Председатель: Трибунал заседает завтра с 10 часов утра до часа в открытом режиме. И перед тем как продолжать, доктор Хорн, трибунал желает, чтобы я сказал, что он думает о том, что подсудимый слишком много времени уделяет детальному описанию переговоров которые привели к соглашению, которое является историческим фактом и которое прекрасно известно каждому. Это не то, что вменяется подсудимому; подсудимому вменяется не то, что он готовил соглашения, которые прекрасно известны, а нарушение этих соглашений Германией и любое участие которое он мог принимать в нарушении таких соглашений. Очень важно, чтобы время трибунала не занимали такими ненужными подробностями.

Хорн: Какую внешнеполитическую реакцию вызвало Мюнхенское соглашение?

Риббентроп: Мюнхенское соглашение хорошо известно. Его содержание было следующим: Германия и Англия никогда не должны были вести войну; морское соглашение в соотношении 100 к 35 должно было быть постоянным и по важным вопросам следовало проводить консультации. С помощью данного соглашения атмосфера между Германией и Англией без сомнения, в определенной степени разрядилась. Ожидалось, что успех пакта приведёт к окончательному взаимопониманию. Разочарование стало большим тогда, когда через несколько дней после Мюнхена о перевооружении любой ценой объявили в Англии. Затем Англия начала политику союза и тесного сотрудничества с Францией. В ноябре 1938 против Германии были приняты меры торговой политики, и в декабре 1938 британский колониальный секретарь выступил с речью в которой сказал «нет» пересмотру колониального вопроса. Был также установлен контакт с Соединенными Штатами Америки. Наши доклады того времени, насколько я их помню, показывали усиление – я хочу сказать – ужесточение английского отношения к Германии; и в Германии складывалось впечатление о политике практически направленной на окружение Германии.

Хорн: Обвинение вменяет вам вклад в отделение Словакии от Чехословакии в нарушение международного права. Какое участие вы принимали в словацкой декларации о независимости?

Риббентроп: Нет сомнений в том, что существовали отношения между словаками и довольно многими членами Немецкой национал–социалистической рабочей партии Германии. Эти тенденции естественно были известны министерству иностранных дел, и было бы неправильным говорить, что мы их не приветствовали. Однако неправильно говорить о том, что мы как-то требовали или навязывали автономию. Я помню, что доктор Тисо226 объявил об этой автономии, и пражское правительство, под влиянием Мюнхена, также признало автономию. Какой тогда была ситуация после Мюнхена, можно понять, из того факта, что все меньшинства Чехословакии хотели автономии и независимости. Вскоре после этого карпатские украинцы объявили о своей независимости и остальные имели такие же устремления. В Мюнхенском соглашении, я хочу добавить, была статья, согласно которой Германия и Италия должны были дать Чехословакии гарантию, но декларацию об этом не сделали. Причина заключалась в том, что Польша, после Мюнхенского соглашения, выдвинула Чехословакии ультиматум, и по собственной инициативе отрезала польские меньшинства и оккупировала эти районы. Венгры тоже хотели автономии, или даже, вхождения в состав Венгрии и определенные территории Чехословакии были впоследствии переданы Венгрии по Венскому решению227. Однако, ситуация в Чехословакии пока не являлась ясной и также оставалась сложной в течение всего следующего периода. Затем к нам обратился словак Тука228. Он хотел склонить Германию к одобрению словацкой независимости. Фюрер тогда принял Тука и после некоторых приготовлений, окончательным результатом стала декларация независимости Словакии объявленная Тисо 13 марта. Обвинение представило документ, в котором я якобы сказал, во время беседы фюрера и Тисо о том, что это всего лишь вопрос часов, а не дней, чтобы Словакия решилась. Однако, это следовало понимать как означавшее то, что Венгрия вела подготовку с целью оккупировать Карпатскую Украину, также как и некоторые другие регионы Словакии. Мы хотели предотвратить войну между Словакией и Венгрией или между Чехословакией и Венгрией; Гитлер был очень сильно озабочен этим, и поэтому он с радостью согласился с желанием Тисо. Позднее, после объявления независимости Словакии словацким парламентом, он согласился с просьбой Тисо и взял Словакию под защиту.

Хорн: Что привело к визиту Гахи в Берлин 14 марта 1939?

Риббентроп: События в Словакии, конечно же, имели свои последствия, и в основном Гитлеру докладывали о сильных эксцессах против расовых немцев на территории Праги, Брюна, Иглау, и т. д. Многие беглецы прибыли в старый Рейх. Зимой 1938–39 я периодически пытался обсудить эти вопросы с пражским правительством. Гитлер был убежден в том, что Германский Рейх не мог потерпеть такое развитие направляемое Прагой. В это заключалось отношение прессы и влиятельных кругов в Праге. Фюрер также желал, чтобы чешская нация сократила свою военную мощь, но Прага от этого отказывалась.

В течении этих месяцев я периодически пытался поддерживать хорошие немецкие отношения с Прагой. Особенно часто я разговаривал с Хвальковским229, чехословацким министром иностранных дел. В середине марта, Хвальковский, чехословацкий министр иностранных дел, обратился к нашему германскому представителю в Праге, с целью понять может ли Гитлер лично побеседовать с Гахой. Я сообщил об этом фюреру и фюрер согласился принять Гаху, однако, он сказал мне, что он желает заняться этим вопросом лично. С этой целью я обменялся телеграммами с Прагой: В Праге нужно было выражать сдержанное отношение, но Гахе следовало сказать о том, что фюрер его примет.

На этом месте я хочу кратко отметить, что министерство иностранных дел и лично я, ничего не знали о дате грядущих военных событий. Мы узнали об этих вещах только незадолго до как они случились. Перед прибытием Гахи я спросил фюрера нужно ли готовить договор. Фюрер ответил, как я отчетливо вспоминаю, что у него есть намерение пойти дальше этого. После прибытия Гахи в Берлин я сразу посетил его и он сказал мне о том, что он хотел доверить судьбу чешского государства в руки фюрера. Я сообщил об этом фюреру и фюрер проинструктировал меня подготовить соглашение. Ему позднее вручили проект и насколько помню, откорректировали. Затем Гаху принял фюрер и результаты этого совещания, насколько я знаю, здесь известны и представлены в документальной форме, поэтому нет необходимости вдаваться в детали.

Я знаю о том, что Адольф Гитлер тогда резко говорил с Гахой и сказал ему о том, что он намерен оккупировать Чехословакию. Это касалось старой исторической территории, которую он намеревался взять под защиту. Чехи должны были получить полную автономию и свой способ жизни, и он верил в то, что решение, которое было принято в тот день пойдет на благо чешского народа. Пока Гаха беседовал с фюрером, или даже после - я присутствовал на совещании с Гахой – у меня была долгая дискуссия с министром иностранных дел Хвальковским. Он с готовностью придерживался нашей точки зрения и я попросил его оказать влияние на Гаху, чтобы решение фюрера и акция в целом прошла без кровопролития.

