Председатель: Полковник Амен, я полагаю, подсудимый хочет что-то сказать об остальных документах. Он ответил об одном, не так ли?

Эймен: Ваша светлость, я не знаю, закончил ли он.

Председатель:

[Обращаясь к подсудимому]

Вы закончили с письменными показаниями Карвински?

Кальтенбруннер: Ваша светлость, не совсем.

Председатель: Тогда продолжайте.

Кальтенбруннер: У меня больше нет документа и я прошу, чтобы мне его вернули. Пожалуйста, могу я попросить вас вернуть мне документ?

Эймен: Да, вот он.

Кальтенбруннер: Этот документ не показывали мне на допросах до процесса. В противном случае, я бы немедленно ответил просьбой, чтобы кузена свидетеля Карвински, который являлся начальником отдела социального страхования в Линце, который подписывался тем же именем, вызвали в качестве свидетеля и спросили, правильно ли то он, что он говорил мне о том, что этот Карвински содержался в Дахау и никогда в Маутхаузене. Могу я добавить, что свидетель доктор Скубль229, который явится в трибунал по другому вопросу, может, наверное, сделать заявление по этому же вопросу, в частности о таком факте, что этот свидетель Карвински был арестован рядом со швейцарской границей, когда пытался бежать после аншлюса и что его забрали оттуда в Дахау.

Причина почему его забрали в Дахау точно мне неизвестна, но доктор Скубль сможет предоставить об этом информацию, предположительно о том, что намерение заключалось в том, чтобы предотвратить любое вмешательство из Австрии в связи с этим бывшим членом австрийского правительства, поскольку Гиммлера считал, что новое австрийское правительство предпримет, что-нибудь в пользу Карвински.

Председатель: Ваш защитник может ходатайствовать о вызове любого свидетеля для опровержения, какого вы захотите. Он может заявить ходатайство с такой просьбой. Нет необходимости сейчас вдаваться в это.

Кальтенбруннер: Ваша светлость, очень хорошо. Я хочу сделать следующее заявление относительно остальных двух документов. Я объявляю все их содержание неправдой и неправильным. Будь они мне предъявлены на допросах, как я сделал в других случаях – я ссылаюсь на показания свидетеля Цюттера230 – я бы срочно попросил, чтобы этому свидетелю организовали со мной очную ставку. Относительно свидетеля Цюттера, по крайней мере, дважды я просил обвинителя, у которого было звание майора и сидевшего за столом рядом с полковником Эйменом, чтобы этого свидетеля, который выдвинул в отношении меня настолько серьезные обвинения, привели на очную ставку со мной. Сегодня обвинитель, полковник Эймен также присутствовал, когда я заявил эту просьбу, когда обсуждали вопроса Маутхаузена. Эти господа пошли консультироваться с третьим офицером и обсуждали на английском языке можно или нет вызвать Цирайса или Цюттера. Оба в тюрьме. Все это неправда.

Председатель: Я уже сказал вам, что ваш защитник может ходатайствовать о вызове любого свидетеля какого вы пожелаете для опровержения.

Кальтенбруннер: Я попрошу своего защитника ходатайствовать о вызове этих двух свидетелей.

Эймен: Подсудимый, кто был ответственным за приказ убить всех заключенных в концентрационном лагере Маутхаузен незадолго до конца войны?

Кауфман: Господин председатель, могу я сказать несколько слов в связи с двумя этими документами? Лишь сейчас их впервые представили на процессе, и только сейчас мне возможно, обсудить с подсудимым эти серьезные обвинения. Он также сказал мне, что он отрицает правдивость этих заявлений. Я думаю, я бы пренебрег своим долгом как защитник, если бы я немедленно не попросил, чтобы этих свидетелей заслушали. Может быть, что обвинение позднее…

Председатель: Доктор Кауфман, в чем смысл затягивать процесс? Я сейчас сказал, чтобы вы заявили ходатайство и вам хорошо известно, что ходатайство нужно заявлять в письменном виде.

Я дважды сказал свидетелю, что вы, доктор Кауфман, его защитник, можете ходатайствовать о любом свидетеле для опровержения. Что хорошего в затягивании процесса, вставая и устно заявляя свои ходатайства.

Кауфман: Я далек от того, чтобы затягивать, но я хотел заявить здесь и сейчас, что я хочу вызвать этих свидетелей и я безусловно заявлю ходатайство в письменном виде.

Эймен: Подсудимый вы поняли вопрос?

Кальтенбруннер: Да. Вы спросили меня, кто отдал приказ об убийстве заключенных в Маутхаузене в конце войны, и на это я отвечаю, что такой приказ мне неизвестен. Я отдал в отношении Маутхаузена единственный приказ, и он был о том, чтобы весь лагерь и всех заключенных должны были передать противнику без всякого жестокого обращения. Этот приказ я продиктовал в присутствии свидетеля, доктора Хёттля, и направлен в Маутхаузен через курьера. Я обращаю ваше внимание на заявление доктора Хёттля которым он подтверждает данный факт. Мой защитник направил опросный лист второму человеку. Я попросил у него похожее заявление, но ответа пока нет.

Эймен: Я не спрашивал вас об этом приказе. Я спросил вас о приказе убить всех заключенных в концентрационном лагере Маутхаузен незадолго до конца войны. Кто был ответственным за этот приказ? Вы?

Кальтенбруннер: Нет.

Эймен: Вы знакомы с человеком, который рассказывает историю, Цирайсом?

Кальтенбруннер: Да, я знал Цирайса.

Эймен: И у вас есть фотография с ним и с Гиммлером, и она теперь в доказательствах этого трибунала. Вы вспоминаете?

Кальтенбруннер: Я не видел фотографию. Её вручили трибуналу пока я находился в госпитале.

Эймен: Что же, тогда забудем про фотографию.

Я прошу показать подсудимому документ номер PS-3870, который будет экземпляром USA–797.

Итак, с позволения трибунала это довольно длинный документ, который я не предлагаю читать целиком, но он один из наиболее важных документов в данном деле, и поэтому, я надеюсь, что трибунал прочитает все заявление, при том, что сегодня я не привожу все заявление в интересах экономии времени.

Председатель: Это новый документ?

Эймен: Ваша светлость, новый документ.

Председатель: Он на немецком языке?

Эймен: Да.

Эймен: Подсудимый, вы заметите, он ссылается на предсмертное признание Цирайса, как сообщил человек, давший письменные показания, и я вначале обращаю ваше внимание на два последних параграфа на первой странице, которые мы прочитаем вместе:

«Здесь было по одному эсэсовцу на 10 заключенных. Наибольшим числом заключенных было приблизительно 17 000, не считая подразделений лагеря. Наивысшим числом в лагере Маутхаузен, включая подразделения лагеря, было около 95 000. Общее число заключенных, которые умерли было 65 000. Укомплектование производилось подразделениями «Totenkopf231», насчитывавшем 5000 человек, включая охрану и командный состав».

И, теперь в середине следующей страницы, начинается параграф:

«По приказу рейхсфюрера Гиммлера, я должен был ликвидировать всех заключенных по указаниям обергруппенфюрера СС, доктора Кальтенбруннера; заключённых нужно было завести в туннели предприятия «Bergkristall232» Гузена и оставить открытым только один вход»

Кальтенбруннер: Я ещё не нашел отрывок.

Эймен: Он в середине второй страницы. Вы нашли?

Кальтенбруннер: Да, сэр.

Эймен:

«Затем я должен был взорвать этот вход в туннели взрывчаткой и таким образом вызвать смерть заключенных. Я отказался исполнять этот приказ. Это означало уничтожение заключенных в так называемом «материнском лагере» Маутхаузен, и в лагерях Гузен I и Гузен II. Подробности этого известны господину Вольфраму и оберштурмфюреру СС Эккерману.

Газовая камера, замаскированная как душевая комната были построена в концентрационном лагере Маутхаузен по приказу бывшего гарнизонного доктора, доктора Кребсбаха233. Заключенных газировали в этой замаскированной душевой. В дополнение к этому, между Маутхаузеном и Гузеном ездил специально построенный автомобиль в котором во время поездки газировали заключенных. Идея конструкции такого автомобиля была у доктора Вазицки234, унтерштурмфюрера СС и фармаколога. Лично я никогда не пускал газ в этой машине; я только водил её. Но я знал, что заключенных газировали. Газация заключенных производилась по запросу врача, гауптштурмфюрера СС, доктора Кребсбаха.

Всё, что мы выполняли, было приказано главным управлением безопасности Рейха, Гиммлером или Гейдрихом, также обергруппенфюрерами СС Мюллером или доктором Кальтенбруннером, последний был начальником полиции безопасности».

Затем переходя к странице 5, ниже центра страницы, начинается параграф: «Ранним летом 1943…». Вы нашли это место?

Кальтенбруннер: Да.

Эймен:

«Ранним летом 1943, обергруппенфюрер СС, доктор Кальтенбруннер посетил концентрационный лагерь Маутхаузен. Комендант лагеря Цирайс, гауляйтер Айгрубер, начальник лагеря задержанных Бахмайер, и несколько других сопровождали доктора Кальтенбруннера. Я своими глазами видел Кальтенбруннера и двух человек сопровождавших его. Согласно показаниям тогдашних «переносчиков трупов», бывших заключенных Альберта Тифенбахера» - чьи письменные показания оглашались – «нынешний адрес Зальцбург и Йохана Польстера, нынешний адрес Поттендорф рядом с Винер–Нойштадтом, Австрия, приблизительно 15 арестованных заключенных выбрал начальник тюрьмы, унтершарфюрер Винклер235, для того, чтобы показать доктору Кальтенбруннеру три способа уничтожения; выстрел в затылок, повешение, и газацию. Женщин, чьи волосы отрезали перед казнью, убили выстрелом в затылок. Вышеуказанные «носильщики трупов» присутствовали при казне и должны были отнести тела в крематорий. Доктор Кальтенбруннер пошёл в крематорий после казни и позднее он отправился на карьер»

Бальдур фон Ширах посещал концентрационный лагерь Маутхаузен осенью 1944. Он, также, ходил в здание тюрьмы и в крематорий».

Вы всё еще говорите, что не имели никакого отношения к приказу относившемуся к этому или вопросам изложенным в письменных показаниях?

