Дикс: Касательно возражений выдвинутых номерам 1-6, я с готовностью признаю господину Додду, что эти документы скорее аргументация нежели доказательства. Шахт выступает о том факте, что видные зарубежные личности представляли такие же взгляды которые являются основой для его общего отношения, включая вопрос перевооружения. Он процитирует эти мнения, и я тоже в заключительной речи, сошлюсь на эти фрагменты с целью аргументации. Поэтому если господин Додд говорит «не столько доказательство сколько аргументация», он прав. Но, по моему мнению мы не выступаем по вопросу о том, что будет официально предъявлено трибуналу согласно процедуре. Мы просто выступаем – или даже обсуждаем – следует ли переводить эти документы, поэтому если Шахт процитирует их во время своего допроса, или если я процитирую их во время своей речи, трибунал сможет легко следить за цитатой. Мы замечали, что трибунал – и это выглядит довольно очевидно – предпочитает, чтобы документы которые будут цитировать представляли для перевода, чтобы он мог точно следить. Поэтому, относительно номеров 1-6 и, между прочим, тоже самое применимо ко всем документам находящимся в экземпляре номер 18 – я не пытаюсь допустить их в качестве доказательства: я просто рекомендую, чтобы их перевели в интересах каждого заинтересованного лица, для того, чтобы в случае их цитирования можно было предоставить трибуналу перевод. Это просто вопрос практичности. Это применимо к 1-6 и всему под 18.

Председатель: Доктор Дикс трибунал уже распорядился о том, что обе документальные книги о виконте Ротемире и речь или книга господина Поль-Бонкура не приобщались в качестве доказательства и не ссылались на них?

Дикс: Я знаю только о распоряжении трибунала о том, чтобы не допускались никакие аргументы о справедливости или несправедливости Версальского мирного договора. Мы, конечно, соблюдаем данное распоряжение трибунала. Но мы не цитируем эти фрагменты, чтобы обсуждать справедливость или несправедливость Версальского договора. Это не мнение ни моё ни Шахта. Приведу пример:

Обвинение считает, что определённое отношение Шахта доказывает, что поддерживая вооружение он поддерживал и хотел агрессии. Он хочет развенчать это, ссылаясь на тот факт, что отдельные видные иностранцы занимали такую же точку зрения, и что эти люди не могли способствовать германской агрессии имея такой взгляд. Это лишь один пример. Но в любом случае цель не читать академические лекции о справедливости или несправедливости Версальского договора – чего я не намеревался делать в любом случае, так как я считаю, что такие аргументы не услышат. Это не моя привычка использовать аргументы которые как мне кажется не получат никакого отклика. Могу я продолжать?

Касательно номера 18, могу я – я прошу извинения. Я сейчас услышал заявления господина Додда и должен сразу же ответить. Я должен сначала собрать материал. Я записал, что под номером 18, который я сейчас назвал – и это также применимо к номерам 1-6 – господин Додд пропустил источники. Это может быть из-за того, что у него был только индекс документов. Цитируемые источники и документы в самих цитатах.

Сейчас я перехожу к номеру 31. Это письмо Шахта некоему Фрэйзеру. Я понимаю, что господин Додд говорит, что он не заявил никакого возражения, но он просто хотел знать где находится подлинник документа. Это письмо Шахта Фрэйзеру, покойному президенту Первого национального банка316. Подлинник этого письма – если оно ещё существует – будет среди бумаг оставленных умершим господином Фрэйзером, к которым у меня нет доступа, как и ни у кого другого.

Минуточку, господин председатель, Шахт говорит мне, что он имеет только копию которая имеет его подпись и поэтому, это так называемая автокопия. Эта автокопия находилась на хранении в Швейцарии во время войны ввиду её содержания. Эта автокопия, подписанная лично Шахтом, здесь и копия в документальной книге снята с неё. Тот факт, что это подлинная копия установлен профессором Краусом, и думаю насколько возможно она адекватно опознана. Довольно с номером 37. Затем я сделал пометку о номере 34. Минуточку, пожалуйста. Номер 34 ещё один случай где пропущен источник. Относится тоже самое как и выше. Источник назван в документальной книге – а, именно «Dokumente der Deutschen Politik317». Эта компиляция много использовалась как источник доказательств. Затем возражение заявили…

Председатель: Доктор Дикс возражение 34 заключалось не в том, что недоступен подлинник, а в том, что это была речь Гитлера которая была о перевооружении и она показалась не относящейся к делу.

Дикс: Да, это правильно. Большое спасибо, господин председатель.

Господин Додд, конечно не мог узнать об отношении документа к делу. Шахт может узнать это, поскольку он единственный знает о его внутреннем развитии. Это речь Гитлера в которой есть фрагмент который подтверждает медленное возникновение подозрения со стороны Шахта о том, что такая политика не только привела бы к агрессивной войне, но что возможно Гитлер на самом деле желал войны. Данное подозрение в частности вызвано этим фрагментом в речи произнесённой Гитлером в Рейхстаге 28 февраля 1938. Эта речь важная веха во внутреннем представлении Шахта о Гитлере и его политике, начиная с приверженности Шахта в 1933 через поворотный пункт, когда началось недоверие и переросло в оппозицию, которая выросла в постоянную подготовку восстания. По этой причине, мне кажется доказательство относится к делу. Это номер 34.