Мне кажется, в результате глубокого впечатления прежде всего произведенного на него фюрером и тем, что Адольф Гитлер сказал Гахе, чтобы он связался с правительством по телефону и также, мне кажется, с начальником генерального штаба. Я не знаю точно. Он получил одобрение своего правительства на подписание соглашения, которое я упоминал в начале. Это соглашение было подписано Гитлером, Гахой и обеими министрами иностранных дел, то есть также мной. Затем Гаха, насколько помню, дал инструкции о том, чтобы германскую армию встречали сердечно и, насколько я знаю, вступление и оккупация Чехословакии, то есть Богемии и Моравии закончилась без каких-либо серьёзных инцидентов.

После оккупации я отправился с фюрером в Прагу. После оккупации, или может быть в Праге, фюрер дал мне утром прокламацию в которой страны Богемия и Моравия объявлялись Протекторатом Рейха. Я зачитал прокламацию в Праге, которая, могу сказать немного удивила меня. Насколько помню, не заявили никаких протестов, и мне кажется, я могу отметить, что оккупация Богемии и Моравии, которую фюрер считал необходимой в интересах Рейха, состоялась по историческим и политическим причинам и прежде всего, по причинам безопасности Германского Рейха. Мне кажется, что Геринг рассказывал о подробностях.

Хорн: Как для вас выглядела европейская ситуация после оккупации оставшейся части Чехословакии?

Риббентроп: Я могу сказать, что после прокламации в Праге у меня была долгая беседа с фюрером. Я отмечал фюреру, что эта оккупация, конечно, имела бы существенные последствия в британо–французских кругах. В связи с этим я хочу отметить, что в Англии, круги, направленные против Германии становились шире и возглавлялись важными персонами. В связи с этим я хочу вернуться или кратко отметить один инцидент, который произошел, когда я еще являлся послом в Лондоне, когда господин Уинстон Черчилль нанес мне визит в посольство. Господин Уинстон Черчилль тогда не входил в правительство, и мне кажется, не являлся лидером оппозиции – это уже обсуждалось – но он был одной из самых выдающихся личностей в Англии. Я особенно был заинтересован в организации его встречи с Адольфом Гитлером и, поэтому попросил его встретиться со мной в посольстве. У нас была беседа, которая длилась несколько часов и детали которой я хорошо помню. Мне кажется будет неправильно ссылаться на подробности этой беседы. Но в то время как такой важный человек как лорд Ванситарт в 1936…

Председатель: Документы в связи с господином Уинстоном Черчиллем в то время, когда он не являлся членом правительства уже были отклонены трибуналом и то, что он говорил, и такая беседа выглядит для трибунала абсолютно не относящимися к делу и трибунал не будет это заслушивать.

Риббентроп: Я уже сказал, что я обратил внимание фюрера на британскую реакцию. Адольф Гитлер объяснил мне необходимость оккупации Богемии и Моравии, в особенности с исторических и стратегических оснований. Я помню, что в этой связи он цитировал бывшего французского министра авиации, Пьера Кота230, который называл Богемию и Моравию, то есть Чехословакию «авианосцем» против Германии. Мне кажется, рейхсмаршал Геринг уже говорил, что тогда получал доклады разведки о русских пилотах или русских миссиях на чешских аэродромах.

Гитлер сказал мне, и я отчетливо помню его слова, о том, что он не потерпит чужеродную чешскую занозу в немецкой плоти. Можно хорошо ладить с чехами, но для Германии необходимо взять в свои руки защиту этих стран. Он назвал Советскую Россию, союзную Чехословакии, как фактор неоценимой мощи. Когда я назвал Англию и её реакцию, он сказал о том, что Англия не в состоянии взять под защиту немцев в Чехословакии. Кроме того, структура чехословацкого государства распалась и Словакия стала независимой. Таким образом, он считал необходимым в интересах будущего германо–английских отношений, чтобы страны Богемия и Моравия вошли в тесный контакт с Рейхом. Протекторат казался ему подходящей формой. Адольф Гитлер сказал о том, что в то время как этот вопрос был совершенно не важным для Англии, он был жизненно важным для Германии. Это становится очевидным, если посмотреть на карту – так дословно он сказал. Кроме того, он сказал, что не может понять, как такое решение может нарушить сотрудничество, к которому стремились между Германией и Англией. Гитлер отметил, что Англия – случайно я помню цифру – имеет около 600 доминионов, протекторатов и колоний и, поэтому должна понимать, что такие проблемы требуют решения.

Я рассказал Адольфу Гитлеру о трудностях, с которыми может столкнуться лично господин Чемберлен из-за такой акции со стороны Германии, что Англия может считать это возрастанием германской мощи и так далее, но фюрер объяснил мне, что вопрос в целом заключается в причинах, которые я упомянул ранее.

Сначала английская реакция в лице господина Чемберлена в Палате общин, была скорее положительной. Он сказал, что это не являлось нарушением Мюнхенского соглашения, и британское правительство не было связано никакими обязательствами. Чехословацкое государство распалось и гарантии, которые ей должна была дать Англия не вступили в силу, или даже гарантийные обязательства не применялись в таких обстоятельствах.

Я могу сказать, все мы были рады такому отношению Англии. Мне кажется, это было спустя 2 или 3 дня, когда господин Чемберлен в Бирмингеме…

Председатель: Доктор Хорн, какое мы имеем отношение к реакции Англии пока она не приняла форму ноты? Я не понимаю, какое это имеет отношение к этому. Мы хотим знать, в какой степени подсудимый Риббентроп принимал участие в нарушении Мюнхенского соглашения.

Хорн: Подсудимому фон Риббентропу вменяется соучастие в заговоре, когда он был министром иностранных дел, и ему вменяется то, что его внешняя политика способствовала агрессивной войне. Если подсудимый фон Риббентроп желает и ему разрешено защищать себя против этих обвинений, тогда ему следует разрешить описывать обстоятельства, как он их понимал и мотивы стоявшие за его действиями. Я задаю по делу только такие вопросы подсудимому которые относятся к формированию определенного мнения.

Председатель: Что же, я не думаю, что вы задали об этом какой-то вопрос. Он просто…

Хорн: Мне не слышно.

Председатель: Я сказал, я не думаю, что вы спрашивали его о реакциях Англии.

Переводчик: Похоже нарушения в работе каналов. Я думаю, что несколько языков идут в одном канале.

Председатель: Я думаю, трибуналу лучше прерваться.

Председатель: Доктор Хорн то, что я хотел вам сказать, когда система сломалась, это то, что трибуналу кажется, что подсудимого во время дачи показаний следует держать в строжайших рамках и не вдаваться в такие детали, и что относительно реакций, политических реакций в Англии, это само по себе не относится к делу, и что смысл для дела который они несут весьма отдалённый.

Хорн: Что заставило Гитлера поручить вам, в октябре 1938 начать переговоры с Польшей?