Кальтенбруннер: Я категорически это утверждаю, и я хочу обратить ваше внимание на тот факт, что вы, сэр, сказали, что это заявление взяли у Цирайса при смерти, но вы не сказали, что то, что вы прочитали на страницах 7 или 8 не исходит от Цирайса, а от Ганса Маршалека236, который ответственный за эти заявления. Этот Ганс Маршалек которого, я в своей жизни, конечно, не видел, заключенный Маутхаузена как и двое других свидетелей. Я кратко выразил свои взгляды на ценность заявления касающегося меня от другого бывшего заключенного концентрационного лагеря и мою неспособность говорить на очной ставке с тем, которого теперь противопоставляют мне, и через своего защитника я заявлю ходатайство. Я должен попросить возразить Маршалеку. Маршалек не может знать о любом таком приказе. Несмотря на это он заявляет, что знает.

Эймен: Подсудимый Маршалек, это просто человек, который взял у Цирайса предсмертное признание. Вы это понимаете?

Кальтенбруннер: Нет, не понимаю, потому что это весьма ново для меня, чтобы обвинение использовало заключенных из концентрационных лагерей для допроса Цирайса, которому трижды выстрелили в живот и умиравшего. Я думал, что такие допросы проводились бы лицом, которое юридически подготовлено и которое в состоянии придать правильное значение таким заявлениям.

Эймен: Подсудимый, что же, возможно, если бы вы обвиняли, вы делали бы по-другому, но в любом случае, ваши показания заключаются, в том, что всё в этих письменных показаниях, которые я зачитал вам ложно; правильно?

Кальтенбруннер: Это ложь. Я никогда не отдавал приказа по лагерю Маутхаузен за исключением того приказа, того единственного приказа, который я отдал в силу специальных полномочий и о содержании и передаче которого я представил достаточные показания. Маутхаузен никогда ни в каком виде не находился под моей юрисдикцией, и я не мог отдать такой приказ. Обвинению хорошо известно, и это должна была подтвердить ему дюжина показаний, что я никогда не имел никакой власти над Маутхаузеном.

Председатель: Подсудимый, кажется, вы не поняли о чем этот документ. Это письменные показания Ганса Маршалека, и параграф 2 показывает факт, что он состоялся в присутствии командира танковой дивизии допрос Цирайса, который умирал; и затем он излагает, что сказал Цирайс, и затем он продолжает, в дополнение говорить то, что содержится в параграфе 3; и трибуналу совершенно очевидно, что то, что сказано в параграфе 3 это не то, что говорил Цирайс, а то, что говорил Маршалек – лицо, давшее письменные показания.

Кальтенбруннер: Милорд, могу я сказать в ответ, что Маршалек, как заключенный лагеря, конечно, был не в состоянии знать, что Цирайс никогда не находился под моим командованием. По одной этой причине, кажется, похоже, что Маршалек, когда он опрашивал Цирайса, не мог знать фактов по делу. Я подтверждал трибуналу, и подтверил это обвинителю, что у меня не было полномочий до 9 апреля237.

Председатель: Да, я знаю, это только вопрос спора. Я только обратил ваше внимание на факт, что из самого документа совершенно очевидно, что то, что прочитал полковник Эймен, зачитывалось как заявление Маршалека, а не заявление Цирайса, что вы заметили.

Эймен: Подсудимый, вы вспоминаете как 27 апреля 1945 отдали приказ коменданту концентрационного лагеря Маутхаузен о том, чтобы, по крайней мере по 1 000 человек должны были убивать в Маутхаузене каждый день? Это правда или ложь?

Кальтенбруннер: Я никогда не отдавал такого приказа. Вы знаете…

Эймен: Вам знаком полковник СС Цирайс, тоже лицо, тот самый человек о котором мы говорим?

Кальтенбруннер: Да.

Эймен: И вы были знакомы с Куртом Бехером или Бекером, бывшим полковником СС?

Кальтенбруннер: Нет.

Эймен: Я прошу показать подсудимому документ номер PS-3762, который станет экземпляром номер USA–798.

Кальтенбруннер: Сэр, вы спросили, знал ли я полковника СС Бекера, и я ответил: «Нет», но человек это Курт Бехер.

Эймен: Так уже лучше. Тогда вы знаете его, не так ли?

Кальтенбруннер: Я знаю его, да.

Эймен: Очень хорошо.

Председатель: Полковник Эймен, эти документы перевели на все языки?

Эймен: Мне так кажется, каждый, да. Нет, мне сказали, что не все, некоторые из них. Ваша светлость, этот на английском и немецком языке. У нас не было времени получить их перевод на русском и французском языке, хотя это уже в процессе.

Председатель: Да, тогда это сделают?

Эймен: Да, сэр, уже делается, да.

Председатель: Очень хорошо.

Кальтенбруннер: Могу я ответить на это?

Председатель: Для полноты протокола, трибунал хочет, чтобы обвинение заявило, когда будет сделан перевод, чтобы вопрос был в полном порядке.

Эймен: Так точно.

Подсудимый, мы сейчас вместе прочитаем документ:

«Я, Курт Бехер, бывший штандартенфюрер СС, родившийся 12 сентября 1909 в Гамбурге, под присягой заявляю следующее:

1. Между серединой сентября и серединой октября 1944 я заставил рейхсфюрера СС Гиммлера отдать следующий приказ, который я получил в двух оригиналах, по каждому для обергруппенфюреров СС Кальтенбруннера и Поля, и копию для себя:

По этому приказу, который вступает в силу немедленно, я запрещаю всякое уничтожение евреев и приказываю, чтобы напротив, слабым и больным людям был предоставлен уход. Я считаю вас – и здесь подразумевались Кальтенбруннер и Поль – личной ответственностью, даже если этот приказ не будет строго выполняться подчиненными ведомствами.

Я лично доставил Полю его копию в его ведомства в Берлине и оставил копию для Кальтенбруннера в его ведомстве в Берлине. Следовательно, по моему мнению, Кальтенбруннер и Поль с этой даты несут ответственность за любые дальнейшие убийства еврейских заключенных.

2. Посещая концентрационный лагерь Маутхаузен 27 апреля 1945 в 9 часов, мне было строго секретно сказано комендантом лагеря штандартенфюрером СС Цирайсом, что Кальтенбруннер отдал ему приказ, чтобы, по крайней мере, по тысяче людей все еще умирали в Маутхаузене, каждый день.

Вышеуказанное является правдой. Настоящие заявления сделаны мной добровольно и без всякого принуждения. Я прочитал их, подписал их, и подтверждаю их под присягой».

Это правда или ложь, подсудимый?

Кальтенбруннер: Частично они правильные, а частично нет. Я должен объяснить их предложение за предложением.

Эймен: Нет, полагаю, вы просто скажите нам, что вы объявляете их ложью, потому что нам нужно продолжать с этим.

Кальтенбруннер: Я совершенно уверен, что вы хотите сэкономить время, но это вопрос установления моей виновности или невиновности и, чтобы это сделать мне должна быть дана возможность сделать подробное заявление. Иначе ни вы, ни трибунал не узнаете правды; я надеюсь, это то, чего мы здесь хотим. Я рад, что этого свидетеля Бехера нашли и что доступно его заявление, потому что оно подтверждает, первое, что в сентябре или октябре 1944 Гиммлер был вынужден отдать такой приказ – тот же самый Гиммлер про которого точно установлено, что с 1939 или 1940 он стал виновным в преступном убийстве евреев в огромном масштабе.

И теперь мы должны понять, почему в сентябре или октябре Гиммлер отдал такой приказ. До того как я увидел этот документ я заявлял вчера и сегодня, что этот приказ был отдан Гитлером по моим представлениям, и очевидно этот приказ Гиммлера основан на другом приказе который он получил от Гитлера.

Во–вторых, мне ясно, что Гиммлер отдал такой приказ Полю, как лицу ответственному за концентрационные лагеря в которых содержались евреи; и в–третьих, что он информировал меня, Кальтенбруннера, об этом как лицо которое возражало Гиммлеру. Что касается Бехера, я пойду дальше.

С помощью этого человека Бехера, Гиммлер делал худшие вещи, какие только можно было делать, и я выведу это на свет. С помощью Бехера и Объединенного комитета238 в Венгрии и Швейцарии он освобождал евреев в обмен, первое, на военное снаряжение, затем, во–вторых, на сырье, и в–третьих, на валюту. Я услышал об этом от разведывательной службы и немедленно попытался остановить это, не через Гиммлера, потому что у меня бы не удалось, но через Гитлера. В тот момент всякое личное доверие Гитлера к Гиммлеру было подорвано, так как эта акция могла изменить репутацию Рейха за рубежом самым серьезным способом.

В то же время продолжались мои усилия в связи с Буркхардтом, и теперь вы понимаете, почему свидетель Шелленберг заявил о том, что Гиммлер сказал ему: «Я предупрежден; теперь Кальтенбруннер держит меня под колпаком». Это означало, что Кальтенбруннер полностью раскрыл все вещи, которые Гиммлер делал в Венгрии и рассказал Гитлеру о них.

Этим приказом Гиммлер пытался прикрыться и избавиться от этого сделав вид, что ответственность, во всяком случае осталась только на Кальтенбруннере и Поле. Даже согласно этому документу ответственность оставалась на Гиммлере и Поле, но Кальтенбруннера нужно было включить и сказать об этом, потому что иначе он мог в любой день поднять вопрос у Гитлера. В этом смысл документа.

Свидетель Бехер, сейчас в Нюрнберге. Я абсолютно прошу очную ставку с ним. Я полностью способен доказать публике с помощью этого свидетеля то как, начиная с перевода так называемому Weiss A.G.239 в Венгрии до того дня, Гиммлер, с Полем и Бехером и двумя комитетами в Венгрии и Швейцарии управляли этим делом. И я могу подтвердить, как я боролся с этим.

В этом документе есть еще одно обвинение о том, что 27 апреля, я предположительно отдал строго секретный приказ Цирайсу, чтобы 1 000 евреев должны были уничтожать в Маутхаузене каждый день. Я прошу вас, чтобы свидетеля Хоттля, который также здесь, немедленно вызвали сюда для, того, чтобы я мог спросить его, в какой день я продиктовал ему и отправил с курьером в Маутхаузен приказ о том, чтобы целый лагерь со всеми заключенными был передали противнику. Этот свидетель подтвердит вам, что этот приказ был отдан несколькими днями ранее 27 апреля, и что я не мог отдавать приказы о противоположном 27 апреля.

Сэр, я прошу вас, не заставать меня врасплох и не ставить меня в такое положение, чтобы я запутался. Я не сломаюсь. Я клялся вам и клянусь в том, что я хочу помочь вам установить правду.

Эймен: Подсудимый, вы слышали на этом процессе показания о значении фразы «специальное обращение», не так ли? Вы слышали об этом в зале суда?

Кальтенбруннер: Выражение «специальное обращение» использовалось моими дознавателями по нескольку раз за день, да.