Затем, есть номер 38. Это статья из «Basler Nаchrichten318». По моему мнению это доказательство величайшего значения. Во всяком случае, я буду бороться до своего последнего дыхания за допуск данного документа. Предмет: перед войной – борьба против войны, во время войны – борьба и попытки прийти к миру, борьба против распространения войны.

В 1941 – то есть, до вступления России в войну и до вступления в эту войну Соединённых Штатов – Шахт имел беседу с политэкономом из Соединённых Штатов, о которой он не вспомнил пока знакомый не направил ему статью которая вышла в «Basler Nаchrichten» 14 января 1946. Он сказал: «Конечно, теперь я помню. Четыре года назад, весной 1941, у меня была беседа с американским политэкономом». Имя он всё же забыл. Эта беседа снова показывает, что он уже в 1941 предпринимал попытки установить связи и связаться для предотвращения любого распространения войны, в частности путём открытых pour-parlers319 с Соединёнными Штатами и людьми окружавшими президента Рузвельта.

Мы не имеем никаких других доказательств подтверждающих факт данной беседы, так как мы не можем вызвать этого профессора, потому что Шахт забыл его имя. Но сам этот профессор анонимно говорит в статье издания от 14 января 1946.

Председатель: Доктор Дикс, в чём заключается характер беседы о которой как вы говорите сообщили в газете?

Дикс: Это довольно длинная статья. Возможно я могу взять несколько пунктов для того, чтобы трибунал мог понять характер беседы. Профессор в этом интервью ссылается на то, что тогда Шахт занимал крайне критическое отношение к системе национал-социалистического правительства, что он отмечал угрозы сохранения такой системы, потому что это бы привело к полному отмиранию интеллектуальной деятельности. Потом, он продолжает говорить профессору о том, что эта война была совершенно бессмысленной, и что, рассматривая с более высокого уровня, она была бы бессмысленной и опасной даже для победоносной Германии. Он объяснял профессору, что следует использовать любые средства, чтобы остановить войну, потому что в порядочном мире – в мире приведённом в порядок справедливым миром – правительства автоматически становятся либеральными. В конце он предлагает, поэтому, чтобы следовало предпринять попытку любой ценой установить контакт между нациями, в частности с представительным человеком из Соединённых Штатов, до того как Россия и Америка вступят в войну.

Он продолжает, сожалея о том, что Рузвельт – прошу прощения, он продолжает называя Рузвельта и его друзей – как того самого человека который может выполнить великую задачу помощи, искусно и осторожно придумав такую встречу. Ваша светлость, эта попытка похожа на ту, что видна в письме Фрэйзеру, которое я цитировал ранее. Фрэйзер тоже, принадлежал к более близкому – во всяком случае, скажем к тем людям которые имели доступ к президенту Рузвельту. В последней отчаянной попытке, полагаясь на доверие Рузвельта к нему лично, внести вклад со своей стороны для достижения мира до того как станет слишком поздно.

Такое отношение, конечно, крайне относится к делу опровергая обвинения в агрессии, и вот почему я думаю, что трибунал при любых обстоятельствах должен допустить эту статью в качестве доказательства. В конце концов, мы не можем, полагать, что этот профессор говорит неправду. Технически, можно попытаться установить его имя у «Basler Nаchrichten», но я боюсь, что «Basler Nаchrichten» не раскроет имени не спросив у профессора в Америке. Спорно то, разрешит ли он раскрыть своё имя, и могут быть серьёзные трудности. Так как личный опыт показывает, что отчёт профессора в «Basler Nаchrichten» правда, тогда почему бы ему не сказать здесь правду? Более того, он уважаемый человек. Вот почему я считаю, что этот документ равнозначен личному допросу профессора. Таким образом, я призываю вас допустить документ не только для перевода, но также в качестве доказательства. Это был номер 38.

Что касается Мортона, я полностью согласен направить опросный лист Мортону, но мне кажется, что это было бы лишним. На самом деле, мне нужно это письмо от Мортона только, чтобы доказать тот факт, что лорд Монтегю Норман320, по возвращении со встречи BIS321 в Англию в 1939, сказал этому человеку Мортону, который был почётным гражданином Франкфурта-на-Майне, связанным с Metallgsellschaft322 и позднее эмигрировавшим, что Шахт находился в значительной личной опасности в связи со своим политическим отношением. Это основной факт который я докажу этим письмом и это содержится в письме. Это письмо не написано Мортоном мне или Шахту. Это письмо адресованное солиситору казначейства и оттуда передано обвинению здесь и обвинение любезно проинформировало нас об этом письме. Мы думаем, что весьма затруднительно вызвать Мортона в качестве свидетеля. Я полностью готов подготовить опросный лист, но я думаю было бы более простым и таким же надёжным методом если бы трибунал позволил мне процитировать из этого письма два коротких фрагмента. Однако, я одинаково готов направить опросный лист в Лондон. Это номер 39.