Риббентроп: Проблема меньшинства, которая вызывала множество трудностей всегда существовала в Польше. Несмотря на соглашение 1934, ситуация не менялась. В 1938 меры по «дегерманизации» против немецких меньшинств продолжались Польшей. Гитлер желал придти к какому-то чёткому урегулированию с Польшей, также как и с другими странами. Поэтому, он поручил мне, как мне кажется в течение октября 1938, обсудить с польским послом окончательное прояснение проблем существоваших между Германией и Польшей.

Хорн: Кроме проблемы меньшинства, в чём заключались другие проблемы?

Риббентроп: Было два вопроса: один, проблема меньшинств, был самым горящим; вторая проблема была вопросом Данцига и коридора, то есть, связи с Восточной Пруссией.

Хорн: Каким было отношение Гитлера и ваше к вопросам Данцига и коридора?

Риббентроп: Было ясно, что эти два вопроса являются проблемами, которые вызывали огромные сложности из-за Версаля. Гитлер должен был решить эти проблемы рано или поздно, так или иначе. Я разделял такую точку зрения. Данциг подвергался постоянному давлению поляков; они все больше и больше хотели «полонизировать» Данциг и к октябрю 1938 из 800 000 до миллиона немцев, мне кажется, были изгнаны из коридора или вернулись в Германию.

Хорн: Как польский посол принял ваши предложения в октябре 1938?

Риббентроп: Польский посол был на первых порах сдержан. Он сам не вникал в это и не мог это сделать. Я естественно обратился к нему с этой проблемой таким путем, чтобы он мог непринуждённо обсудить её со своим правительством, и не требовал, так сказать, от него четкого ответа. Он сказал, что конечно же он видел определенные сложности относительно Данцига, а также коридор в Восточную Пруссию, представлял собой вопрос который требовал большого внимания. Он был очень сдержанным, и дискуссия завершилась его обещанием сообщить о моих заявлениях, сделанных от имени германского правительства, своему правительству, и дать мне ответ в ближайшем будущем.

Хорн: Чем завершилась вторая дискуссия с послом Липски 17 ноября 1938?

Риббентроп: 17 ноября 1938 Липски прибыл ко мне на встречу и заявил о том, что проблема включала в себя значительные трудности, и что данцигский вопрос в частности был очень сложным в свете отношения Польши в целом.

Хорн: Тогда вы, по приказу Гитлера, вручили Липски запрос на прямые переговоры с министром иностранных дел Беком231?

Риббентроп: Я пригласил министра иностранных дел Бека в Берлин.

Хорн: Когда министр иностранных дел прибыл в Берхтесгаден?

Риббентроп: К сожалению, министр Бек не прибыл в Берлин, он отправился в Лондон.

Хорн: Вы неправильно поняли мой вопрос. Когда министр иностранных дел Бек отправился в Берхстесгаден?

Риббентроп: Гитлер сказал, что он хотел лично поговорить с господином Беком об этой проблеме. Соответственно господин Бек прибыл; я не знаю точную дату…

Хорн: Это было начало января, 5 января.

Риббентроп: … в Берхтесгаден и имел долгую беседу с Адольфом Гитлером.

Хорн: Каким был результат разговора?

Риббентроп: Я присутствовал на этой беседе. Результат заключался в том, что Адольф Гитлер ещё раз в подробностях проинформировал Бека, о его желании хороших германо–польских отношений. Он сказал, что нужно найти совершенно новое решение в отношении Данцига, и что коридор в Восточную Пруссию не должен вызывать непреодолимых трудностей. Во время беседы господин Бек был довольно восприимчив. Он сказал фюреру о том, что естественно вопрос Данцига был сложным из-за устья Вислы, но он тщательно обдумает данную проблему. Он вовсе не отказывался обсуждать эту проблему, но скорее отмечал сложности, которые, в силу польского отношения, мешали решению проблемы.

Хорн: Это правда, что Бек было принципиально готовы был вести переговоры и поэтому пригласил вас, в конце января, совершить визит в Варшаву?

Риббентроп: Так об этом нельзя сказать. После встречи в Берхтесгадене с фюрером, у меня была еще одна долгая беседа с Беком в Мюнхене. Во время этой беседы, Бек снова объяснил мне, что проблема была очень сложной, но что он будет делать все возможное; он поговорит со своим коллегами по правительству и можно будет найти какое-то решение. По этому случаю мы согласились с тем, что я совершу ответный визит в Варшаву. Во время этого визита мы также говорили о вопросе меньшинств, о Данциге и коридоре. Во время этой беседы, прогресса в вопросе тоже не было, господин Бек скорее повторял аргументы, почему это было сложно. Я говорил ему о том, что просто невозможно оставлять эту проблему в том виде как она существовала между Германией и Польшей. Я указывал на большие сложности, с которыми сталкиваются немецкие меньшинства и недостойную ситуацию, как я хочу выразиться, то есть, постоянные недостойные сложности, возникающие у немцев, которые путешествовали в Восточную Пруссию. Бек обещал помочь в вопросе меньшинств, и также повторно изучить другие вопросы. Затем, на следующий день, я коротко беседовал с маршалом Рыдзом–Смиглым232, но беседа ни к чему не привела.

Хорн: Тогда вы попросили Бека нанести ещё один визит в Берлин, и визит состоялся, или Бек избрал другой курс?

Риббентроп: Получилось так, что я пригласил министра иностранных дел Бека в Берлин, потому что его первый визит был неофициальным. Однако, к сожалению, Бек не прибыл в Берлин, но, как я уже сказал, он отправился в Лондон.

Хорн: Как повлиял его визит в Лондон на дальнейшие переговоры?

Риббентроп: Эффект от визита в Лондон был для нас полной неожиданностью. Посланник Липски, мне кажется это было 21 марта, да тогда, внезапно вручил нам меморандум.

Хорн: Позвольте прервать вас. 21 марта вы имели еще одну беседу с Липски относительно раздела Чехословакии и проблем вытекающих из создания Протектората?

Риббентроп: Может быть это правда, в таком случае я имел в виду 26-е.

Хорн: Да.

Риббентроп: Верно. 21–го я разговаривал с Липски, это правда, и в этом разговоре Липски выражал определенные сомнения относительно Словакии и защиты предоставленной Германией. Он высказал желание о том, чтобы между Венгрией и Польшей, двумя странами, которые всегда имели близкие отношения друг с другом, могла быть установлена общая граница и спросил возможно ли это. Он также косвенно выяснял, не была ли защита Словакии каким-то образом направлена против Польши. Я заверил господина Бека в том, что ни Гитлера ни кого-либо другого не мотивировало ни малейшее намерение действовать против Польши, когда была обещана защита. Это просто была мера, указывающая Венгрии, что территориальный вопрос теперь урегулирован. Однако я полагаю, что сказал господину Липски с нетерпением ждать установления такой связи через Карпатскую Украину.

Хорн: Это правда, что приблизительно 20 марта консультации были инициированы между Польшей и британским правительством, французским правительством и русским правительством?