Эймен: Вы знаете, что оно значит?

Кальтенбруннер: Это можно только полагать, хотя я не могу дать точное объяснение, что это был смертный приговор вынесенный не публичным судом, а по приказу Гиммлера.

Эймен: Что же, подсудимый Кейтель свидетельствовал, что я думаю, это общеизвестно. У вас не было времени узнать, что означало «специальное обращение»? «Да» или «нет», пожалуйста.

Кальтенбруннер: Да. Я говорил вам, приказ от Гиммлера – я ссылаюсь на приказ Гитлера от 1941, поэтому, также приказ от Гитлера – что казни следовало проводить без правовой процедуры.

Эймен: Вы когда–нибудь обсуждали с группенфюрером Мюллером из управления IV, применение «специального обращения» к определенным людям? «Да» или «нет» пожалуйста.

Кальтенбруннер: Нет, я знаю, что свидетель Шелленберг сказал…

Эймен: Я прошу показать подсудимому документ номер PS-3839, который станет экземпляром номер USA–799. Кстати, вы знакомы с Йозефом Шпацилем240?

Председатель: Отвечайте на вопрос.

Эймен: Вы были знакомы с Йозефом Шпацилем?

Кальтенбруннер: Шпасселем? Нет.

Эймен: Он, это человек, который дал письменные показания которые у вас.

Кальтенбруннер: Имя, которое здесь названо это Йозеф Шпацил, и этого человека я знаю, да.

Эймен: Итак, вы посмотрите в центр первой страницы, параграф начинающийся: «В отношении «специального обращения…». Вы нашли место?

Кальтенбруннер: Нет еще, нет. Для того, чтобы понять документ мне нужно прочитать всё в нём.

Эймен: Что же, если вам нужно читать все эти документы, подсудимый, мы никогда не продвинемся, потому что первая часть не имеет никакого отношения к части, которая интересует меня или вас.

Кальтенбруннер: Сэр, прошу прощения, я уверен, что вы заинтересованы в ускорении процедуры насколько возможно, так же как мы, подсудимые не стремимся затягивать процесс, но для моей защиты необходимо, чтобы мне хотя бы разрешили прочитать документ, о котором, я должен сделать заявление.

Эймен: Подсудимый, но ваш защитник получил копии всех этих документов, и я уверен, что здесь, всё что угодно, что должно быть представлено в ваших интересах, он проследит за тем, чтобы это предъявили в подходящее время, что будет после того как я полностью задам вам эти вопрос. Так не подходит?

Кальтенбруннер: Нет, мне этого недостаточно. Я должен в любом случае знать, что содержится в этом документе, поскольку вы просите сделать заявление сейчас.

Эймен: Что же, начинайте и читайте его.

Председатель: Подсудимый, не только ваш защитник следит за вашими интересами, но трибунал проследит за вашими интересами, и вы должны ответить на вопрос, пожалуйста.

Кальтенбруннер: Да.

Эймен: Очень хорошо. Итак, позвольте нам прочитать в центре страницы, начало с:

«В отношении «специального обращения» я имею следующие сведения:

По поводу встреч начальников управлений, группенфюрер Мюллер часто консультировался с Кальтенбруннером о том нужно ли в том или ином случае, специально обращаться или рассматривать «специальное обращение». Следующий пример о том, как проходила беседа:

Мюллер: Обергруппенфюрер, Б, пожалуйста «специальное обращение» или нет?

Кальтенбруннер: Да, или представьте это рейхсфюреру СС для решения.

или:

Мюллер: Обергруппенфюрер,от рейхсфюрера СС не поступило ответа в отношении «специального обращения» по делу А.

Кальтенбруннер: Запросите еще раз.

или:

Мюллер вручил Кальтенбруннеру бумагу и попросил указаний описанных выше.

Когда Мюллер вёл такую беседу с Кальтенбруннером, он только называл инициалы, так что присутствующие за столом люди никогда не знали о ком идет речь».

И затем последние два абзаца:

«И Мюллер и Кальтенбруннер предлагали в моем присутствии «специальное обращение» или обращение к рейхсфюреру СС за одобрением «специального обращения» в отдельных случаях о которых я не могу привести детали. Я оцениваю, что приблизительно в 50 процентах этих случаев «специальное обращение» одобрялось».

Подсудимый содержание этих письменных показаний, правда или ложь?

Кальтенбруннер: Содержание неправильное, когда приводится в интерпретации которую вы придаёте документу. Вы сразу же поймете, что трагическое выражение «специальное обращение» принимало здесь совершенно юмористический оборот. Вам известно, что означают «Winzerstube»241 в Годесберге, и «Walsertraum»242 в Валцертале, их отношение к термину «специальное обращение»? «Walsertraum» это шикарный и самый модный альпийский отель во всем Германском Рейхе, и «Winzerstube» это очень знаменитый отель в Годесберге в котором проводились многие международные встречи. Особенно значимые и видные личности собирались там – я бы назвал господина Понсе243 и господина Эррио244 и многих других. Они получали тройной паёк дипломатов, который был девятерным от обычного немецкого во время войны. Им ежедневно давали бутылку шампанского. Им было позволено свободно вести переписку со своими семьями во Франции и получать посылки. Этим интернированным позволяли по нескольким поводам принимать посетителей, выполнялись какие угодно их желания. Вот что означало здесь «специальное обращение».

Я могу только заявить, что очень может быть, чтобы Мюллер мог бы говорить со мной об этом, поскольку я крайне стремился переживал с точки зрения внешней политики и разведки, чтобы Рейх теперь следовал моему предложению и обращался с зарубежными людьми в более гуманной манере. Мюллер мог говорить со мной об этом, но «Winzerstube» и Годесберг, эти два окончательных успеха так называемого «специального обращения» были местами, где размещались политические интернированные получавшие благоприятное обращение до помилования.

Эймен: Вы часто встречались с вашими начальниками управлений, включая Мюллера, как указано в этом документе?

Кальтенбруннер: Я вчера и сегодня заявлял, что конечно, я встречал Мюллера когда мы обедали вместе, что нам приходилось делать, потому что все наши 38 зданий в Берлине были уничтожены или повреждены бомбами, но я не разговаривал с ним об официальных вопросов касавшихся управления IV.

Этот документ даёт понять, что эти вопросы были чрезвычайно интересны мне как начальнику разведки.

Могу я попросить вас пока не оставлять этот документ. В протокол данного трибунала следует занести то, что два эти заведения использовались, как я того желал для благоприятного и более лучшего обращения чем пользовались немцы. Это очень важно для меня и моей защиты, и я прошу вас – я попрошу вас через своего защитника – чтобы вы сделали подробные запросы об этих двух отелях, и я также прошу, чтобы вы спросили господина Понсе, в руководителя французских арестованных, о том как с ними обращались. Он настолько хорошо проводил время, что он давал уроки французского жене уголовного следователя, и учил её французскому, когда они часами ходили на прогулки без охраны.

Эймен: Подсудимый, вы давали или нет указания Мюллеру, начальнику управления IV, о том следовало ли отдельных людей, которых содержали в Берлине, перевести в южную Германию или расстрелять? И для вашего содействия, я предложу вам, что это было в феврале 1945, когда русские армии были близки к Берлину. «Да» или «нет», если вы можете.

Кальтенбруннер: Нет, русская армия не была очень близко от Берлина в феврале 1945. Я думаю, военные здесь способны дать вам более точную информацию о том, где тогда шли бои. Мне не кажется, что тогда была причина для эвакуации каких–либо лагерей на юг.

Эймен: Вы были знакомы с Мартином Зандбергером245, руководителем отдела VI A РСХА?

Кальтенбруннер: Да. Он был первым помощником этого Шеллленберга, которого упоминали несколько раз, и он действовал как посредник в отношении разведывательных новостей между Гиммлером и Шелленбергом.

Эймен: Я прошу показать подсудимому документ PS-3838, который станет экземпляром USA–800.

Эймен: Я обращаю ваше внимание только на первые два абзаца этих письменных показаний:

«Как руководителю отдела VI A РСХА, мне известно следующее:

В феврале 1945 мне рассказывал руководитель отдела VI В, штандартенфюрер СС Штаймле246, что он должен был представлять Шелленберга на ежедневных совещаниях начальников управлений. По этому поводу, Мюллер, начальник управления IV, представил Кальтенбруннеру список людей, которые находились в заключении или рядом с Берлином, для решения Кальтенбруннера о том нужно ли было перевозить их в южную Германию или расстрелять, потому что русские армии были близко от Берлина. Штаймле не знал, кем были эти люди. Кальтенбруннер принял свои решения крайне спешным и поверхностным образом и Штаймле выразил свое возмущение легкомысленностью процедуры. Из этого я заключил, что Кальтенбруннер приказывал о ряде расстрелов, потому что если бы приказали эвакуацию, не было бы речи о легкомысленности процедуры».

Эти письменные показания, правда или ложь?

Кальтенбруннер: Это заявление неправильное, и хотя оно удивило меня, я могу его немедленно опровергнуть. Возможно, я могу обратить внимание на следующие пункты:

Первое, документ был подготовлен в Оберурзеле 19 ноября 1945 свидетелем Зандбергером. Во второй половине первого абзаца он заявляет, что он находится в Англии вместе с Шелленбергом. Я прошу прощения: он заявляет это во втором абзаце. «Так как я был информирован Шелленбергом в лагере интернированных в Англии, на прогулке…». Вы можете понять из второй части, что он, вместе с Шелленбергом, находился в лагере для допросов возле Лондона, в котором меня также содержали 10 недель, где они подробно беседовали. Таким образом, важно, потому что кое–что ещё можно сказать об этом человеке Шелленберге, знать сам ли Зандбергер получил эту информацию от Штаймле до февраля 1945, или он получил её от Шелленберга в Лондоне, когда их вместе интернировали. Это можно установить, только опросив здесь Зандбергера моим защитником. До этого времени, я должен полностью опровергнуть данное заявление.

Эймен: Хорошо.

Кальтенбруннер: Нет сэр, никоим образом не закончил то, что должен сказать. Во–вторых, Зандбергер заявляет о том, что он услышал от Штаймле о том, что слышал Штаймле. Лично я бы не придавал слишком много значения любой информации из третьих или четвертых рук, и я решительно возражаю такому заявлению как сделал Штаймле. Я не имел ни полномочий принимать такие решения, ни Штаймле, ни Зандбергер, ни Шелленберг никогда не могли иметь никаких сомнений, что только Гиммлер мог принимать такие решения.