Относительно номера 49, это переписка между сэром Невилом Гендерсоном и редактором дневника покойного посла Додда. У этого величайшее значение в установлении надёжности заявлений в дневнике Додда, который не я, а обвинение постоянно цитировало, чтобы навредить Шахту, насколько я могу вспомнить. Для того, чтобы предупредить любое недопонимание, я хочу подчеркнуть, что мы далеки от вопроса оспаривания достоверности покойного посла Додда. И доктор Шахт и я лично его знали, и мы считаем его абсолютно достойным человеком. Но трибунал знает, что данный дневник, который основан на поспешных записях посла, редактировали его дети после его смерти. Поэтому, возможно, что могли случиться ошибки, плохие ошибки. Это становится очевидным в переписке между сэром Невилом Гендерсоном и редактором дневника, где сэр Невил Гендерсон отмечает, что беседа или несколько бесед – которые согласно дневнику, Додд предположительно имел с ним – процитированы совершенно неправильно. Мне кажется не может быть более лучшего доказательства непредвзятой недостоверности данного дневника – повторяю, только непредвзятой недостоверности – чем эта переписка между сэром Невилом Гендерсоном и редактором. Поэтому, для того, чтобы проверить достоверность данных доказательств которые представило обвинение, и снизить их ценность до надлежащей пропорции, я прошу допустить этот документ в качестве доказательства.

Относительно, номеров 54-61, я никоим образом не намерен доказывать посредством этих документов. Меня совершенно устраивает если их не будут переводить, но мысль которую я имел заключалась в том, чтобы сделать работу трибунала проще. Я допрошу Шахта в связи с этими фрагментами из показаний Геринга. Если трибуналу кажется, что не нужно, чтобы эти фрагменты предъявляли, когда их цитируют или если он предпочитает использовать только материалы дела или иметь материалы дела которые принесут для использования, тогда, конечно не нужно будет переводить эти фрагменты. Поэтому, это просто вопрос того, что трибунал считает самым практичным. Мы подготовили фрагменты, и если трибунал желает их переведут.

И теперь остались только письменные показания. Господин Додд не упомянул их, но я думаю, что, когда сэр Дэвид и я обсуждали свидетелей и письменные показания трибунал уже допустил здесь в суде в открытом заседании письменные показания. Конечно, остаётся право обвинения задать контрвопросы или вызвать свидетелей на перекрёстный допрос после оглашения документов, это их привилегия. Мы удовлетворены письменными показаниями вместо личной явки просто, чтобы сэкономить время, но если обвинение желает этих свидетелей, у которых мы взяли письменные показания, тогда, кажется, защиту это полностью устраивает.

Председатель: Трибунал прервётся.

Председатель: Прежде всего я рассмотрю документы от имени подсудимого Шахта.

Будут переведены следующие документы:

Номер 7, номер 8, номер 9, номер 14, номер 18, номер 33, номер 34, номер 37, номер 38, номер 39 и номер 49.

В связи с документами 54-61, которые уже находятся в материалах дела, они не будут переведены, но доктора Дикса просят о предоставлении ссылок на эти документы в его документальной книге.

Документы 1-6 вообще не будут переводить.

Я имел в виду, что документы, на которые я не ссылался, будут переведены - будут переведены документы, на которые я специально не ссылался.

Итак, доктор Тома.

Тома: Господин председатель, прежде всего я, представляю копии документов, которые мне одобрили этим утром, которые из публикаций Розенберга – «Традиция и настоящее», «Произведения и речи», «Кровь и честь», «Возникновение идеи», и «Миф двадцатого века» – как доказательство факта, что подсудимый не участвовал в заговоре против мира и в психологической подготовке войны. Эти выдержки содержат речи, которые подсудимый произносил перед дипломатами, перед студентами, перед юристами, и подразумевают подтверждение, что по таким поводам он боролся за социальный мир, и что в частности, он не хотел борьбы идеологий ведущей к внешнеполитической враждебности. В этих речах он выступал за свободу совести и разумное решение еврейской проблемы, даже предоставление евреям определённых преимуществ. В частности, он призывал к равенству и справедливости в этом вопросе. Я прошу трибунал принять официальное уведомление об этих речах, и с разрешения трибунала я вызываю подсудимого Розенберга в качестве свидетеля.

Председатель: Вы назовёте свое полное имя?

Розенберг: Альфред Розенберг.

Председатель: Повторите за мной эту присягу: «Я клянусь перед господом – всемогущим и всевидящим, что я говорю чистую правду и не утаю и не добавлю ничего.

Председатель: Вы можете сесть.

Тома: Господин Розенберг, будьте любезны представить трибуналу вашу личную историю.

Председатель: Доктор Тома, вы не присвоили вашим экземплярам, каких–нибудь номеров экземпляров, не так ли?

Тома: Да, есть. Это Розенберг–7 (а).

Председатель: О, они все пронумерованы?

Тома: Да.

Председатель: Очень хорошо. Когда вы ссылаетесь на какой–либо из документов, приводите его номер экземпляра.

Тома: Так точно.

[Обращаясь к подсудимому]

Вы представите трибуналу вашу личную историю…

Председатель: Минуту, доктор Тома. Для протокола, вы понимаете, который содержится в расшифровке, я думаю, вам самому следует зачитать список документов, которые вы приобщаете, заявляя, какие у них номера экземпляров. У вас есть список документов приобщаемых в качестве доказательств?

Тома: Да.

Председатель: Вы зачитаете его под протокол?

Тома: Экземпляр Розенберг–7, «Миф двадцатого века».

Председатель: Да.

