёткого ответа, потому что все мы чётко видели, что проблему Австрии нужно решить законным путём. Были разногласия во мнениях в отношении данного вопроса в нашей группе. Большинство из нас надеялось на то, что удастся сохранить независимость Австрии. В особенности с немецкой точки зрения, было желательно, чтобы ещё одно независимое германское государство должно было существовать, если бы, когда-то потом должна была быть Лига наций209 или дипломатические переговоры. Однако, я не могу заявить под присягой о том, являлось ли это личным мнением Шахта или он был за прямую аннексию. Он разумеется был против такого метода.

Александров: Понятно. Я приведу вам выдержки из речи Шахта произнесенной им в Вене в марте месяце 1939 года. Цитирую:

«Слава богу, это не могло помешать великому германскому народу продолжать свой путь, потому что Адольф Гитлер объединил германскую волю и германскую мысль. Он подкрепил это вновь усиленными вооружёнными силами и в конце концов он придал внешнюю форму внутреннему единству между Германией и Австрией»

Кончается цитата.

И эти высказывания подсудимого Шахта, вы также можете квалифицировать как оппозиционные гитлеровскому режиму?

Гизевиус: Я бы хотел прочитать всю речь. Лично я бы так не сказал, но я не знаю послужит ли какой-нибудь цели чистое суждение с моей стороны. Не лучше ли спросить Шахта о том, что он имел в виду?

Председатель: Речь можно предъявить Шахту во время дачи показаний, если он будет их давать.

Александров: Хорошо. Скажите свидетель, вы сейчас проживаете в Швейцарии. В каком городе?

Гизевиус: Я живу рядом с Женевой в деревне под названием Коммуньи.

Александров: Как долго вы живете в Швейцарии?

Гизевиус: С первого октября 1940.

Александров: Вам было известно о приезде подсудимого Шахта в Швейцарию в 1942 году?

Гизевиус: Нет, он не приезжал в Швейцарию в 1943.

Александров: В 1942 году.

Гизевиус: Он не приезжал в Швейцарию и в 1942.

Александров: Значит ни в 1942, ни в 1943 году Шахт не был в Швейцарии?

Гизевиус: Так точно.

Александров: А вот за это время, что вы сами живёте на территории Швейцарии, у вас происходили какие-нибудь встречи с подсудимым Шахтом или нет?

Гизевиус: Да, постоянно. Я находился в Берлине по крайней мере каждые четыре или восемь недель и до 1943…

Александров: Нет, я спрашиваю вас относительно посещения Шахтом Швейцарии.

Гизевиус: Во время войны был только один визит Шахта в Швейцарию – в 1941, в связи со свадебным путешествием, и тогда я его встречал.

Александров: Это было в 1941 году?

Гизевиус: 1941. Так точно.

Александров: 14 января 1946 года в газете «Базельские известия» была опубликована статья «Как Шахт мыслил». Вы имеете какое-либо отношение к этой статье?

Гизевиус: Так точно.

Александров: Что вам известно об этой статье?

Гизевиус: Не больше того, что я прочитал о ней в газете. Я пытался узнать кто был тем американцем с которым Шахт вёл беседу.

Александров: Меня подробности не интересуют

И последний вопрос. Вам не было ли известно, что-нибудь о совещании у Гитлера в Берхтесгадене летом 1944 года, на этом совещании обсуждался вопрос об уничтожении угнанных в Германию иностранных рабочих в случае дальнейшего успешного наступления союзных войск? Не слышали вы, что-нибудь об этом совещании?

Гизевиус: Нет, тогда я уже не мог попасть в Германию, так как в отношения меня возбудили дело, и я ничего об этом не слышал.

Александров: У меня вопросов больше нет.

Председатель: Тогда вы желаете перекрёстно допросить, или кто-нибудь из защитников желает свидетелю вопросы?

Панненбекер: Свидетель, вчера в ходе перекрёстного допроса американский обвинитель предъявил вам письмо от 14 мая 1935 рейхсминистра юстиции министру внутренних дел Рейха и Пруссии. В этом письме есть приложение которое упоминает копию письма инспектора тайной государственной полиции. Свидетель, я правильно понял, что вы говорите, о том, что вы лично помогали в написании этого письма?

Гизевиус: У нас были пересекавшиеся связи между министерством внутренних дел и министерством юстиции, и временами было желательно, если письмо серьёзного характера поступало из другого министерства, чтобы я представил его своему министру. И не сомневаюсь в том, что Фрик тоже был рад, когда получал резкое письмо, для того, чтобы он мог поставить вопрос в общем порядке перед кабинетом. Так, я помню, что направление этого письма заранее обсуждалось с несколькими господами в министерстве юстиции и со мною лично.

Панненбекер: Значит, я правильно понимаю, что письмо являлось совместной попыткой министерства юстиции и министерства внутренних дел сделать, что-то по поводу террора Гестапо?

Гизевиус: Что касается меня, я, конечно могу сказать: «Да». Тогда я был сотрудником министерства внутренних дел. Конечно, я не говорил об этом своему начальнику.

Панненбекер: В этом письме мы находим на странице 5 немецкого текста следующую фразу – я цитирую:

«В Саксонии, в концлагере Хохенштейн, заключенным приходилось стоять под специально сконструированным капающим устройством до тех пор, пока капли воды, падающие через равные промежутки времени им на головы, не создавали серьезных гнойных ран у них на черепе».

Вы знаете о том, что охранников лагеря потом тяжко наказали за это?

Гизевиус: Нет, если это произошло, это удивительное исключение.