В-третьих, лишь однажды я услышал о таком обращении от свидетелей. Я лично вмешался, и дам здесь знать. Это было в случае Шушнига, который был в одном таком лагере, которому угрожали русские. 1 февраля 1945 – я очень хорошо помню точную дату и это может подтвердить здесь другой подсудимый – я ответил этому другому подсудимому, когда он спросил: «Не можем ли сделать, что–нибудь с Шушнигом, чтобы он не попал в руки русских? Вы или я предложим фюреру освободить его из заключения или, по крайней мере, перевести его куда–нибудь где он не попадет в руки русских, но скорее в американские руки?» Соответственно, один из нас - я не помню кто, возможно, мы оба – предложили это Гитлеру.

Председатель: Конечно, вы ушли очень далеко. Трибунал прекрасно понимает о чём вы говорите, что очевидно, это свидетельство понаслышке. Единственный вопрос для вас, представлял ли вам Мюллер по этому поводу список имен, и мы понимаем, что вы сказали, что не представлял. Мы не хотим слушать спор об этом.

Кальтенбруннер: Нет, ваша светлость, Мюллер не представлял мне такой список, но я должен каким–то образом определить свое отношение к этому документу, который сейчас показали мне впервые. Я не хочу, чтобы трибуналу казалось, что я могу защищать себя только после часовых консультаций со своим адвокатом. Я хочу сказать обвинителю в лицо, что это не правда. И я так делаю; как–то же я должен защищать свою правдивость. Я не могу сразу дать ответ и не могу сделать проще для обвинителя, кроме как, попросив его доставить этого свидетеля, Зандбергера, в суд; он между тем сможет долго обсудить это с ним, поэтому я говорю ему почему я не считаю это достоверным. Я должен заранее сказать трибуналу, почему эти вещи неправда.

Эймен: Подсудимый, вы знакомы с так называемым приказом «Пулей» который направили в концентрационной лагерь Маутхаузен? «Да» или «нет»?

Кальтенбруннер: Вчера я сделал подробное заявление об этом приказе «Пуля» и заявил, что я не знал об этом приказе.

Эймен: Вы когда–либо отдавали какие–нибудь приказы дополнявшие так называемый приказ «Пуля» - лично вы, вы когда–либо принимали такое?

Кальтенбруннер: Нет.

Эймен: Я прошу показать подсудимому документ PS-3844, который станет экземпляром USA–801.

Эймен: Вы были знакомы с Йозефом Нидермайером, подсудимый? Йозеф Нидермайер?

Кальтенбруннер: Нет, я не вспоминаю, чтобы знал его.

Эймен: Что же, вероятно это вернет вам память – параграф 1:

«С осени 1942 до мая 1945 так называемые тревожные бараки в концентрационном лагере Маутхаузен находились под моим надзором.

2. В начале декабря 1944 в политическом отделе концентрационного лагеря Маутхаузен мне были показаны так называемые приказы «Пуля». Было два приказа, каждый содержал подпись Кальтенбруннера. Я лично видел обе подписи. Один из этих приказов заявлял, что зарубежных гражданских рабочих, которые неоднократно бежали из трудовых лагерей должны были, при поимке, направлять в концентрационный лагерь Маутхаузен для акции «Пуля».

Второй приказ заявлял о том, что такая же процедура должна была следовать в отношении офицеров и сержантов, которые были военнопленными, за исключением британцев и американцев, если они неоднократно бежали из лагерей военнопленных. Таких военнопленных также должны были доставлять в концентрационный лагерь Маутхаузен.

3. В силу приказов «Пуля» и устных указаний Кальтенбруннера, которые их сопровождали, 1 300 иностранных гражданских рабочих, офицеров и сержантов должны были доставить в концентрационный лагерь Маутхаузен. Здесь их разместили в блоке 20 и согласно приказам настолько плохо кормили, что им пришлось голодать. Восемьсот из них умерло от голода и болезней. Плохое питание и отсутствие медицинского ухода являлись результатом личных устных приказов Кальтенбруннера».

Это заявление, правда или ложь, подсудимый?

Кальтенбруннер: Нет, сэр, это неправильно. Мне кажется, что я могу опровергнуть весь документ прямо сейчас. Могу я обратить ваше внимание на вторую страницу. На второй странице, параграф 3, в трёх строчках сказано: «1 300 иностранных гражданских рабочих, офицеров и сержантов доставили…». Со слов «гражданских рабочих…».

Эймен: Подсудимый, меня в основном интересовал второй абзац, который касается имеет отношение к тому факту, что человек давший письменные показания видел два приказа «Пуля» содержавших вашу подпись. Это, насколько вы знаете, правда или ложь?

Кальтенбруннер: Нет, я вчера сказал, и я повторяю это сегодня под присягой, что эти приказы «Пуля» мне неизвестны. Обсуждая правдивость свидетеля и доказательственную ценность документа, я должен лично выдвинуть свои аргументы по тем пунктам где в особенности очевидно, что обвинение ошиблось, то есть, в третьей строке параграфа 3. Здесь свидетель – чья подпись полностью отличается от написанной в заявлении, и это факт на который я хочу обратить внимание трибунала – свидетель совершенно забыл, что приказы «Пуля», текст которых здесь периодически оглашали, ссылался на офицеров и сержантов, а не на гражданских рабочих. Как, на основании ложного приказа вообще могло происходить такое? Я не мог вынести смертный приговор об убийстве в силу гражданского параграфа, такого как 820 БГБ247, как и не мог я в силу приказов «Пуля» закрывать гражданских рабочих в лагере. Свидетель в своёй спешке и стремлении оправдаться, забыл такие подробности.

Также мне не кажется, что этот человек когда–либо видел документ, который содержит мою подпись. Такой документ мне также никогда не предъявляли.

Ещё раз, я должен просить, чтобы этого свидетеля – и я уверен здесь будут другие по вопросу Маутхаузена – чтобы этого свидетеля и всех остальных доставили сюда и допросили о том как они делали свои заявления.

Эймен: Подсудимый, вы вспоминаете показания свидетеля Вислицени о вашем участии в программе принудительного труда для обороны ниже Вены?

Кальтенбруннер: Я не совсем закончил отвечать на ваши последние вопросы. Простите меня, но у меня есть сказать кое–что жизненно важное по данному вопросу.

Эймен: Я подумал вы разобрали это.

Кальтенбруннер: Да, я подумал также, но я просто вспомнил кое–что важное.

Эймен: Хорошо.

Кальтенбруннер: Это настолько относится к делу, что я должен сослаться для вас на то, о чём я вчера говорил про приказы «Пуля». Я заявил о том, что он стал известен мне в декабре или январе 1944–45, и какой была моя реакция, и как я возражал им. Эти обстоятельства, также объясняют факт, что я не мог, незадолго до этого, сам подписать такой приказ.

Кроме этого, для Кальтенбруннера совершенно невозможно подписать приказ «Пулю», когда обвинению ясно, что он уже был подписан Гитлером в 1941. Вот почему я хотел сделать это заключительное замечание о документе.

Итак, вы будете любезны повторить следующий вопрос?

Эймен: Я хочу обратить ваше внимание на показания Вислицени в отношении вашего участия в программе принудительного труда для обороны ниже Вены. Вы знакомы с тем, что он сказал в суде?

Кальтенбруннер: Нет.

Эймен: Что же, я зачитаю вам это. Это очень короткое:

«Вопрос: В связи с евреями, которые оставались в Будапеште. Что с ними произошло?

Ответ: В октябре-ноябре 1944 года было отобрано и отправлено в Германию около 30 тысяч евреев или, может быть, несколькими тысячами больше. Там их должны были использовать в качестве рабочей силы на строительстве та называемого юго-восточного вала — укрепленных позиций вблизи Вены. Речь при этом шла главным образом о женщинах. Большая часть этих рабочих погибла в так называемых трудовых лагерях на Нижнем Дунае вследствие истощения и заболевания эпидемическими болезнями. Большая часть этих людей, около 12 тысяч человек, была отправлена в Вену или в ее окрестности, и около 3 тысяч было отправлено в Берген-Бельзен248, а затем они попали в Швейцарию. Это были евреи, которые в ходе переговоров с комитетом были выпущены из Германии».

Итак, подсудимый, вы вспоминаете наличие какой-нибудь переписки с бургомистром города Вена в применении принудительного труда в городе Вена?

Кальтенбруннер: Я никогда не писал ни единого письма бургомистру Будапешта, и я очень хочу попросить вас показать мне такое письмо.

Эймен: Я не сказал Будапешта, я сказал бургомистр города Вена, или собирался, если и не сказал.

Кальтенбруннер: Бургомистр Вены? Я также не могу вспомнить переписку с ним. Я думаю, возможно, я могу объяснить вам дело сказав, что это те пограничные укрепления которые должно быть имели здесь не подчинялись городу Вена, а подчинялись гау Нижний Дунай. Мне неизвестно, чтобы Вена имела общую границу с Венгрией.

Эймен: Что же, вы уже свидетельствовали о том, что вы не имели никакого отношения к участию в этой программе принудительного труда, это не правильно?

Кальтенбруннер: Да.

Эймен: Хорошо.

Я прошу показать подсудимому документ PS-3803, экземпляр номер USA–802.

Эймен: Я обращаю ваше внимание на первые три абзаца. Вы заметите, что письмо исходит лично от вас и гласит следующее:

«Бургомистру города Вена, бригадефюреру СС Блашке249.

Предмет: Назначение рабочей силы на значимые военные работы в городе Вена.

На: твоё письмо от 7 июня 1944.

Дорогой Блашке: по особым причинам указанным тобой я между тем отдал приказы направить несколько эвакуационных транспортов в Вену–Штрасхоф. Бригадефюрер СС, доктор Дельбрюгге250, собственно говоря, уже писал мне по этому же вопросу. Сейчас это вопрос четырех транспортов с приблизительно 12 000 евреев. Они прибудут в Вену за несколько дней.

Согласно предыдущему опыту оценивается, что 30 процентов транспорта будут составлять евреи пригодные для работы, в таком случае приблизительно 3 600, которых можно использовать для работы, с пониманием, что могут подлежать в любое время удалению. Очевидно, что эти люди должны быть назначены для работы в крупных, хорошо охраняемых группах, и размещаться в охраняемых лагерях, и это абсолютная предпосылка для доступности этих евреев.

Женщины и дети евреев непригодных для работы, и которых держат в готовности для специальной акции, и поэтому однажды изымут снова, также должны оставаться в охраняемом лагере в течение дня.

Пожалуйста, обсуди дальнейшие подробности с главным управлением государственной полиции в Вене, оберштурмбаннфюрером СС доктором Эбнером251 и оберштурмбаннфюрером СС Крумей252 от зондерайнзацкомманды Венгрия, которые находятся в Вене.