Риббентроп: Да это верно. Эти консультации, насколько помню, восходили к предложению лорда Саймона. Общая декларация должна была быть сделана в отношении Польши. Но Польша не посчитала это удовлетворительным, и ясно дала понять Лондону, что такое решение Польшой не обсуждается.

Хорн: Это правда, что Польша стремилась к прочному союзу с Англией и Францией?

Риббентроп: В этом не может быть сомнения, и это исторический факт, что Польша стремилась к союзу с Англией.

Хорн: Когда немецкое правительство узнало о том, что Польше обещана поддержка Англии и Франции?

Риббентроп: Об этом стало известно, я не могу сказать точную дату, но это было, в любом случае, в течение последней части марта. В любом случае, я знаю, и все мы были убеждены в этом, мне кажется, сегодня это установленный факт, что такие отношения, возникшие в последней части марта между Варшавой и Лондоном, мне кажется, предопределили, к нашему удивлению, ответ который сообщили нам в меморандуме 26 марта.

Хорн: Верно, что данный меморандум заявлял о том, что дальнейшее преследование немецких целей относительно изменений в вопросах Данцига и коридора означает войну, что касается Польши?

Риббентроп: Да, это верно. Это было для нас большой неожиданностью. Я знаю, что прочёл меморандум, и в тот момент, я просто не мог поверить в то, что такой ответ могли дать, учитывая месяцы наших попыток найти решение, к которому – я желаю подчеркнуть это – тогда только Адольф Гитлер, с его огромным авторитетом в немецком народе мог привести и быть ответственным.

Я не хочу теряться в деталях, но я хочу сказать, что проблема Данцига и коридора, с 1919, рассматривалась государственными деятелями с большим авторитетом, как та с которой можно начать пересмотр Версаля. Я хочу напомнить вам заявление маршала Фоша233 и другие заявления Уинстона Черчилля, который развивал эту тему, так же как и Клемансо, и т. д. У всех этих государственных деятелей несомненно было мнение о том, что следует на самом деле территориально пересмотреть данный коридор. Но Гитлер, со своей стороны, хотел всеобъемлющего урегулирования и достижения договоренности с Польшей на основе своих предложений по передаче коридора и возвращения в Рейх только Данцига, соответственно Польше предлагалось очень щедрое решение в экономической сфере. В этом, другими словами, заключалась основа предложений с которой я работал по приказу Гитлера 4-5 месяцев. Ещё сильнее наше удивление было, когда другая сторона объявила о том, что дальнейшее преследование этих планов и решений, к которым мы относились как очень щедрым, означали войну. Я проинформировал об этом Гитлера, и я очень хорошо помню, что Гитлер воспринял это очень спокойно.

Хорн: Это верно, что на следующий день вы заявили польскому послу о том, что меморандум от 26 марта 1939 не может служить основой для решения?

Риббентроп: Это правда. Я только, что сказал, что Гитлер принял это грубое и серьезное сообщение польского посла очень спокойно. Однако, он сказал, что я должен сказать польскому послу о том, что конечно же решение не может быть найдено на таком основании. Нельзя было говорить о войне.

Хорн: Это правда, что соответственно, 6 апреля 1939, польский министр иностранных дел Бек отправился в Лондон и вернулся с временным соглашением о взаимопомощи между Польшей, Англией, и Францией?

Риббентроп: Да, это так.

Хорн: Какой была германская реакция на пакт о взаимопомощи?

Риббентроп: Германская реакция – здесь я могу обратиться к речи Гитлера в Рейхстаге в которой он заявил о своем отношении к проблеме в целом. Мы чувствовали, что этот пакт о взаимопомощи между Польшей и Англией не соответствовал германо–польскому пакту234 1934, так как в пакте 1934 любое применение силы между Германией и Польшей было исключено. Новый пакт заключенный между Польшей и Англией, без предварительных консультаций с Германией, связывал Польшу например, обязательством напасть на Германию в случае конфликта между Германией и Англией. Я знаю о том, что Адольф Гитлер чувствовал то, что это также не соответствовало соглашениям между ним и господином Чемберленом в Мюнхене, а именно, устранение всякого обращения к силе между Германией и Англией, независимо от происходящего.

Хорн: Это правда, что тогда, 28 апреля, Германия послала через вас Польше меморандум, которым аннулировалась германо–польская декларация 1934?

Риббентроп: Это правда. Это было, мне кажется, в тот же день, что и речь фюрера в Рейхстаге. Этот меморандум заявлял более или менее о том, что я обобщил здесь, о том, что пакт не соответствовал договору 1934, и что для Германии данный договор более недействительный.

Хорн: Это правда, что вследствие этого меморандума германо–польские отношения стали более напряжёнными и что возникли новые сложности в вопросе меньшинств?

Риббентроп: Да, это правда. Во время предшествующего периода намечались переговоры для того, чтобы поставить проблему меньшинств на новую основу. Я всё еще помню, что прогресса не происходило. Так обстояло дело до 28 мая, и после 28 мая, что ситуация с немецким меньшинством стала еще более сложной. В частности, Польская ассоциация западных территорий тогда была очень активной и в повестке дня стояло преследование немцев и и их изгнание из родных очагов. Мне известно, что именно в течение месяцев после 28 мая, то есть, летом 1939, так называемые лагеря приёма беженцев для немецких беженцев из Польши показывали огромный приток.

Хорн: Как вы и Гитлер отреагировали на британо-французские декларации о гарантиях Румынии и Греции, и позднее Турции?

Риббентроп: Эти декларации немецкая политика могла интерпретировать только, как означавшие, что Англия инициировала систематическую политику союзов в Европе, которые враждебны Германии. Это было мнением Гитлера и моим.

Хорн: Это правда, что за этими декларациями о гарантиях и посланием Рузвельта235 от 14 апреля 1939, 22 мая 1939, последовал германо–итальянский пакт о союзе? В чём заключались причины для этого пакта?

Риббентроп: Известно, что между Германией и Италией дружественные отношения естественно существовали долгое время; и когда европейская ситуация обострилась эти отношения, по предложению Муссолини, были усилены, пакт о союзе, который сначала обсудили граф Чиано и я в Милане, был подготовлен и предварительно подписан по приказу глав правительств. Он являлся ответом на усилия англо–французской политики.

Хорн: Это верно, что кризис с Польшей обострился в результате того факта, что 6 августа в Данциге имел место спор с таможенными инспекторами, по которому Германия была вынуждена занять позицию?

Риббентроп: Да, это так. Возникла ссора между польским представителем и сенатом города Данциг. Польский представитель направил ноту президенту сената информируя его о том, что определенные таможенные чиновники от сената не хотят соблюдать польские правила. Эта информация позднее оказавшаяся фальшивкой, на которую был дан ответ сената привела к резкому обмену нотами между сенатом и польским представителем. По приказу Гитлера я сказал государственному секретарю министерства иностранных дел подготовить соответствующие протесты для польского правительства.