Тома: Розенберг–7 (а), «Возникновение идеи»; Розенберг–7 (b); Розенберг, «Кровь и честь»; Розенберг-7 (c), Розенберг - «Традиция и настоящее»; Розенберг–7 (d), Розенберг «Произведения и речи»; и Розенберг-8 «Volkischer Beobachter», март и сентябрь 1933.

Председатель: Этот был исключен Трибуналом. Номера 7 (e) и 8 исключили.

Тома: Я не приводил 7 (е), а Розенберг–8.

Председатель: При этом привели, 8.

Тома: Да, я упомянул Розенберг–8, и я прошу меня извинить.

Председатель: Номер 8 тоже исключили.

Тома: Да.

[Обращаясь к подсудимому]

Господин Розенберг, пожалуйста, представьте трибуналу вашу личную историю.

Розенберг: Я родился 12 января 1893 в Ревеле в Эстонии. После окончания там средней школы, осенью 1910 я начал изучать архитектуру в технологическом институте в Риге. Когда германо–русские фронтовые линии приближались в 1915, технологический институт, включая профессоров и студентов, эвакуировали в Москву, и там, в столице России я продолжил свою учебу. В конце января или начале февраля 1918 я закончил свою учебу, получив диплом как инженер–архитектор, и вернулся в свой родной город.

Когда германские войска вошли в Ревель, я попытался записаться добровольцем в германскую армию, но поскольку я был гражданином оккупированной страны, меня не приняли без специальной рекомендации. Поскольку в будущем я не хотел жить между границами нескольких стран, я попытался добраться до Германии.

Для балтийских немцев, несмотря на свою верность российскому государству, немецкая культура являлась их интеллектуальным домом, и опыт, полученный мной в России усиливал мою решимость сделать всё возможное в моей власти, для предотвращения скатывания политического движения в Германии в большевизм. Я верил в то, что такое движение в Германии, из–за неустойчивой структуры системы Германского Рейха, означало бы огромную катастрофу. В конце ноября 1918 я отправился в Берлин и оттуда в Мюнхен. На самом деле, я хотел заняться профессией архитектора, но в Мюнхене, я встретил людей, которые чувствовали то же, что и я, и я стал членом редакции еженедельника, который тогда основали в Мюнхене. Я пошёл работать в эту еженедельную газету в январе 1918 и продолжал с этого времени литературную работу. Там в Мюнхене я пережил развитие политического движения до советской республики323 в 1919 и её свержения.

Тома: Вы назвали Германию своим интеллектуальным домом. Вы расскажите трибуналу, какие работы и какие ученые повлияли на вас в пользу немецкой ментальности?

Розенберг: В дополнение к своим непосредственным художественным интересам в архитектуре и рисовании, с детства я следовал историческим и философским наукам и таким образом, конечно, инстинктивно стремился читать Гёте324, Гердера325 и Фихте326 с целью интеллектуального развития в таких направлениях. В то же время, на меня влияли социальные идеи Чарльза Диккенса327, Карлайла328 и в отношении Америки, Эмерсона329. Я продолжал эти учения в Риге и естественно, превыше всех возносил Канта и Шопенгауэра330, и прежде всего, посвящал себя изучению философии Индии и соответствующих идейных школ. Позднее, конечно, я изучал видных европейских историков по истории цивилизации: Буркхардта331 и Роде332, Ранке333 и Трейчке334, Моммзена335 и Шлифена. Наконец в Мюнхене я начал более подробно изучать современную биологию.

Тома: Вы часто упоминали в ходе ваших речей «воплощение идеи». Это было под влиянием Гёте?

Розенберг: Да, само собой разумеется, что идея, видеть мир как её воплощение, восходит к Гёте.

Председатель:

[Доктору Тома]

Трибунал, поймите, хочет, чтобы вы ограничились своей собственной философией, а не происхождение этих философий, поскольку вы вообще ссылаетесь на философские вопросы.

Тома: Как вы пришли к НСДАП и Гитлеру в Мюнхене?

Розенберг: В мае 1919 издателя журнала, который я упоминал, посетил человек по имени Антон Дрекслер336, который представился как председатель недавно основанной Немецкой рабочей партии337. Он заявил, что он выступал за идеи похожие на выражавшиеся нашим журналом, и с того времени я начал связи с очень маленькой группой немецких рабочих, которая формировалась в Мюнхене. Осенью 1919 я также встретил Гитлера.

Тома: Когда вы присоединились к Гитлеру?

Розенберг: Что же, тогда у меня была серьезная беседа с Гитлером, и по этому поводу я заметил его широкий взгляд на всю европейскую ситуацию.

Он сказал, что, по его мнению, Европа тогда находилась в социальном и политическом кризисе, которого не существовало со времен падения древнеримской империи. Он сказал, что точки беспокойства можно было найти повсюду в этой сфере, и что он лично стремился получить четкую картину с точки зрения возрождения Германии на твёрдых условиях. Потом, я слышал некоторые из первых речей Гитлера, которые произносились на небольших митингах из 40-50 участникам. Я прежде всего верил солдату, который был на фронте, и скромно выполнял свой долг 4 ½ года, имевшему теперь право говорить.

В конце 1919, я вступил в партию – не раньше Гитлера, как это здесь утверждают, а позже. В этой первоначальной партии мне присвоили членский номер 625.

Я не участвовал в создании партийной программы. Однако, я присутствовал, когда Гитлер 24 февраля 1920 огласил и прокомментировал партийную программу.