Я надеюсь, эти транспорты помогут тебе в осуществлении твоих неотложных работ.

Хайль Гитлер. Твой Кальтенбруннер».

Итак, вы вспоминаете это сообщение?

Кальтенбруннер: Нет.

Эймен: Вы отрицаете, что писали это письмо?

Кальтенбруннер: Да.

Эймен: Что же, я думаю, подсудимый, на этот раз на подлиннике письма стоит подпись. У вас есть подлинник?

Кальтенбруннер: Да.

Эймен: Это ваша подпись?

Кальтенбруннер: Нет, это не моя подпись. Это подпись либо чернилами или факсимиле, но она не моя.

Эймен: Подсудимый я хочу показать вам образцы вашей подписи, которые вы давали во время ваших допросов, и прошу сказать мне ваши ли это подписи.

Кальтенбруннер: Я уже делал сотню таких подписей, и они, наверное, правильные. Та, что карандашом, документ подписанный карандашом, подписан мною.

Эймен: Что же, укажите их как–нибудь для того, чтобы трибунал мог посмотреть на подписи, которые вы признаете, и сравнил их с подписью на документе PS-3803, экземпляр USA–802?

Кальтенбруннер: Подписи на этих бумагах написанные карандашом мои, они мои.

Эймен: Все они?

Кальтенбруннер: Все три.

Эймен: Хорошо.

Кальтенбруннер: Но не эта чернилами.

Эймен: Очень хорошо.

Эймен: Мне продолжать, ваша светлость?

Председатель: Секунду, пожалуйста.

Продолжайте, полковник Эймен.

Эймен: Подсудимый, вы слышали доказательства о создании Варшавского гетто и очистке гетто.

Председатель: Вы прошли документ?

Эймен: Да, ваша честь.

Трибунал: Нам лучше прерваться на 10 минут.

Тома: Господин председатель, я должен начать представление своих доказательств в течение нескольких дней, и я пока не знаю о допустимости своей документальной книги 1. Вы будете любезны сказать мне в какой день и какое время это можно будет обсудить.

Председатель: Доктор Тома, трибунал считает, что предмет того о чём вам нужно сказать, завтра половина двенадцатого – то есть утро субботы – было бы хорошим временем, когда мы сможем разрешить допустимость ваших документов.

Тома: Большое спасибо, так точно.

Эймен: С позволения трибунала, я хочу на секунду вернуться к документу PS-3803 с подписью.

Подсудимый, у вас есть подлинник экземпляра?

Кальтенбруннер: Да.

Эймен: Вы посмотрите на подпись и скажите мне, нашли вы или нет, написанные рукой чуть выше подписи, буквы D–e–i–n253?

Кальтенбруннер: Да.

Эймен: И как я понимаю, это слово означает «твой»; другими словами, это интимное выражение, используемое только между близкими друзьями, это не правильно?

Кальтенбруннер: В немецком есть только две формы завершения письма: также «Ваш» В-а-ш, или «Твой», Т–в–о–й. Мы используем последнюю, «Твой», если у нас близкие отношения, дружеские отношения. Блашке, бургомистр Вены, это мой друг и видимо…

Эймен: Итак, не является абсолютно смехотворным и немыслимым, что делается штамп или факсимиле, который содержит не только подпись, но и выражение «Dein» выше подписи?

Кальтенбруннер: Это было бы бессмыслицей, я полностью согласен в этим, но я не говорил, что это должна быть факсимильная подпись. Я просто сказал, что это не моя подпись.

Это либо факсимиле, или её поставили ниже под другой подписью. Автор этого письма – вы не позволили мне закончить ранее – как видно из кода в верхнем левом углу, находится в отделе IV A и B. Каждый в управлении и всем Германском Рейхе знал, что бургомистр Вены, Блашке, и я были близкими друзьями с момента общей политической деятельности в Вене, то есть почти 10 лет, и он использовал похожую форму адреса «Ты». Поэтому, если например, я отсутствовал в Берлине, и письмо было срочным – как я полагаю из его содержания – сотрудник мог посчитать оправданным, написать его в такой форме. Я, конечно, не разрешал ему, это совершенно невозможно, но только таким образом я это объясняю.

Эймен: Подсудимый тогда, по крайней мере, вы согласны, что это не факсимильная подпись, правильно?

Кальтенбруннер: Было бы необычным использовать штамп со словами «Твой». Это совершенно не обсуждается. Поэтому сам сотрудник должен был подписаться. Каждый знал, что Блашке мой знакомый и поэтому нужно было слово «Твой», если он вообще использовал мою подпись.

Пожалуйста, посмотрите на цифру 30 вверху. Из многих образцов написанного мною вы можете понять, что я не совсем не так пишу.

Эймен: Подсудимый это не одинаково смехотворно, думать, что человек, или сотрудник, как вы его назвали, подписывает такое письмо от вашего имени пытаясь сымитировать вашу подпись?

Кальтенбруннер: Сэр, совершенно правильно, это само собой разумеется, когда пишут письмо бургомистру Вены, человеку о котором сотрудник знает совершенно точно, что я с ним знаком, ставить мое машинописное имя на личном письме. Это бы тоже было невозможно. Если я был не в Берлине, у него было только две возможности: либо напечатать её или сделать её похожей на то будто я, Кальтенбруннер, действительно был там.

Эймен: Это не факт, что вы просто лжете о своей подписи на этом письме, таким же образом как лгали трибуналу обо всем, о чем еще давали показания? Это не факт?

Кальтенбруннер: Господин обвинитель, целый год меня оскорбляют, называя лжецом. Целый год меня допрашивали сотню раз здесь и в Лондоне, и меня оскорбляли точно также и даже хуже. Мою мать, которая умерла в 1943, назвали шлюхой, и много похожих вещей швыряли в меня. Этот термин для меня не новый, но я хотел бы заявить, что в подобном вопросе я точно не говорю неправду, когда я прошу от трибунала поверить в более важных вопросах.

Эймен: Подсудимый, я полагаю, что когда ваши показания прямо противоречат 20 или 30 другим свидетелям и более того документам, это совершенно недостоверная вещь, что вы должны говорить правду и, что каждый свидетель и каждый документ должен быть фальшивкой. Вы не согласны с таким предположением.

Кальтенбруннер: Нет. Я не могу признать это, потому что у меня каждый раз при предъявлении мне документа сегодня, складывается ощущение в том, что его можно на первый взгляд немедленно опровергнуть в большинстве существенных положений. Я прошу и надеюсь, что трибунал позволит мне, сослаться на отдельные пункты и связаться с отдельными свидетелями для того, чтобы я мог напоследок защищать себя. На протяжении предварительных допросов ваш коллега всегда занимал несправедливое отношение, из–за моих опровержений несущественных подробностей. Концепция ускоренных судебных разбирательств неизвестна мне в такой форме. Скажи он мне в общих чертах о способах выяснить настоящую правду, мне кажется, он бы быстрее перешел к значительно крупным и более важным вопросам. Наверное я единственный подсудимый, которого при получении обвинительного заключения спросили: «Вы готовы делать дальнейшие заявления обвинению» - и я заявил: «Немедленно» - и подписал это – пожалуйста представьте подпись: - «теперь после получения обвинительного заключения я в распоряжении обвинения для любой информации». Разве не так? Пожалуйста, подтвердите это. Этот господин

[указывает на переводчика]

допрашивал меня. Я всегда был готов, то есть в течение последних пяти месяцев предоставить информацию по любому вопросу, но меня больше не спрашивали.

Председатель: Вы должны сдерживаться. И когда вы видите свет, говорите медленнее. Вам известно про свет, не так ли?

Эймен: Подсудимый это не факт, что в связи с вашим последним допросом, вы заявили, что больше не желаете допрашиваться, потому что вопросы показались предназначенными помочь обвинению нежели помочь вашему делу, и что вам сказали, что в таком случае вас больше не будут допрашивать, что вас также проинформировали о том, что есть другие документы и другие материалы, которые вам не предъявили, что если вы желаете в любое время вернуться и быть допрошенным об этих вопросах, вы должны сказать об этом своим адвокатам и направить записку, и что дознаватель был бы очень рад продолжить допрашивать вас? Это не факт, «да» или «нет»?

Кальтенбруннер: Нет, сэр, дело обстояло не так. Я делал это заявление непрерывно, когда меня подробно допрашивали. Это было вечером и уже было очень поздно. Мне кажется было около 20 часов, я очень хорошо помню комнату. Меня привели в комнату. Этот переводчик, которого я увидел здесь этим утром, мне кажется сидел за длинным столом с двумя или тремя другими сотрудниками. Они сказали: «Сегодня вы получили обвинительное заключение» - и я сказал: «Да, получил». Они сказали: «Вы осведомлены о том, что теперь вам нужно поговорить с генеральным секретарем о вашей защите? Вы желаете допрашиваться в дальнейшем?» На что я сказал: «Да, конечно, я в вашем распоряжении в любое время». Потом этот офицер посмотрел на меня очень испуганно, потому что он не ожидал от меня такого ответа, очевидно все остальные казалось, сказали: «Нет, мы рады, что эти допросы подошли к концу и мы теперь сможем работать над нашей защитой».

Эймен: Итак, подсудимый, я хочу зачитать вам из вашего последнего допроса. После вопроса о том, помогли ли вам показания настолько, что вы хотели продолжить, вы сказали следующее:

«Это бы по крайней мере было важно для моей защиты как материал, которые помогают делу обвинителя и о которых дознаватель непрерывно меня спрашивал; поэтому, я чувствую, что я все еще в руках обвинителя, а не в руках судьи ответственного за предварительные слушания. Так как обвинительное заключение вручили, я теперь в состоянии самостоятельно подготовить свою защиту, и поэтому не считаю правильным, чтобы вы продолжали искать материалы, которые меня инкриминируют. Пожалуйста, не принимайте такое отношение как критику или опровержение, потому что меня никогда не информировали о процедуре которая последует в этих слушаниях и не знаю о ней, но по моим сведениям о правовой процедуре это неправильно. Мне никогда не дали возможности очной ставки с другими свидетелями и напомнить им, что то или это происходило так, а не иначе, и т. д.

Вопрос: Ваше заявление сделано в форме возражения дальнейшим допросам?

Ответ: Если, как я теперь заявил, есть возможность моей очной ставки со свидетелями и какого-то отношения о показаниях в свою пользу, я был бы очень рад продолжить, но даже так я чувствую, что было бы лучше сделать так во время показаний на самом процессе. Мне кажется, я должен сначала обсудить это со своим защитником.