Хорн: Это правда, что Вайцзеккер, тогдашний государственный секретарь, 15 августа вызвал английского и французского послов с целью подробно проинформировать обоих о серьезности ситуация?

Риббентроп: Да, это правда. Он сделал это по моему приказу.

Хорн: 18 августа посол Гендерсон снова попросил встречи с вашим государственным секретарем, потому что ситуация с Польшей и Данцигом обострялась?

Риббентроп: Да. Беседа между английским послом и государственным секретарем состоялась несколькими днями спустя. Государственный секретарь объяснил ему в очень четких словах серьезность ситуации и рассказал ему о том, что дело принимает серьезный оборот.

Хорн: Это правда, что на этой стадии кризиса вы приняли решение, на основании предложения сделанного вам, инициировать переговоры с Россией и в чём заключались причины сделать это?

Риббентроп: Переговоры с Россией, начались еще раньше. Маршал Сталин, в марте 1939, произнес речь, в которой он сделал определенные намеки на своё желание улучшить отношения с Германией. Я вручил эту речь Адольфу Гитлеру и спросил его, нужно ли нам пытаться узнать, стоит ли за данной речью, что–либо реальное. Гитлер поначалу был не склонен, но позднее он стал более восприимчив к данной идее. Переговоры о торговом с соглашении с разрешения фюрера уже шли. И во время этих переговоров я, с разрешения фюрера провёл зондаж в Москве на предмет возможности чёткого моста между национал–социализмом и большевизмом, и того нельзя ли по крайней мере гармонизировать интересы двух стран.

Хорн: Как развивались отношения между советско-русским торговым ведомством в Берлине с вашим посланником Шнурре?

Риббентроп: Переговоры посланника Шнурре дали мне за относительно короткий период времени картину, из которой я смог понять, что Сталин воспринимал свою речь серьезно. Затем состоялся обмен телеграммами с Москвой, который в середине августа, привел к тому, что Гитлер отправил телеграмму Сталину, впоследствии Сталин в ответ на эту телеграмму, пригласил в Москву уполномоченного. Поставленная цель, которая готовилась дипломатически, заключалась в пакте о ненападении между двумя странами.

Хорн: Это правда, что вы были направлены в Москву в качестве уполномоченного?

Риббентроп: Да, это известно.

Хорн: Когда вы прилетели в Москву, и какие переговоры вы там вели?

Риббентроп: Вечером 22 августа я прибыл в Москву. Прием, оказанный мне Сталиным и Молотовым был очень дружественным. У нас была двухчасовая беседа. Во время этой беседы обсуждался весь комплекс русско–германских отношений. Результатом было, первое, взаимная воля обеих стран о постановке своих отношений на новую основу. Это должно было выражаться в пакте о ненападении. Во–вторых, должны были быть определены сферы интересов двух стран, это было сделано в секретном дополнительном протоколе.

Хорн: Каких вопросов касался этот секретный дополнительный протокол? Что в нем содержалось и какая политическая база?

Риббентроп: Прежде всего, я хочу сказать о том, что этот секретный протокол обсуждался в суде несколько раз. Я говорил очень откровенно во время переговоров со Сталиным и Молотовым, и русские господа тоже очень просто говорили со мной. Я описал желание Гитлера о том, чтобы две страны достигли ясного соглашения, и конечно, я также говорил о критической ситуации в Европе. Я рассказал русским господам о том, что Германия сделает всё для урегулирования ситуации в Польше и урегулирования сложностей мирным путем с целью прийти к дружественному соглашению несмотря ни на что.

Однако, я не оставил никаких сомнений в том, что ситуация серьезная и что возможно начало вооруженного конфликта. Это было и так понятно. Для обоих государственных деятелей Сталина и Гитлера, это было вопросом территорий, которые обе страны потеряли после неудачной войны. И поэтому, смотреть на это с другой точки зрения ошибочно. И также как у Адольфа Гитлера было мнение которое я выразил Москве, что в той или иной форме проблема должна быть решена, также и русская сторона ясно понимала, что так обстоит дело.

Затем мы обсудили, что нужно сделать со стороны немцев и со стороны русских в случае вооруженного конфликта. Как известно, была согласована демаркационная линия для того, чтобы в случае недопустимой польской провокации или в случае войны, существовала граница, для того, чтобы немецкие и русские интересы на польском театре не сталкивались и не могли столкнуться. Хорошо известная линия была согласована вдоль линии рек Висла, Сан, и Буг на польской территории. Было согласовано, что в случае конфликта территории, лежащие к западу от этих рек будут германской сферой интересов, а те которые на востоке будут русской сферой интересов.

Известно, что позднее, после начала войны, эти зоны были оккупированы с одной стороны Германией и с другой стороны русскими войсками. Я могу повторить, что тогда у меня сложилось впечатление о том, что и для Гитлера и для Сталина, что эти территории, что эти польские территории, а также другие территории, которые были отмечены в сфере интересов, о которых я вкратце расскажу, что это были территории утраченные обеими странами после неудачной войны. И оба государственных деятеля, несомненно, придерживались мнения, что если эти территории – если, я хочу сказать, последний разумный шанс для решения проблемы был исчерпан, разумеется это являлось оправданием для включения Адольфом Гитлером данных территорий в состав Рейха путем какой-то процедуры.

К тому же, также известно, что другие сферы интересов были определены в отношении Финляндии, балтийских государств и Бессарабии. Это было великое урегулирование интересов двух великих держав предусмотренное для мирного решения, также как и для военного решения.

Хорн: Верно, что эти переговоры готовились специально только на тот случай, когда на основе Пакта о ненападении и политического урегулирования между Россией и Германией, невозможно было урегулировать польский вопрос дипломатическим образом?

Риббентроп: Пожалуйста, повторите вопрос.

Хорн: Верно, что чётко говорилось, что это решение предназначалось только на тот случай, что, несмотря на Пакт о ненападении с Россией, польский конфликт не мог быть разрешен дипломатическими средствами, и что договор должен был вступить в силу только в этом случае?

Риббентроп: Да, это так. Тогда я заявлял о том, что германская сторона предпримет все, чтобы попытаться разрешить проблему дипломатическим и мирным путем.

Хорн: Россия обещала вам дипломатическое содействие или благожелательный нейтралитет в связи с таким решением?

Риббентроп: Это можно понять из пакта о ненападении и из всех совещаний в Москве, что так и было. Было совершенно ясно и мы были убеждены в этом, что если, в силу польского отношения, начнётся война, Россия займет к нам дружественное отношение.

Хорн: Когда вы вернулись из Москвы, какого рода ситуацию вы застали в Берлине?

Риббентроп: Пакт о ненападении с Советским Союзом был заключен 23–го. 24–го я вылетел в Германию. Я сначала подумал, что полечу к фюреру в Бергхоф в Берхтесгадене, но во время полета или перед ним - я не знаю точно – меня попросили прибыть в Берлин.