Тома: Затем вы представили оправдание партийной программы и возможно хотели решить проблемы, которые относились к социальному и политическому кризису. Каким вы видели решение?

Розенберг: В ответ на различные запросы относительно 25 пунктов программы, в конце 1922, я написал комментарий, который фрагментами зачитывали трибуналу. О нашем общем отношении в то время, можно, наверное, кратко заявить как о следующем:

Техническая революция девятнадцатого века имела определенные социальные и духовные последствия. Индустриализация и погоня за прибыльной жизнью и создали индустриальное государство и мегаполисы со всеми их с задворками и отчужденностью от природы и истории.

На сломе столетия, многие люди которые хотели вернуть свою родину и свою историю отвернулись от такого одностороннего движения. Возрождение традиции, фольклорные песни и фольклор прошлого, возникли с молодежным движением того времени. Художественные работы, например, профессора Шульце–Наумбурга338 и некоторых поэтов являлись характерным протестом против такого одностороннего хода времени, и здесь национал–социализм попытался получить точку опоры – хотя и с полным осознанием, что это было современное движение, а не движение ретроспективной сентиментальности. Он связывал себя с социальным движением Штокера339 и национальным движением Шёренера340 в Австрии, не используя их в целом как модель.

Я хочу добавить, что название «национал–социализм» мне кажется, возникло в Судетах, и небольшая Немецкая рабочая партия была основана под именем «Национал–социалистическая немецкая рабочая партия».

Если я могу так сказать, что окончательно воодушевило нас по существу и причине назвать себя национал–социалистами – так, вы поймете, многие ужасные вещи представило за время этих трёх месяцев обвинение, но ничего не сказано о национал–социализме - мы были, тогда, осведомлены о факте, что в Германии есть два враждебных лагеря, что в обоих лагерях сражались миллионы достойных немцев; и мы оказались перед лицом такой проблемы, что могло быть приемлемым для обеих этих лагерей с точки зрения национального единства и тем, что мешало пониманию между двумя этими лагерями. Короче, тогда, как и позже мы объясняли стороне пролетариата, что даже если классовый конфликт есть и останется фактором в социальной и политической жизни, вместе с тем, в качестве идеологической основы и постоянной максимы он бы означал вечную разобщенность нации. Направление движения к социальному примирению или какому-нибудь социальному конфликту международным центром являлось вторым решающим препятствием для социального согласия. Однако, в целом, зов социальной справедливости, выдвинутый рабочими, был оправданным, достойным и необходимым. Относительно буржуазии мы верили в то, что смогли бы установить, что в некоторых случаях реакционная каста привилегированных и предвзятых кругов работала в ущерб интересам народа, и во–вторых, что представление национальных интересов не должно было быть основано на привилегии отдельных классов; напротив, требование национального единства и достойного представительства являлось правильным отношением с их стороны. Из этого возникли идеи которые Гитлер…

Председатель: Доктор Тома, вы попытаетесь ограничить свидетеля предъявленными против него обвинениями? Обвинения против подсудимых не в том, что они пытались восстановить Германию, а в том что они использовали такую форму восстановления с видом нападения вовне – на расы и нации извне.

Тома: Но, по моему мнению, мы должны посвятить некоторое время ходу мыслей Розенберга, чтобы установить мотивы для его действий, но теперь я спрашиваю его об этом:

Вы сознавали, что эти вопросы социализма и вопросы труда и капитала являлись в действительности международными вопросами? И почему вы боролись против демократии как вопросом международной борьбы?

Додд: Господин председатель, я думаю это продолжение той же линии допроса, и я хочу сказать, что никто в обвинении не предъявлял никаких обвинений против данного подсудимого за то, что он думал. Я думаю все мы, принципиально, возражаем преследованию любого человека за то, что он думает. И я скажу с огромным уважением, что в этом заключается отношение трибунала. Поэтому, мы думаем совершенно не нужно произносить какие угодно мысли какие имел подсудимый по данным вопросам, или чему-то другому, по данной теме.

Тома: По моим сведениям, подсудимого также обвиняют в борьбе с демократией, вот почему мне кажется, что должен поставить ему этот вопрос.

Председатель: Что за вопрос?

Тома: Почему он боролся с демократией – почему национал–социализм и он лично боролись против демократии.

Председатель: Я не думаю, что это имеет какое-нибудь отношение к данному делу. Единственный вопрос использовал ли он национал–социализм для цели осуществления международных правонарушений.

Тома: Господин председатель, национал–социализм как концепцию следует расчленить на составные части. Поскольку обвинение утверждает, что национал–социализм являлся борьбой против демократии, с односторонним уклоном на национализм и милитаризм, ему следует предоставить возможность сказать, почему национал–социализм поддерживал милитаризм, и так ли было на самом деле. Национал–социализм следует проанализировать как концепцию с целью определить её составные части.

Председатель: Чем являлся национал–социализм уже показано трибуналу, и он не оспаривает факт, что фюрер–принцип ввели в Германии. Нет вопроса о том, почему его ввели. Если бы его ввели исключительно для внутренних целей, то в этом бы не было никакого обвинения. Единственные обвинения в том, что национал–социализм использовали для цели подготовки агрессивной войны и совершения других преступлений, о которых мы услышали.