Вопрос: Что же, если у вас на уме есть какой–то вопрос возникнет о том должны ли вы продолжать любые дальнейшие допросы ведомством главного обвинителя, или представителем США в Международном военном трибунале, думаю, вам следует также поговорить с вашим защитником. Вы никогда не находились ни под каким принуждением отвечая либо раньше или после вручения обвинительного заключения. Я думаю, вы согласитесь, что обращение с вами во всяком случае было честным».

Это неправильно?

Кальтенбруннер: Да, господин обвинитель, это подтверждает именно то, о чём я вам говорю. Материал, который вы сейчас зачитали заявляет, что я не согласился с тем, чтобы допросы и обсуждения должны были внезапно прерваться. Я сказал, что я никогда не имел никакой возможности говорить со свидетелем в очной ставке. Это подтверждается тем, что я просил вас привести ко мне свидетеля на очную ставку для того, чтобы я мог поговорить с ним. Я вообще не отрицаю все, что я также сказал, что я был рад, что теперь я смогу начать подготовку своей защиты. Действительно, это так. Но я не сказал во время такого длинного заявления - его мне не зачитывали - и сформулировали так, как не формулировали ни один другой допрос, за исключением, возможно, двух или трех, что я больше не предоставляю себя в распоряжение дознавателя. Я заявил прямо противоположное и вы тоже прочли о том, что я в распоряжении дознавателя.

Эймен: Подсудимый, давайте перейдем к Варшавскому гетто. Вы вспоминаете из показаний перед этим трибуналом, что почти 400 000 евреев были сначала поместили в гетто и затем окончательной акцией войска СС очистили от 56 000, из которых более чем 14 000 были убиты. Вы вспоминаете эти доказательства?

Кальтенбруннер: Я не вспоминаю, никаких подробностей этого заявления, то, что я знаю об этом вопросе я уже сказал сегодня.

Эймен: Вам известно, что по сути все эти 400 000 евреев были убиты на заводе уничтожения в Треблинке? Вы знали об этом?

Кальтенбруннер: Нет.

Эймен: Какое отношение вы имели к окончательному уничтожению Варшавского гетто, как обычно никакого?

Кальтенбруннер: Я не имел к этому никакого отношения, как я уже заявил.

Эймен: Я прошу показать подсудимому документ номер PS-3840, который станет экземпляром номер USA–803.

Эймен: Вы знакомы с Карлом Калеске254?

Кальтенбруннер: Нет, это имя мне неизвестно.

Эймен: Вам поможет вспомнить, если я предложу вам, что он был адъютантом генерала Штропа?

Кальтенбруннер: Я не знаю адъютанта генерала Штропа, имя, которое вы назвали мне: «Калеске» я также не знаю.

Эймен: Перейдем к письменным показаниям. У вас они есть?

Кальтенбруннер: Да.

Эймен:

«Моё имя Карл Калеске. Я был адъютантом доктора фон Заммерна–Франкенегга255 с ноября 1942 до апреля 1943, пока он был СС и Polizeifuhrer256 Варшавы. Затем я стал до августа 1943 адъютантом СС и Polizeifuhrer Штропа. Акция против Варшавского гетто была запланирована когда фон Заммерн–Франкенегг был СС и Polizeifuhrer. Генерал Штроп принял командование в день начала акции. Функцией полиции безопасности во время акции против Варшавского гетто было сопровождение войск СС. Определенному количеству войск СС была поставлена задача зачищать определенную улицу. С каждой группой СС находилось от четырех до шести полицейских безопасности, потому что они очень хорошо знали гетто. Эти полицейские безопасности находились под руководством доктора Гана257, командира полиции безопасности Варшавы. Ган получал приказы не от СС и Polizeifuhrer Варшавы, а непосредственно от Кальтенбруннера из Берлина. Это относится не только к акции в гетто, но и к остальным вопросам. Доктор Ган часто приходил в наше ведомство и рассказывал СС и Polizeifuhrer, что он получил такой-то и такой-то приказ от Кальтенбруннера, о содержании которого он хотел проинформировать только СС и Polizeifuhrer. Он не делал это с каждым приказом, но только с некоторыми.

Я помню случай 300 иностранных евреев, которых собрала в отеле «Polski»258 полиция безопасности. В конце акции в гетто, Кальтенбруннер приказал полиции безопасности перевезти этих людей. В мое время в Варшаве полиция безопасности была ответственной за вопросы касавшиеся подпольного движения. Полиция безопасности руководила этими вопросами независимо от СС и Polizeifuhrer, и получала приказы от Кальтенбруннера из Берлина. Когда руководитель подполья Варшавы был пойман, в июне или июле 1943, его отправили прямо к Кальтенбруннеру в Берлин».

Эти заявления, правда или ложь, подсудимый?

Кальтенбруннер: Эти заявления, без исключения ошибочные. Я...

Эймен: Также как и все остальные заявления всех остальных людей которые вам сегодня зачитали? Правильно?

Кальтенбруннер: Заявление неправильное. Это неправда и может быть опровергнута.

Эймен: Это то, что вы говорили обо всех остальных заявлениях прочитанных вам сегодня, не так ли?

Кальтенбруннер: Господин обвинитель, я должен…

Эймен: Это так?

Кальтенбруннер: Да. Если вы выдвигаете против меня ложные обвинения, я должен объявлять их ложными. Я не могу говорить: «Да», всему в чем меня обвиняют лишь потому, что обвинение ошиблось с определением того кто здесь представитель Гиммлера.

Эймен: Хорошо, продолжайте и говорите что хотите.

Кальтенбруннер: Я прошу вас держать в уме то, что я сказал о компетенции и правилах относительно подчинения всех высших руководителей СС и полиции на оккупированных территориях. Все они непосредственно подчинялись Гиммлеру. Руководители СС и полиции небольшой территории подчинялись высшему руководителю СС и полиции. Отделы полиции порядка и полиции безопасности были приданы этим руководителям СС и полиции, которые имели исключительное право отдавать им приказы. Вся организация на оккупированных территориях, которая действовала таким образом была исключена из командной юрисдикции центрального ведомства Рейха.

Здесь есть люди, которые могут свидетельствовать правду о том, что я сказал. Бах–Зелевски, которого спрашивали здесь, находился только на оккупированных территориях и знал там условия. Есть также подсудимый Франк, который работал с таким высшим руководителем СС и полиции, который позднее стал его государственным секретарем.

Эймен: Ваш защитник может вызвать этих людей. Все о чем я спросил, правда или ложь данный документ и затем попросил вас сделать любое краткое подходящее объяснение, какое вы можете пожелать.

Кальтенбруннер: Этот документ неправильный…

Эймен: Мы знаем о потенциальных свидетелях во всей Германии, и мы знаем всех этих подсудимых на скамье имеющих сведения о большинстве этих дел, но это не то о чем я вас спрашиваю.

Я просто спросил вас, то что в этой бумаге было правдой или ложью, и вы сказали ложью; итак, вы чувствуете что есть, что-то, что вы хотите, сказать об этом?

Кальтенбруннер: Он неправильный и этот свидетель не знает…

Эймен: Что же, вы сказали это шесть раз.

Кальтенбруннер: … не знает условий.

Эймен: Что же, что насчёт генерала Штропа? Он что–нибудь знает, об этом?

Кальтенбруннер: Если он был руководителем СС и полиции Варшавы – и вы также показали мне его дневник и его фильм–доклад – тогда конечно, да. Штроп подчинялся высшему руководителю СС и полиции этого места. Штроп должен был осуществлять акцию по приказу поступившему от Гиммлера через высшего руководителя СС и полиции.

Эймен: Штроп был вашим хорошим другом, не так ли?

Кальтенбруннер: Я, наверное, не видел Штропа больше чем два или три раза за свою жизнь, у рейхсфюрера Гиммлера.

Эймен: Что же, если бы Штроп был здесь, он бы по крайней мере, был в состоянии рассказать правду, не так ли, о деле Варшавского гетто?

Кальтенбруннер: Он бы должен был подтвердить моё заявление, по крайней мере, о том, что он подчинялся верховному руководителю СС и полиции в Генерал–губернаторстве и что, мне он не подчинялся. Я был бы очень рад если бы он смог немедленно подтвердить это. Из ваших слов я должен полагать, что он здесь под арестом.

Эймен: Что же, он не здесь в заключении, но к счастью у нас есть письменные показания от него именно о таких вопросах о которых я вас спрашиваю.

Я прошу показать подсудимому документ номер PS-3841, который станет экземпляром USA–804.

Мы выясним подтверждает ли Штроп то что вы пытаетесь сказать трибуналу. Вы примите то, что сказал Штроп, не так ли свидетель?

Кальтенбруннер: Я не прочёл документ.

Эймен: Но; вы я говорю, зная Штропа и зная должность которую он занимал, вы не сомневаетесь в том, что он бы сказал правду о событиях в Варшавском гетто, разве не это вы сказали об этом?

Кальтенбруннер: Правдивость показаний свидетеля ставилась под сомнение и это правильно. Но так как я не знаю документ, и не могу определиться с позицией по заявлению Штропа.

Эймен: Хорошо, мы прочитаем:

«Меня зовут Юрген Штроп. Я был СС и Polizeifuhrer варшавского округа с 17 или 18 апреля 1943 до конца августа 1943. Акция против Варшавского гетто была запланирована моим предшественником, оберфюрером СС, доктором фон Заммерн–Франкеннегом. В день когда эта акция началась я принял командование и фон Заммерн–Франкенегг объяснил мне, что следует сделать. У него был приказ от Гиммлера, и дополнительно я получил телетайп от Гиммлера, который приказывал мне эвакуировать и сравнять с землей Варшавское гетто. Для осуществления этого, у меня имелось 2 батальона Ваффен–СС, 100 солдат Вермахта, подразделения полиции порядка и 75-100 сотрудников полиции безопасности. Полиция безопасности некоторое время действовала в Варшавском гетто, и во время этой программы их функция заключалась в сопровождении подразделений СС группами по шесть или восемь, в качестве гидов и экспертов по вопросам гетто. Оберштурмбаннфюрер, доктор Ган был тогда командиром полиции безопасности Варшавы. Ган отдал свои приказы полиции безопасности касавшиеся её задач в этой акции. Эти приказы не я дал Гану, а поступили от Кальтенбруннера из Берлина. Например, в июне или июле того же года, я находился вместе с Ганом в ведомстве Кальтенбруннера, и Кальтенбруннер сказал мне, что пока Ган и я работаем совместно, все основные приказы полиции безопасности должны были поступать от него из Берлина.