Мы прилетели в Берлин, и там я проинформировал Гитлера о московских соглашениях. Ситуация, которую я там застал, была, несомненно, очень напряженной. На следующий день я в особенности это отметил.

Хорн: При каких обстоятельствах произошло обострение германо–польских отношений?

Риббентроп: В середине августа происходили всякого рода вещи, которые, как я выражусь, наэлектризовали атмосферу: пограничные инциденты, сложности между Данцигом и Польшей. С одной стороны Германию обвиняли в направлении оружия в Данциг, с другой стороны, мы обвиняли поляков в принятии военных мер в Данциге, и так далее.

Хорн: Это правда, что по вашему возвращению из Москвы в Берлин, вас проинформировали о подписании британо–польского пакта о гарантии и какой была реакция Гитлера на него?

Риббентроп: Это было 25 августа. 25 августа я был проинформирован о беседе которую имел фюрер с послом Гендерсоном в моё отсутствие в Германии, как мне кажется в Берхтесгадене 22 августа. Это была очень серьезная беседа. Гендерсон передал письмо от британского премьер–министра, которое ясно заявляло, что война между Германией и Польшей вовлечет Англию в дело.

Затем, до 25–го, я – фюрер затем ответил на это письмо, мне кажется в тот же день, и ответ был выдержан в духе того, что не следует ожидать дипломатического решения. Я обсудил с фюрером 25–го этот обмен письмами и попросил его рассмотреть вопрос еще раз и предложил еще раз попытаться обратиться к Англии. Это было 25 августа, очень насыщенный день. Утром поступило сообщение от итальянского правительства, согласно которому Италия, в случае конфликта с Польшей, не выступит на стороне Германии. Тогда фюрер решил снова принять посла Гендерсона в течение дня. Встреча состоялась приблизительно в полдень 25–го. Я присутствовал. Фюрер углубился в детали и снова попросил Гендерсона иметь в виду его неотложное желание достичь взаимопонимания с Англией. Он описал ему очень сложную ситуацию с Польшей и попросил его, как мне кажется, взять самолет и вылететь в Англию для того, чтобы ещё раз обсудить ситуацию в целом с британским правительством. Посол Гендерсон согласился с этим, и я направил ему, как мне кажется, вечером, памятку или вербальную ноту, в которой фюрер в письменно виде изложил свои идеи о таком взаимопонимании, или даже о том, что он сказал во время встречи для того, чтобы посол мог правильно проинформировать свое правительство.

Хорн: Верно, что после того как британо–польский пакт о гарантии стал известен, вы попросили Гитлера остановить военные меры которые начались в Германии?

Риббентроп: Да, это так. Я как раз собирался об этом сказать. В течении вечера, днём я услышал о том, что готовятся определенные военные меры и затем вечером я получил, как мне кажется, сообщение Reuters, в любом случае это было сообщение прессы – говорившем о ратификации в Лондоне польско–британского пакта о союзе.

Мне кажется, там даже отмечалось, что польский посол Рачинский236 болел, но, несмотря на это поставил свою подпись в министерстве иностранных дел.

Хорн: Этот договор подписали до или после того, как стало известно об отказе Италии от объявления итальянской мобилизации?

Риббентроп: Этот договор был несомненно заключили после. Конечно, я не знаю день и час, но мне кажется это должен был быть вечер 25 августа, и отказ Италии уже дошёл до нас в полдень; мне кажется, другими словами, об этом определенно решили в Риме утром или за день до этого. В любом случае, я могу заключить это из другого факта. Однако, вероятно, я могу, сначала ответить на ваш вопрос, а именно, что я сделал, получив такие новости.

Хорн: Да.

Риббентроп: Когда я получил это сообщение прессы, о котором меня проинформировали еще раз по прибытию в канцелярию, я немедленно направился к Гитлеру и сразу попросил его остановить военные меры, какими бы они не были, я не был знаком с военными вопросами в деталях, я сказал ему о том, что это совершенно ясно, означало войну с Англией, и что Англия никогда не отзовет свою подпись. Фюрер недолго подумал, и затем он сказал, что это правда и немедленно вызвал своего военного адъютанта, и мне это был фельдмаршал Кейтель, который пришёл для того, чтобы созвать генералов и остановить начавшиеся военные меры. По этому поводу он заметил, что мы получили две плохих новости за один день. Это была Италия и эти новости, и я думаю, возможно, доклад об отношении Италии сразу же стал известным Лондону, соответственно состоялась окончательная ратификация пакта. Я очень отчетливо помню это замечание фюрера.

Хорн: В тот день вы и Гитлер, предпринимали с Гендерсоном усилия по урегулированию конфликта, и какими были ваши предложения?

Риббентроп: Я уже сказал о том, что фюрер, мне кажется это был ранний вечер, встретил Гендерсона 25–го и сказал ему о том, что он всё ещё имеет намерение достичь окончательного взаимопонимания с Англией. Вопрос Данцига и коридора должен быть решён каким-то образом, и он хотел обратиться к Англии с всеобъемлющим предложением, которое не содержалось в вербальной ноте, для того, чтобы урегулировать эти вещи с Англией на постоянной основе.

Хорн: Это правда, что Гитлер тогда предоставил Гендерсону самолет, чтобы он мог доставить эти предложения своему правительству еще раз и запросить своё правительство об обещании посредничества в отношении Польши?

Риббентроп: Да, это правда. Я знаю, что Гендерсон – мне кажется, это было на следующий день, 26–го – вылетел в Лондон на немецком самолете. Я не знаю деталей, но я знаю о том, что фюрер сказал во время встречи: «Берите мой самолет и немедленно вылетайте к своему правительству»

Хорн: С какими результатами посол Гендерсон прибыл в Берлин 28 августа?

Риббентроп: Я хочу сказать в этой связи, что в виду критической ситуации между Польшей и Германией, которая конечно, тоже была известна британскому послу, Гитлер выразил мне определенное разочарование тем, что британский посол вернулся с ответом не скоро, так как атмосфера в этот день наэлектризовалась. 28–го, у Гендерсона была очередная дискуссия с фюрером. Я также присутствовал. Ответ, доставленный сэром Невиллом Гендерсоном из Лондона поначалу показался фюреру не очень удовлетворительным. Он содержал различные положения, казавшиеся неясными для фюрера. Но главным положением было то, что Англия объявляла о своей готовности для полноценного решения существующих между Германией и Англией проблем, при возможности разрешения германо–польского вопроса мирным путем.

Во время дискуссии Адольф Гитлер сказал сэру Невиллу Гендерсону о том, что он изучит ноту и попросит его вернуться. Затем он…

Хорн: Это правда, что в этом меморандуме Англия предложила Германии вступить в прямые переговоры с Польшей?

Риббентроп: Это правда. Одно из положений ноты, я собирался с этим продолжить, заключалось в том, что англичане предложили, что прямые германо–польские переговоры будут наиболее подходящим способом прийти к решению и, во–вторых, что такие переговоры должны состояться как можно скорее, потому что Англия вынуждена была признать, что ситуация была очень напряженной, из-за пограничных инцидентов и во всех отношениях. Кроме того нота заявляла, что независимо от того, какое решение может быть найдено, мне кажется это содержалось в ноте, оно должно быть гарантировано великими державами.