Тома: По моим сведениям, обвинение в ведении агрессивной войны было выбрано, потому что это была война против демократии основанная на национализме и милитаризме.

Председатель: Демократии вне Германии, не в Германии.

Тома: Тогда я хочу спросить подсудимого, как он ответит на обвинение о том, что национал–социализм проповедовал высшую расу.

Розенберг: Я знаю, что эта проблема основной пункт обвинительного заключения, и я осознаю, что в настоящем, в свете ряда ужасных инцидентов, автоматически делают выводы о прошлом и причине возникновения так называемой расовой науки. Однако, мне кажется, что решающее значение в суждении об этой проблеме знать точно о чем мы ведём речь.

Я никогда не слышал слова «высшая раса» настолько часто, как в этом зале суда. По моим сведениям, я вообще не упоминал и не использовал его ни в каких своих произведениях. Я снова пролистал свои «Произведения и речи» и не нашел этого слова. Я говорил лишь однажды о сверхлюдях как говорил Гомер341, и я нашел цитату из британского автора, который написал о жизни лорда Китченера342, сказав, что англичанин, который покорил мир, подтвердил себя как сверхчеловека. Затем я нашел слово «высшая раса» в сочинении американского этнографа, Мэдисона Гранта343, и французского этнографа Лапужа.

Однако, я хочу признать – и не только признать, но подчеркнуть – что слово «сверхчеловек» привлекло моё внимание в частности во время моей деятельности как министра на Востоке - и очень неприятно – когда использовалось рядом руководителей администрации на Востоке. Возможно, когда мы дойдем до вопроса Востока, я смогу вернуться к этому предмету в подробностях и выскажу, какую позицию я занимал в отношении этих высказываний, которые привлекли моё внимание. Однако, в принципе, я был убежден в том, что этнография, прежде всего, не являлась изобретением национал–социалистического движения, но биологическим открытием, которое было выводом из 400 лет европейских исследований. Законы наследственности открытые в 1860–х, и заново открытые несколькими десятилетиями спустя, позволили нам еще глубже понять историю, нежели многие ранние теории. Соответственно, раса…

Председатель: Доктор Тома, подсудимый возвращается к происхождению взглядов которые он имел. Конечно, все, что нам нужно здесь рассмотреть, - это его выступления в речах и в документах, а также то, как он использовал эти заявления, но не то были ли они 400 лет назад, или что–нибудь в таком роде.

Тома: Подсудимый просто говорит о расовой проблеме и пользуясь возможностью поговорю о так называемой еврейской проблеме как стартовой точке данного вопроса. Я хочу задать подсудимому следующий вопрос: как получилось…

Руденко: Господин председатель, здесь уже мой коллега, господин Додд, указывал на то, что обвинение предъявило подсудимым конкретно совершённые ими преступления: агрессивные войны, совершение злодеяний. Я полагаю, что самым правильным допросом защитника Тома своего подзащитного это будет постановка конкретных вопросов по предъявленным обвинениям, я полагаю, что трибунал совершенно не намерен слушать лекции по вопросам национал–социализма, расовой теории, и прочее.

Тома: Господин председатель, я займусь индивидуальными вопросами позже, но поскольку идеологию и философию нацистов называют здесь преступной, я думаю, подсудимому Розенбергу следует предоставить возможность заявить о своих взглядах.

[Обращаясь к подсудимому]

Конечно, было бы лучше, и наверное более правильным, господин Розенберг, если бы вы были немного более кратким в некоторых отношениях.

Теперь я хочу задать следующий вопрос: вы верили в то, что так называемая еврейская проблема в Европе могла быть решена, если бы последний еврей покинул европейский континент. Тогда вы заявляли, что было беспредметным будет ли такая программа реализована за 5, 10 или 20 лет. Это было, в конце концов, просто вопросом транспортных возможностей, и в то время, вы думали о том, что целесообразно поставить такой вопрос перед международным комитетом. Как и почему, вы пришли к такому мнению? Я хочу сказать, как, по вашему мнению, высылка последнего еврея из Европы решала проблему?

Розенберг: Для того, чтобы выполнить пожелание трибунала, я не хочу приводить долгое представление своих взглядов как возникших из своего изучения истории – я не только подразумеваю изучение антисемитских произведений, но и самих еврейских историков.

Мне казалось, что после эпохи великодушной эмансипации в ходе национальных движений девятнадцатого века, важная часть еврейской нации также искала свой путь к своим традициям и природе, и всё более и более сознательно отделяла сама себя от остальных наций. Это являлось проблемой, которая обсуждалась на многих международных конгрессах, и в частности Бубер344, один из духовных лидеров европейского еврейства, заявлял о том, что евреи должны вернуться на землю Азии, так как только там можно найти корни еврейской крови и еврейского национального характера.

Но моё более радикальное отношение в политической сфере было отчасти из моих наблюдений и опыта в России и отчасти моего последующего опыта в Германии, который, казалось, в особенности подтверждал их странности. Я не мог понять, как, в то время как возвращались немецкие солдаты, их приветствовал еврейский университетский профессор, который объяснял, что немецкие солдаты умирали на поле бесчестья. Я не мог понять, что нехватка такта зайдет так далеко. Если бы это была отдельная реакция, можно было сказать, что человек ошибся. Но за время 14 лет, стало видно, что это было именно выражение чёткой враждебной тенденции.