После изъятия людей из гетто – они насчитывали 50 000 - 60 000 – их доставили на железнодорожную станцию. Полиция безопасности полностью надзирала за этими людьми и была ответственной за перевозку этих людей в Люблин.

Сразу же после завершения акции гетто, около 300 иностранных евреев были собраны в отеле «Polski». Некоторые из этих людей находились там уже до акции, а некоторых доставили во время акции. Кальтенбруннер приказал Гану вывезти этих людей. Ган сам рассказывал мне, что он получил этот приказ от Кальтенбруннера.

Все казни приказывались главным управлением безопасности Рейха, Кальтенбруннером.

Я прочитал данное заявление и я полностью его понимаю. Я сделал заявление свободно и без принуждения. Я клянусь перед господом, что это полная правда» - подписано – «Юрген Штроп».

Вы скажите, что это заявление Штропа правда или ложь?

Кальтенбруннер: Это неправда и я прошу, чтобы Штропа доставили сюда.

Эймен: Вы поймете, что вместо подтверждения вашей истории они по сути подтверждают каждую деталь истории рассказанной Калеске, который был тогда адъютантом Штропа. Это не правда, подсудимый.

Кальтенбруннер: Это неправда, постольку поскольку свидетель Штроп находится на шаг ближе к моей истории, на странице 1 он заявляет о получении им приказов относительно Варшавского гетто от Гиммлера и это то, о чем Калеске нигде не сказал.

Эймен: Я приму это, подсудимый.

Кальтенбруннер: Допрос генерала Штропа полностью разъяснит это положение, также в том что Ган, конечно, получал приказы от Гестапо в Берлине. Я не знаю и в этом вопросе, поскольку, естественно, отделы полиции безопасности также должны были быть в распоряжении управления IV, особенно в том, что касалось поддержки в судебных разбирательствах. Но, что имеет здесь значение, в акции состоявшейся в Генерал–губернаторстве и в Варшаве, это вопрос что за организации были вовлечены в эту акцию и все свидетели разбирающиеся в этом вопросе согласятся, что это было в юрисдикции высшего руководителя СС и полиции в Генерал–губернаторстве, а не главного управления безопасности Рейха. Это совершенно неправильно, чтобы эти силы полиции безопасности в Варшаве и сотрудники, такие как Ган не подчинялись руководителю СС и полиции.

Это можно засвидетельствовать и подтвердить тем, что все отделы полиции безопасности, в особенности, которые вовлекались в акции такого рода, могли иметь только одного руководителя и это был местный руководитель. Но если бы, господин обвинитель, вы бы снова дали мне возможность определить свою позицию о заявлениях свидетелей более обстоятельно через моего защитника я бы мог вернуться к вопросу в подходящий момент.

Эймен: И теперь, подсудимый, я хочу отослать вас к документу PS-3819, который уже в качестве доказательства GB–306, который протокол записи о совещании в рейхсканцелярии 11 июля 1944, подписанные Ламмерсом и недавно предмет показаний перед трибуналом. Я предполагаю вы вспоминаете присутствие на совещании.

Кальтенбруннер: Я пока не знаю. Я не знаю о цели этого совещания.

Эймен: Вы не отрицаете, что вы там были, не так ли?

Кальтенбруннер: Я не знаю. Я впервые вижу этот документ.

Эймен: Итак, посмотрите на страницу 12, в середине страницы, там фраза: «В Париже, эвакуация которого рассматривается…»

Кауфман: Господин председатель, могу я попросить разъяснения вопроса, не могло ли быть более подходящим и правильным если бы обвинение допросило Ламмерса о вопросе, когда Ламмерса допрашивали в качестве свидетеля.

Председатель: Это предъявляли Ламмерсу?

Эймен: Откровенно, ваша светлость, я не знаю. Документ приобщили и индентифицировали, и я не уверен, спрашивали ли его об этом или нет. Сэр Дэвид говорит, что он приобщил документ по Кейтелю, внизу страницы 9.

Председатель: Очень хорошо, продолжайте.

Эймен: Вы нашли место, подсудимый?

Кальтенбруннер: Да, я нашел место.

Эймен: «В Париже, эвакуация которого рассматривается, можно завербовать от 100 000 - 200 000 рабочих. В этой связи…».

Кальтенбруннер: Нет, господин обвинитель, я не нашел место.

Эймен: Что же, оно немного выше параграфа, который начинается: «Начальник полиции безопасности, доктор Кальтенбруннер. Вы смогли найти место?

Кальтенбруннер: Да, теперь нашёл.

Эймен: Что же, перейдем к этой фразе:

«Отвечая на вопрос генерального уполномоченного по распределению рабочей силы, начальник полиции безопасности, выразил свою готовность передать для этого в его распоряжение полицию безопасности, но отметил её численную слабость. Так, во всей Франции он имел доступными только 2 400 сотрудников. Спорным было то, можно ли завербовать все эти возрастные группы с такими слабыми силами. По его мнению, министерство иностранных дел должно было оказать более сильное влияние на зарубежные государства».

Это правдивое отражение того, что было на совещании, подсудимый?

Кальтенбруннер: Я не могу сказать этого по поводу формулировки документа, но я могу сказать в объяснение, что согласно вступлению на странице первой это было совещание начальников, что не означает меня, так как я был начальником главного управления безопасности Рейха. Совещание начальников означает министров и начальников ведомств Рейха.

Спросив свидетеля Ламмерса, можно было бы определить, находился ли я там по приказам министерства внутренних дел и главы германской полиции, Гиммлера. Такое было бы возможным. То, что я находился там по указанию Гиммлера, кажется, становится ясным из приведенных цифр. Ни полиция безопасности ни СД, взятые совместно, никогда не имели подобного количества в своём распоряжении. Это бы должно было включать все силы, даже полицию порядка и остальные небольшие организации, которые подчинялись Гиммлеру.

Следовательно, по крайней мере, одна вещь пропущена в документе; это объяснение о том, что Кальтенбруннер, по приказам Гиммлера, выразил взгляды Гиммлера, по крайней мере, это пропустили. Но спросив свидетеля доктора Ламмерса, я уверен мы сможем выяснить этот вопрос.

Во всяком случае, я хочу отметить факт, что моё мнение заключалось в том, что я не смогу быть полезен в этом вопросе, потому что, были необходимы прежде всего, переговоры между министерством иностранных дел и компетентным иностранным – то есть, французским правительством. Принятие мер не могло состояться без согласия французского правительства.

Эймен: Хорошо, подсудимый. Итак, вы вспоминаете показания доказательства представленные трибуналу об усилиях предпринятых Германией, для подстрекательства словаков к мятежу против Чехословакии, и что Гитлер использовал беспокойство словаков как одно из оправданий для оккупации Чехословакии в марте 1939?

Кальтенбруннер: Я не знаю, кто об этом свидетельствовал.

Эймен: Что же, в любом случае, в течение 1938-1939, это факт, не так ли, что вы являлись государственным секретарем по безопасности в Австрии? Правильно?

Кальтенбруннер: Нет, я не был государственным секретарем полиции безопасности. Я был государственным секретарем системы безопасности австрийского правительства в Вене, и есть существенная разница, потому что полиция безопасности в Австрии была учреждена и руководилась из Берлина.

Эймен: Что же, хорошо.

Кальтенбруннер: И в Австрии я не имел ни малейшего влияния – даже мой министр – на полицию безопасности.

Эймен: Когда вы стали верховным руководителем СС и полиции в Верхней Австрии с вашей штаб–квартирой в Берлине?

Кальтенбруннер: Это полностью ошибочное заявление. В Верхней Австрии не было верховного руководителя СС и полиции, только в Австрии.

Эймен: Что же, когда это было?

Кальтенбруннер: Это было после ликвидации австрийского правительства и после урегулирования этих вопросов; что можно точно удостоверить по «Reichsgesetzblatt». Наверное, это было летом 1941.

Эймен: И это не факт, что вы, сами, руководили деятельностью словацких мятежников и помогали им взрывчаткой и боеприпасами? Отвечайте на это «да» или «нет» пожалуйста.

Кальтенбруннер: Нет.

Эймен: Вы вспоминаете участие в каком–нибудь совещании в отношении плана подстрекательства такого мятежа в Словакии?

Кальтенбруннер: Это неправильно; Я не участвовал в подстрекательстве чего–либо такого в Словакии. Я не принимал участия в первых совещаниях правительства в Словакии и в присутствии делегата Германского Рейха.

Эймен: Ваш друг Шпацил помогал вам в осуществлении таких планов?

Кальтенбруннер: Этого я сегодня не помню. В любом случае, это не были немецкие планы. Если вы исследуете политическую ситуацию в Словакии в то время, вы ясно увидите, что там не требовалось никакого подстрекательства со стороны Германского Рейха. Мне кажется, движение Глинково259 под руководством доктора Туки260 и также доктора Тисо261, затем приняло решение задолго.

Эймен: Вы знакомы с оберштурмбаннфюрером Фрицем Мундхенке262?

Кальтенбруннер: Я не совсем понял имя.

Эймен: Что же, вы увидите его на экземпляре, который я прошу вам показать, документ номер PS-3942, который станет экземпляром номер USA–805.

Эймен: Подсудимый, это довольно длинный экземпляр, который я не хочу проходить в деталях, но сначала я обращаю ваше внимание на вступительные строки:

«В отношении оккупации Чехословакии, я вспоминаю, что были предприняты две разных акции: первая для оккупации Судетов и приграничных районах населенных немецкими гражданами; вторая по оккупации собственно Чехословакии…».

И следующие строки:

«За некоторое до второй акции, офицеры Глинковой гвардии (нелегальная организация напоминавшая СС в словацкой части Чехословакии) прибыли в отдел корпуса СС района Дунай, который тогда еще мог называться оберабшнит СС Osterreich263».

Затем следуют детали планов по подстрекательству этого мятежа. Затем ближе к концу первого параграфа, вы найдете следующее:

«Были секретные встречи, на которые меня не приглашали. Я чувствовал, что мне не полностью доверяют. Я видел господ только в приемной Кальтенбруннера, и насколько я помню, в столовой. Мне ничего не говорили о предмете обсуждений, который без сомнения ссылался на неминуемую акцию».

Затем он приводит свои причины. И переходя к второй странице, в центре, вы найдете следующее:

«Кальтенбруннер в одиночку был ответственным за эту акцию. Акция была поручена штандартенфюреру СС Шпацилу (кличка Шпац) что касалось общих СС. Он был начальником администрации корпуса СС района Дунай и был позднее вызван Кальтенбруннером в Берлин начальником администрации главного управления безопасности Рейха. Шпацил был одним из ближайших друзей Кальтенбруннера».