Хорн: Англия предложила посредника для передачи Польше немецких предложений о прямых переговорах?

Риббентроп: Да, верно.

Хорн: В чём заключались эти немецкие предложения, которые 29 августа 1939 Гитлер вручил Гендерсону в ответ на меморандум Гендерсона?

Риббентроп: Ситуация была такой: 29–го Адольф Гитлер снова принял британского посла и по этому случаю сказал ему, что он готов принять английское предложение от 28–го, то есть, что несмотря на сильную напряжённость и несмотря на польское отношение, которое он обоснованно отвергал, он был готов дать свою руку еще раз для мирного решения германо–польских проблем, как предлагала британская нота от 28–го.

Хорн: По каким причинам в немецкое предложение был включен запрос о направлении польского уполномоченного к 30 августа?

Риббентроп: В сообщении Адольфа Гитлера послу Гендерсону для британского правительства говорилось о том, что германское правительство, в виду напряженной ситуации, незамедлительно разработает предложения по решению проблем Данцига и коридора. Германское правительство надеялось быть в состоянии получить данные предложения ко времени прибытия польского переговорщика, что ожидалось в течение 30 августа.

Хорн: Это верно, что Гитлер включил данное условие или просьбу направить уполномоченного в течение 24 часов, потому что он боялся, что может возникнуть конфликт из–за того, что две отмобилизованных армии стояли лицом к лицу.

Риббентроп: Это абсолютная правда. Я могу сказать, что во время встречи 29–го посол Гендерсон, насколько я помню, спросил фюрера означает ли это ультиматум. Фюрер ответил: «Нет», о том, что это не ультиматум, но скорее, мне кажется, он сказал, практическое предложение или предложение вытекающие из ситуации, или что–либо подобное. Я хочу повторить, что это факт, что ситуация на границах Данцига и коридора во время последних дней августа выглядела, такой, что можно было сказать, что пушки начнут стрелять сами по себе если вскоре, что-то не сделать. В этом заключалась причина относительно короткой отсрочки, которая являлась условием фюрера. Он опасался, что если дать много времени, вопросы затянутся и опасность войны не снизится, а возрастет.

Хорн: Это правда, что, несмотря на информацию переданную послу Гендерсону, ответом британского правительства был то, что предложение не разумно?

Риббентроп: Я знаю о британской реакции из нескольких документов которые видел позднее. Первая реакция поступила во время моей дискуссии с Гендерсоном 30 августа.

Хорн: Это правда, что 30 августа вы получили конфиденциальное сообщение, касавшееся всеобщей мобилизации в Польше?

Риббентроп: Правда. 30–го Гитлер ожидал слов от польского переговорщика. Однако, этого не произошло, но, мне кажется, вечером 30–го из Польши пришли новости о том, что приказана, хотя не объявлена, всеобщая мобилизация. Мне кажется о ней не объявляли до следующего утра. Это, конечно, ещё сильнее усугубило ситуацию.

Хорн: Это правда, что британское правительство затем практически отозвало своё предложение, о посредничестве предложив о том, чтобы Германия для предприняла немедленные и непосредственные шаги по подготовке переговоров между Польшей и Германией?

Риббентроп: Вы имеете в виду 30–го?

Хорн: Да, 30–го.

Риббентроп: Это так. Как я уже сказал, мы ждали 30–го, но польский переговорщик не прибыл. В то же время, Гитлер подготовил предложения, которые он хотел вручить польскому переговорщику, который, как было обещано сэром Невиллом Гендерсоном, мог бы вести переговоры с Германией на основе полного равенства. Лишь незадолго до полуночи или, по крайней мере, поздно вечером позвонили и сообщили, что британский посол хочет передать сообщение своего правительства. Эту встречу, как мне кажется, затем перенесли еще раз; в любом случае в полночь 30 августа состоялась хорошо известная беседа между мной и Гендерсоном.

Хорн: Вчера вы слышали описание посланником Шмидтом этой встречи. У вас есть, что добавить к его описанию?

Риббентроп: Я хочу добавить следующее об этой беседе. Совершенно ясно, что в тот момент все мы нервничали, это правда. Британский посол нервничал и я тоже. Я хочу и должен отметить здесь тот факт, что у британского посла за день до этого была с фюрером небольшая сцена, которая могла закончиться серьезно. Поэтому была определенная напряженность между мной и британским послом. Однако, я намеренно принял британского посла спокойно и сдержанно, и принял его сообщение. Я надеялся, что это сообщение, в последний момент, содержит его объявление о польском переговорщике.

Однако, этого не случилось. Скорее, сэр Невилл Гендерсон сказал мне: 1.

О том, что его правительство не могло рекомендовать такой формат процедуры, несмотря на напряженную ситуацию, которую ещё сильнее усугубила польская всеобщая мобилизация; скорее британское правительство рекомендовало, чтобы германское правительство использовало дипломатические каналы; 2. 3.

О том, что если германское правительство представит такие же предложения британскому правительству, британское правительство будет готово оказать своё влияние на Варшаву с целью найти решение, поскольку постольку эти предложения окажутся разумными. В виду общей ситуации это был очень трудный ответ, потому что, как я сказал, обстановка была крайне напряженной и фюрер с предыдущего дня ожидал польского эмиссара. Я, в свою очередь, тоже опасался, что пушки начнут стрелять сами по себе, если решение или нечто подобное как я сказал, не будет найдено как можно быстрее. Затем я прочитал Гендерсону предложения переданные мне фюрером. Я хочу заявить здесь еще раз под присягой о том, что фюрер прямо запретил мне передавать их из моих рук. Он рассказал мне, о том, что я могу сообщить британскому послу только их суть, если я считал это уместным. Я сделал немного больше этого, я зачитал британскому послу все предложения, от начала до конца. Я сделал это, потому что всё еще надеялся на то, что британское правительство хотело оказать влияние на Варшаву и помочь с решением. Но и тут я должен откровенно сказать, что из своего разговора с британским послом 30 августа, из его отношения в целом, которое посланник Шмидт также описывал вчера в определенной степени, так и из сути сообщения британского правительства, у меня сложилось впечатление, что Англия в тот момент не совсем готова оживить обстановку, и позвольте сказать, сделать все зависящее для мирного решения.

Хорн: Что предприняло германское правительство после того как нота стала известна послу Гендерсону?