Тома: Господин Розенберг, мне кажется, мы также должны обсудить тот факт, что оппозиция была частично из–за противоречий спровоцированных определенными национал–социалистическими газетными статьями.

Розенберг: Заявления противоположной стороны, как они постоянно появлялись в ходе этих 14 лет, отчасти выходили до восхода национал–социалистического движения. В конце концов, инциденты советской республики в Мюнхене и в Венгрии345, состоялись задолго до того как национал–социалистическое движение оказалось в состоянии получить влияние.

Тома: Господин Розенберг, что вам следует сказать о таком факте, что в Первую мировую войну 12 000 солдат-евреев погибли на фронте?

Розенберг: Конечно, я всегда сознавал факт, что многие еврейско–германские граждане ассимилировались в немецкой среде, и что во время такого развития возникало много отдельных трагических случаев. Однако, в целом, это не включало всё социальное и политическое движение, поскольку в особенности ведущие газеты так называемых демократических партий признавали рост безработицы в Германии и предлагали, чтобы немцы эмигрировали во французские колонии, в Аргентину, и в Китай. Видные еврейские люди и председатель Демократической партии346 трижды совершенно открыто предлагали, что ввиду роста безработицы, немцев следует депортировать в Африку и Азию. В конце концов, в течение этих 14 лет столько же немцев изгнали из Польши в Германию сколько было евреев в Германии, и Лига наций не предприняла в пользу меньшинств никаких эффективных шагов против такого нарушения пакта.

Тома: Господин Розенберг, вы являлись руководителем внешнеполитического управления партии. В чём заключалась ваша функция?

Розенберг: Внешнеполитическое управление партии основали в 1933. После прихода к власти, многие иностранцы прибыли в Германию с целью получить информацию о происхождении и характере национал–социалистической партии. Для того, чтобы создать для партии информационный центр, фюрер поручил мне руководить этим управлением. Как я сказал, задача управления заключалась в том, чтобы принимать иностранцев, которых интересовали эти проблемы, предоставлять им информацию, направлять их в соответствующие партийные и государственные организации, если они были заинтересованы в Трудовом фронте347, молодежной проблеме, работах по зимней помощи348, и так далее. Мы также были заинтересованы в предварительной работе над некоторыми первоначальными предложениями, сделанными нам в области внешней торговли, и, если они заслуживали поддержки, в передаче их тем ведомствам правительства, которых это особенно касалось.

Кроме того, мы изучали зарубежную прессу для того, чтобы иметь хорошие архивы для будущей исследовательской работы и политически информировать партийное руководство краткими выдержками из зарубежной прессы. Помимо прочего, меня здесь обвиняют в написании статей для прессы Хёрста349. По приглашению концерна Хёрста, я написал пять или шесть статей в 1933 или 1934, но, после встречи с Хёрстом лишь на 20 минут в Наухайме, я снова его не видел. Я только слышал, что концерн Хёрста столкнулся с чрезвычайными сложностями, потому что выразил расположение ко мне, опубликовав мои нелицеприятные заявления.

Тома: Как начальник внешнеполитического управления вы временами предпринимали официальные политические шаги?

Розенберг: В представленных здесь документах, документе номер PS-003, PS-004 и PS-007, обсуждалась и представлялась деятельность внешнеполитического управления; и в отношении этой деятельности я должен дать трибуналу краткий итог и прочитать из своих документов.

Тома: Но я хочу, чтобы вы сказали нам, какие шаги вы предпринимали как начальник внешнеполитического управления для достижения положительного соглашения между европейскими нациями.

Розенберг: Адольф Гитлер созвал встречу в Бамберге, мне кажется в 1927, на которой он заявил, что его внешнеполитическое убеждение заключается в том, что, по крайней мере, некоторые нации не могли бы иметь никакого непосредственного интереса в полном угасании центральной Европы. Под «некоторыми нациями» он подразумевал в частности Англию и Италию. После искреннего согласия с ним, я попытался найти путь к пониманию посредством личных контактов. Я часто общался с офицерами британских воздушных сил из генерального штаба британских воздушных сил. По их приглашению я посещал Лондон в 1931, и тогда имел чисто неформальные беседы с рядом британских личностей.

И когда в 1932, на собрании королевской академии в Риме, обсуждалась тема «Европа», мне предоставили возможность выступить, и я произнёс речь об этой проблеме, в которой я объяснял, что развитие последних веков в основном определялось четырьмя нациями и государствами – а именно: Англией, Францией, Германией и Италией. Я отмечал, что, прежде всего, эти четверо должны определить свои жизненные интересы, чтобы плечом к плечу они защищали бы древний и почтенный европейский континент и его традиции. Я верил в то, что эти четверные национальные корни богатой европейской культуры представляли историческое и политическое наследие. Выдержки из моей речи были опубликованы, и часть из них одобрили для перевести для трибунала.

В последний день конференции, бывший британский посол в Италии, сэр Реннел Родд350, подошёл ко мне и сказал мне о том, что он только что ушёл от Муссолини, который сказал ему о том, что, я, Розенберг, высказал на конференции самые важные слова.

Тома: Господин Розенберг, пожалуйста, могу я попросить вас, быть более кратким.