Затем, рядом, параграф 1 и 2, и подпункты:

«Я сделал данное заявление:

(1). Не из чувства мести или потому что я хочу быть информатором, но осведомленный о том, что сделав так я служу выявлению преступлений, за которые мне как немцу, стыдно;

(2) С полным сознанием, что из–за своих заявлений я буду оклеветан с другой стороны. Я знаю людей, которые годами преследовали меня. Однако это не удержит меня от помощи духу справедливости до победоносного конца».

Я спрашиваю вас, суть документа, как я её вам представил, правда или ложь?

Кальтенбруннер: Ни правда ни ложь, она смехотворная и соответственно неправда. Документ лучше всего можно охарактеризовать, обратив внимание на тот факт, что на первой странице вступления сказано:

«…вторая для оккупации соответственно Чехословакии (называемой далее Протекторатом Богемии и Моравии и словацким государством)».

Тот факт, что республика Словакия никогда, за всю историю, не была оккупирована Германским Рейхом, достаточный, чтобы раскрыть невежество этого свидетеля Мундхенке, который прибыл из северной Германии и ничего не знал об истории или политике. Но этот документ содержит так много деталей, которые можно разъяснить почти юмористически, что он становится полностью бесполезным.

Я хочу обратить ваше внимание на страницу 3 немецкого текста и объяснить вам, кто были люди ответственные за отдельные крупные политические акции, которые привели к оккупации Чехословакии.

Первый это Франц Курик, который был шофером. Второй, Карл Шпит также шофер. Третий, эсэсовец, чье имя Апфельбек, сын хозяина гостиницы и мясник по профессии, который работал в качестве помощника в администрации после тяжелой травмы черепа в автомобильной аварии. Штадлер, скромный бухгалтер, и человек Петенка неизвестный мне.

Эти люди предположительно вместе со мной готовили оккупацию Словакии Рейхом. Это полная бессмыслица. Простите меня за такое выражение, господин обвинитель, но остаётся…

Эймен: Очень хорошо, подсудимый, бессмыслица.

Кальтенбруннер: Одна вещь в документе правда, и я хочу перейти к этому. Я находился с членами Глинковой гвардии в этом доме в Вене, Парк Ринг 8, и провёл с ними совещание. Это связано с союзом группы расовых немцев в Словакии и Глинковой гвардии, ввиду выдвижения общих кандидатов в словацкое правительство. Документы и материалы, подтверждающие это, в Прессбурге где моё имя достаточно известно. Каждый там это знает, и может это подтвердить, включая этого человека Мундхенке, руководителя расовой группы. Но так как оккупация Словакии никогда не состоялась, я считаю, мне нет необходимости защищать себя от таких обвинений.

Эймен: Подсудимый, во время этого процесса в качестве доказательств был представлен приказ Гиммлера о том, что гражданское население не должны были наказывать за линчевание союзнических летчиков, и вы слышали заявление под присягой Шелленберга и Гердеса о том, что вы как начальник полиции безопасности и СД, принимали такие инструкции для своих подчиненных. Вы отрицаете эти заявления? «Да» или «нет», пожалуйста.

Кальтенбруннер: Я не желаю отрицать их, но я категорически заявляю, что никогда не принимал никакие такие инструкции, и прошу трибуналу позволить моему защитнику прочитать бумагу, которую я дал ему в начале заседания. Она буквально содержит показания свидетеля Коллера, начальника штаба Люфтваффе, определяющее мое общее отношение к проблеме – что даже в присутствии Гитлера я объявил: «Я не подчиняюсь такому приказу». Это произошло вообще-то позднее, но показывает мои личные чувства в этом деле. Вчера я уже сделал заявление своему защитнику.

Эймен: Хорошо, подсудимый; теперь взгляните на документ номер PS-3855, который станет экземпляром USA–806. Он содержит ваше имя внизу, будь то подпись, факсимиле, или как угодно вы это называете. У вас есть документ?

Кальтенбруннер: Да.

Эймен: Вы заметите, что он исходит он начальника полиции безопасности и СД, и согласно пометкам в верхней левой части, был подготовлен для вашей подписи отделом IV A 2 B, номер 220/44 g RS.

Кальтенбруннер: Это, господин обвинитель, первая и самая серьёзная ошибка.

Эймен: Хорошо.

«a) Всем командирам и инспекторам полиции безопасности и СД (для устного сообщения подчиненным отделам);

b) Отделам IV A и IV B, отделам IV A 1, IV A 3, IV A 4 – IV A 6, IV B l – IV B 4;

с) Управлению V, управлению криминальной полиции Рейха, для сведения высшим руководителям СС и полиции, начальнику полиции порядка.

d) Начальникам управлений I–III и IV главного управления безопасности Рейха.

Предмет: Обращение с вражескими летчиками, которые парашютировались.

Ссылка: нет.

Серия вопросов касающихся обращения с вражескими летчиками, которых сбили, нуждается в разъяснении:

I. Как общее правило, захваченных вражеских летчиков следует связывать. Данная мера необходима и применяется с полного согласия начальника высшего командования вооруженных сил; а) для того, чтобы предотвратить частые побеги, и b) в виду острой нехватки личного состава в сборных пунктах.

II. Вражеские лётные экипажи, которые а) оказывают сопротивление при пленении, или b) носят гражданскую одежду под своей формой подлежат расстрелу сразу же после пленения.

III. Большинство вражеских летчиков, в особенности англо–американских воздушных сил, носят с собой спасательные рюкзаки с кинжалами, различного рода картами, продуктовыми талонами, средствами для побега, и т. д.

Абсолютно необходимо, чтобы спасательные рюкзаки сохранялись полицией, так как они сильно помогают в ходе розыска. Они подлежат передаче Люфтваффе.

IV. Приказ рейхсфюрера СС от 10 августа 1943» – о котором, как мне кажется, вы свидетельствовали, что ничего не знаете – «не исполняется в полной мере, так как, возможно не был передан устно, как приказано, подчиненным отделам полиции.

Настоящим повторяю: обязанность полиции не заключается во вмешательстве в конфликты между немцами и английскими и американскими «летчиками-террористами» которые парашютировались.

V. Рядом с телом английского летчика, которого сбили, была обнаружена нарукавная повязка «Deutsche264 Вермахт» и официальная печать. Данную повязку носят только боевые части, и она дает носителю доступ на все военно-стратегические важные точки в различных оперативных зонах. Парашютированные вражеские агенты, возможно, воспользуются новыми средствами маскировки.

VI. В течение последних месяцев отдельные случаи показали, что немецкое население действительно захватывает вражеских летчиков, но потом, ожидая их передачи полиции или вооруженным силам, оно не использует надлежащие меры сдерживания. Слишком строгие меры государственной полиции в отношении таких граждан не позволят им беспрепятственно захватывать вражеских летчиков, поскольку эти случаи нельзя путать с преступным актом помощи сбежавшим вражеским летчикам.

Рейхсфюрер СС приказал применять следующие меры к гражданам, которые ведут себя в недостойной манере к вражеским летчикам, либо из плохих намерений или непонятной жалости:

1) В особо тяжких случаях, перевод в концентрационный лагерь; объявление в газетах округа.

2) В менее тяжких случаях, превентивное заключение не менее чем на 14 дней в соответствующем отделении государственной полиции; трудоустройство на расчистке повреждённых районов. При отсутствии поврежденной территории в районе подведомственном отделу государственной полиции, назначается короткий срок превентивного заключения в ближайшем отделении государственной полиции, и т. д.

Рейхсфюрер СС связывался с рейхсляйтером Борманом по данному вопросу и указал на то, что долг партийных чиновников заключается в том, чтобы проинструктировать население о совершенной необходимости сдержанности к вражеским летчикам.

3) Я оставляю за командирами и инспекторами полиции безопасности и СД, письменное уведомление подчиненных отделов управлений V и VI о данном указе.

Подписано: Доктор Кальтенбруннер, верно: Розе, сотрудник канцелярии».

Вы отрицаете, что имели какое-нибудь отношение к принятию такого документа? Вы отрицаете то, что вы его подписали?

Кальтенбруннер: Этот приказ мне никогда не представляли. Я отсылаю вас к тому, что я вчера сказал, относительно вопросов направления и издания приказов в управлении секретной полиции, отделе IV A, что видно в заголовке письма указывая на то, что он его сформулировал. В этих вопросах данное управление непосредственно подчинялось Гиммлеру.

Председатель: Я не услышал ответа на вопрос. Вы его подписали?

Кальтенбруннер: Нет.

Эймен: Вы отрицаете вашу подпись, и вы отрицаете знание чего–либо об этом документе, содержащем ваше имя, правильно?

Кальтенбруннер: Господин обвинитель, я…

Эймен: Вы ответите на это, подсудимый? Вы отрицаете этот документ, также как вы отрицали каждый другой документ, который вам сегодня показали, правильно?

Кальтенбруннер: Вчера я уже заявил, и также сказал своему защитнику, что эти документы мне никогда не представляли. Сегодня я должен знать. В определенной степени меня можно винить в том, что я не уделял больше внимания тому, что такие приказы отдавали от моего имени. Вчера я никогда не отрицал, что частично виноват в этом, но мою позицию по этому вопросу ясно видно из показаний Коллера.

Председатель: Я не понимаю. Вы говорите, что подпись на документе не ваша, или, что вы могли подписать его не глядя на распоряжение? О чем вы говорите?

Кальтенбруннер: Ваша светлость, этот документ и это распоряжение мне никогда не представляли. Подписание такого документа было бы полностью вопреки моему внутреннему отношению к проблеме в целом. Моё отношение в данном вопросе можно видеть из показаний Коллера.

Председатель: Я не спрашиваю в чём заключается ваше внутреннее отношение. Я спрашиваю вас, написано ли ваше имя на нём вашей рукой?

Кальтенбруннер: Нет.

Председатель: Трибунал хочет взглянуть на документ.

Эймен: Здесь машинописная подпись, ваша светлость.

Председатель: Да, вы посмотрите на документ.

Подсудимый, кто такой Розе?

Кальтенбруннер: Я не знаю, ваша светлость.

Председатель: Полковник Эймен, вы можете подумать о том, как долго будет идти ваш перекрестный допрос?

Эймен: Возможно полчаса, зависит от ответов подсудимого.

Председатель: Очень хорошо. Тогда Трибунал будет отложен. Мы заседаем завтра с 10 часов до завершения этого дела, и закрываем разбирательство в половине 12 с целью заслушать доктора Тома и обвинение о его документах.