Панненбекер: Свидетель, в таком случае у меня ещё один вопрос. Он в связи с заявлением которое вы сейчас сделали, о том, что существовала атмосфера враждебности к вам, в комнате адвокатов ввиду указанного инцидента. Ряд коллег глубоко шокирован вашим заявлением, и эти коллеги были рады тому, что вы столь открыто описали условия в Германии. Вы можете сказать мне, относится ли ваше заявление ко всем защитникам?

Гизевиус: Я благодарен вам за то, что вы дали мне возможность поправить видимо неправильное заявление, или недопонимание которое возникло в результате моего заявления. Я имел в виду другой инцидент который случился, когда я вошёл в комнату адвокатов, о котором я дальше не хочу говорить. Я желаю подчеркнуть, что я понимаю сложную задачу защиты и я хочу извиниться если каким-то образом создалось или могло создаться впечатление о том, что я упрекнул большинство защитников осуществляющих свою трудную задачу.

Панненбекер: Спасибо, больше нет вопросов.

Председатель: Доктор Гизевиус, я хочу задать вам кое-какие вопросы, чтобы попытаться понять какие различные должности вы занимали и где вы находились в разное время.

Как я понимаю, в 1933 вы были гражданским служащим, правильно?

Гизевиус: Да.

Председатель: И затем вы стали сотрудником Гестапо?

Гизевиус: Первая должность которую я занимал как гражданский служащий была служба в политической полиции. В Германии можно быть гражданским служащим даже на этапе подготовки. Поэтому, я должен сказать, что я получил свою первую реальную должность в августе 1933, когда я поступил в Гестапо.

Председатель: И когда вы покинули эту должность?

Гизевиус: Конец декабря 1933.

Председатель: На какую должность вы ушли?

Гизевиус: Затем я поступил в министерство внутренних дел, то есть, прусское министерство внутренних дел. В течение 1934 я также поступил в рейхсминистерство внутренних дел, и в мае 1935 меня уволили из министерства внутренних дел.

Затем я пошёл во вновь созданное, или подлежавшее созданию, управление криминальной полиции, которое сначала, находилось в полицай-президиуме в Берлине. 17 июня 1936, когда Гиммлер был назначен главой полиции Рейха, меня окончательно уволили с полицейской службы.

Затем меня перевели в правительство в Мюнстере, где я работал в надзоре за ценами, и в середине 1937, я взял неоплачиваемый отпуск, якобы для того, чтобы учиться экономике. Этот отпуск был отменен министерством внутренних дел в начале 1939, и я был придан правительству в Постдаме рядом с Берлином. Там я должен был заниматься дорожным строительством…

Председатель: В середине 1937 вы взяли неоплачиваемый отпуск и изучали экономику, так думаю вы сказали, или неоплачиваемый отпуск.

Гизевиус: Да.

Председатель: Вы также остались гражданским служащим, не так ли?

Гизевиус: Да, до 20 июля я постоянно находился на гражданской службе.

Председатель: Затем, в начале 1939 вы получили должность в министерстве внутренних дел и были направлены в Потсдам.

Гизевиус: Да.

Председатель: Хорошо, продолжайте, что потом?

Гизевиус: Когда началась война, возникла трудность в том, что у меня не имелось мобилизационного предписания, и с другой стороны, мои друзья хотели, чтобы я был в ОКВ. С даты начала войны до 1 октября 1940 у меня было только поддельное мобилизационное предписание, и каждый день я ждал, что меня выявят. В то время мне бы пришлось столкнуться последствиями.

После падения Парижа я заявил Канарису и Остеру о том, что хотел бы просить их освободить меня от такой довольно трудной ситуации. Тогда, положение Канариса, временно было таким сильным, что он дал мне должность в разведке при генеральном консульстве в Цюрихе. Там я получил должность вице-консула в генеральном консульстве в Цюрихе, и я оставался там как разведчик, формально не относясь к абверу до 20 июля.

После 20 июля меня уволили со всех постов, и я не знаю был ли я лишён гражданства. Я ничего об этом не узнал.

Председатель: Между временем вашего отъезда в Цюрих и 20 июля, вы время от времени возвращались в Германию?

Гизевиус: В течение этого времени я в основном находился в Германии, и только время от времени Остер и Канарис направляли меня в Швейцарию как курьера с путевыми листами. Шахт с готовностью помогал мне в получении швейцарской визы, через швейцарскую легацию.

Председатель: Вчера вы очень часто говорили в чьём имени я не уверен, Нёбе, мне кажется так.

Гизевиус: Да.

Председатель: Какая у него была должность?

Гизевиус: Нёбе был известным криминалистом в штабе берлинской полиции до 1933. Как национал-социалист он был призван в Гестапо с июля 1933 и до начала 1934 он был произведен в оберрегинрунгсраты. Затем мы смогли, при помощи подсудимого Фрика, на некоторое время перевести его в министерство внутренних дел. И затем он стал основателем и начальником управления криминалистики Рейха. В день назначения Гиммлера главой полиции Рейха его взяли в новое главное управление безопасности Рейха. С течением времени его взяли в СС, он стал группенфюрером СС, генералом СС, и до 20 июля, он был одним из ближайших подчинённых подсудимого Кальтенбруннера. Подсудимый Кальтенбруннер также был как начальником Гестапо так и криминальной полиции и информационной службы. Соответственно Нёбе стал подчинённым Кальтенбруннера и постоянно получал официальные приказы от него, также как и начальник Гестапо Мюллер.

Председатель: Доктор Дикс, вы желаете задать какие-нибудь вопросы?

Дикс: Да.

Председатель: Что же, наверное нам лучше сделать это после перерыва до пятнадцати минут третьего.