Розенберг: В мае 1933 я снова находился в Лондоне, в этот раз по личному приказу Гитлера, и посетил ряд британских министров, чьи имена, здесь не относятся к делу, и снова пытался поощрять понимание внезапного и странного развития в Германии. Мой приём был довольно сдержанным, и случился ряд инцидентов, которые показали, что сантименты развеялись. Но это не удержало меня от сохранения таких личных контактов и от приглашения большому числу британских личностей позже приехать в Германию. В мою задачу не входило так делать.

Председатель: Почему вы не спросите351 подсудимого, о чём было соглашение? Почему он не расскажет нам, о чём должно было быть соглашение, вместо рассказа об абстрактном соглашении?

Тома: Господин председатель, я задал подсудимому этот вопрос, потому что он предпринимал шаги прийти к взаимопониманию с Англией и работал над этой целью. Подсудимого обвиняют…

Председатель: Но в чём заключалась договорённость?

Тома: Мы касались факта, что подсудимый поехал в Лондон с целью…

Председатель: Я хочу спросить подсудимого. Я не хочу, чтобы вы мне рассказывали.

Тома: Я спросил его господин председатель.

Подсудимого обвиняют в участии в норвежской акции, в том, что он выступал за нарушение норвежского нейтралитета.

[Обращаясь к подсудимому]

Пожалуйста, ответьте на вопрос, как вы встретили Квислинга352?

Розенберг: Я встретил Квислинга в 1933 году, когда он посетил меня, и у нас была двадцатиминутная дискуссия. Впоследствии, мой помощник, который был заинтересован в скандинавской культуре и писал об этом книги, вёл переписку с Квислингом. Прошло 6 лет, прежде чем я снова увидел Квислинга, и я не вмешивался ни в норвежскую политическую ситуацию ни в движение Квислинга до его визита ко мне в июне 1939, когда напряжённость в Европе возросла, и выразил свои опасения о ситуации в Норвегии в случае конфликта. Он сказал, что в таком случае следует опасаться, что Норвегия не способна оставаться нейтральной, и что его родная страна может быть оккупирована с севера советскими войсками и с юга войсками западных держав, и что он с огромным беспокойством смотрел на эти вещи. Мой руководитель штаба составил записку о своих опасениях и затем сообщил о них доктору Ламмерсу, как и полагалось сделать.

Тома: Когда это было?

Розенберг: Это должно было быть в июне 1939. Потом Квислинг просил одного из моих помощников помочь поддержкой германо–норвежскому взаимопониманию и в особенности познакомить его партию с организацией пропаганды нашего партийного движения.

Потом в начале августа, мне кажется, здесь в нашей тренировочной школе находились 25 норвежцев для того, чтобы обучаться такой пропагандистской работе и затем вернуться домой.

Тома: Чему их обучали, и как?

Розенберг: Я их не видел, как и не говорил с ними по-отдельности. Они обучались тому как вести более эффективную пропаганду, и тому как выстроена партийная организация Германии в данной области. Мы пообещали оказать им содействие в данной области.

Внезапно, после начала войны, или незадолго до неё – я не помню точно – Хагелин353, знакомый Квислинга, прибыл ко мне с опасениями похожими на те, что выражались Квислингом. После начала войны, этот помощник Квислинга докладывал различные подробности о деятельности западных держав в Норвегии. Наконец, в декабре 1939, в Берлин прибыл Квислинг с заявлением о том, что на основании точной информации, он знал о том, что норвежское правительство теперь только казалось нейтральным, и что в действительности было практически согласовано, что Норвегия откажется от своего нейтралитета. Квислинг сам раньше был военным министром Норвегии и поэтому, он должен был иметь точные сведения о таких вещах.

Согласно своему долгу, как немецкого гражданина, я рекомендовал, чтобы фюрер выслушал Квислинга. Фюрер потом дважды принимал Квислинга, и в это же время Квислинг, со своим помощником Хагелином, посетил штаб флота и предоставил им такую же информацию. Я сразу говорил с Рёдером после этого, и он также рекомендовал фюреру заслушать доклад Квислинга.

Тома: Значит, вы лично передавали только те доклады, которые вам представил Квислинг?

Розенберг: Да, я хотел бы подчеркнуть, что хотя Квислинг посещал меня, я не участвовал в этом вопрос - я не участвовал в этих политических делах 6 лет. Естественно, я должен был считать своим долгом передавать фюреру доклады, которые, если они были верны, являлись огромной военной угрозой Германии, и также делая записи, и докладывая фюреру, о таких вещах о которых Квислинг рассказывал мне устно – а именно, своём плане добиться политической перемены в Норвегии и затем попросить у Германии поддержки. В то время – я не знаю, такое развитие описано в таких документах обвинения словами, которые более точно выражают его, чем я могу его подытожить. В документе номер PS-004, мой руководитель штаба подготовил короткую сводку об этом 1 ½ или 2 месяца спустя после норвежской операции.

Тома: Данный документ – я хочу обратить внимание трибунала в особенности на этот документ – был составлен непосредственно после норвежской операции, по свежим впечатлениям от её успеха, и он описывает меры, которые однозначно предпринимались. Он четко заявляет, что Квислинг был зачинщиком, что он внезапно оказался в Любеке и сделал доклады, что он просил о том, чтобы его людей готовили дальше, и что он возвращался снова и снова и всегда информировал

[Документ передали подсудимому]

[Судебное разбирательство отложено до 10 часов 16 апреля 1946]