Риббентроп: После своей беседы с британским послом я сообщил о ней фюреру. Я сказал ему, что это был серьезный разговор. Я также рассказал ему о том, что следуя его инструкциям я не вручил меморандум сэру Невиллу Гендерсону несмотря на просьбу последнего. Но у меня сложилось впечатление о том, что ситуация была серьезной, и я был убежден в том, что британская гарантия Польше была в силе. Таким было мое очень четкое впечатление от беседы. Затем, в течение 31–го фюрер целый день пытался понять прибудет или нет, какой-нибудь польский переговорщик или не поступит ли новое сообщение от британского правительства. Мы услышали здесь о вмешательстве рейхсмаршала Геринга, о том как он проинформировал господина Далеруса237 о содержании этой ноты во всех подробностях. Здесь таким образом нет сомнения в том, что в течение той ночи, как самое позднее утром 31–го точные предложения правительства Рейха находились в руках и лондонского правительства и варшавского правительства. 31–го фюрер ждал целый день и я убежден, и я хочу заявить здесь очень четко, что он надеялся, на то, что будет сделано Англией. Затем в течение 31–го польский посол прибыл ко мне. Но известно, что он не имел никаких полномочий ни для чего, ни вступить в переговоры, ни даже получить предложения какого–нибудь рода. Я не знаю, разрешил ли мне фюрер вручить ему подобные предложения, но я думаю это возможно. Но польский посол не был уполномочен принимать их, как он прямо мне сказал. Я могу кратко отметить, что по поводу отношения Варшавы, свидетель Далерус уже дал дополнительные показания.

Хорн: Верно, что Англия не передала германские предложения Варшаве до вечера 31 августа?

Риббентроп: Пожалуйста, повторите вопрос.

Хорн: Верно, что германские предложения, которые вы представили предыдущим вечером, 30 августа, послу сэру Невиллу Гендерсону не передали Варшаве до вечера 31 августа?

Риббентроп: Вы имеете в виду из Лондона?

Хорн: Из Лондона?

Риббентроп: Я не могу точно сказать, но это, несомненно, можно подтвердить официальными документами.

Хорн: Какие соображения привели к окончательному решению принять военную акцию против Польши?

Риббентроп: Я не могу рассказать о деталях этого. Я знаю только о том, что фюрер, что предложения, которые я зачитал британскому послу, в ночь 30–го были опубликованы в эфире, мне кажется, вечером 31–го. Реакция варшавского радио, я помню точную реакцию, была к сожалению такой, что звучала как настоящий боевой клич в ответ на немецкие предложения, которые, как я слышал, характеризовались Гендерсоном как разумные. Мне кажется они были охарактеризованы польским радио как наглость, и о немцах говорили как о гуннах или как то так. Я помню это. В любом случае, вскоре после объявления этих предложений последовал очень резкий отрицательный ответ из Варшавы. Я полагаю, что это был ответ, убедивший фюрера в ночь на 31–е отдать приказ выступить. Я, со своей стороны, могу только сказать, что я отправился в рейхсканцелярию, и фюрер сказал мне о том, что он отдал приказ и, что уже ничего нельзя сделать, или что–то в таком духе, и что события развиваются. Соответственно я просто сказал фюреру: «Желаю удачи».

Я могу также отметить, что начало этих боевых действий положило конец усилиям со стороны Адольфа Гитлера установить дружбу с Англией.

Хорн: Муссолини внёс еще одно личное предложение о посредничестве и как от этого предложения отказались?

Риббентроп: Да, это, правда. 3 сентября, утром, такое предложение о посредничестве поступило в Берлин с заявлением Муссолини о том, что он пока в состоянии вынести польский вопрос на форум, конференцию, и что он будет этим заниматься, если германское правительство быстро согласиться. Одновременно было сказано о том, что французское правительство уже одобрило это предложение. Германия тоже незамедлительно согласилась. Но через несколько дней, я не назову точное время, сообщили о том, что в речи, мне кажется, британского министра иностранных дел Галифакса в Палате общин или в какой-то другой британской декларации, это предложение отверг Лондон.

Хорн: Вам известно, отказалась ли от это предложения Франция?

Риббентроп: Я уже сказал, что мы получили вместе с этим предложением, как мне кажется через итальянское правительство, информацию о том, что французское правительство либо выступало за предложение или уже приняло его.

Хорн: Вы видели какие-нибудь возможности для мира после завершения польской кампании и преследовали их?

Риббентроп: После завершения польской кампании у меня было несколько длительных бесед с Адольфом Гитлером. Ситуация была такой, что без сомнения существовал определенный недостаток энтузиазма по поводу войны в целом у французов. Во течение этих недель военные между тем использовали выражение «картофельная война на Западе». Гитлер, как я могу судить из всего сказанного мне, не был заинтересован в решении о переносе войны на Запад, и мне кажется это являлось правдой для всех членов правительства. Я хочу напомнить вам речь рейхсмаршала Геринга об этом. Гитлер тогда произнес речь в Данциге, и мне кажется, позже где–то еще, возможно в Рейхстаге, мне кажется в Рейхстаге, в которой дважды сказал Англии и Франции на однозначном языке, что он всё ещё готов начать переговоры в любое время. Мы очень осторожно пытались выяснить слушая дипломатические круги о том каким было настроение во вражеских столицах. Но публичные ответы на речи Адольфа Гитлера четко демонстрировали, что не может быть мысли о мире.

Хорн: Что вы предпринимали с этого времени, чтобы избежать дальнейшего распространения войны?

Риббентроп: Это было, я хочу сказать, моим самым пламенным стремлением после завершения польской кампании попытаться локализовать войну, то есть предотвратить распространение войны в Европе. Однако, мне вскоре пришлось понять, что раз уж разразилась война, политика не всегда или скорее вообще не является решающим фактором в таких вопросах, и что в таких случаях начинают функционировать так называемые расписания генеральных штабов. Каждый хотел превзойти кого-то другого. Наши дипломатические усилия без сомнения были повсюду, в Скандинавии, как и на Балканах, против распространения войны. Вместе с тем, война шла своим чередом. Я хочу заявить о том, что по моим беседам с Адольфом Гитлером, я также был убежден в том, что немецкие военные того же мнения, Гитлер никоим образом не желал распространения войны куда-либо.

Хорн: Это правильно, что вы получили информацию которая указывала на планы западных держав вторгнуться в Рур?

Риббентроп: Да это правда. Тогда мы получали многочисленные доклады. Наша разведывательная служба была такой, что у нас было очень много каналов проводивших разведывательную работу. Все эти каналы вели к фюреру. Министерство иностранных дел имело относительно маленькую разведывательную службу, но скорее полагалось на официальные дипломатические каналы. Но мы тоже получали доклады и новости, которые, несомненно, позволяли сделать выводы. Мы в министерстве иностранных дел также получали доклады, указывающие на намерения западных держав продвинуться на территорию Рура при первой подходящей возможности. Обстановка на Западе была такой, что Западный Вал238 был очень сильным военным барьером против Франции и это естественно вызывало идею, что такая атака может произойти с нейтральной территории, такой как Бельгия и Голландия.

Председатель: Сколько вам нужно времени доктор Хорн?

Хорн: Ваша честь, мне от часа до полутора часов.

Председатель: Что же, трибунал слушал с большим терпением очень большое число деталей. Все, что я могу сказать, это то, что по моему мнению преувеличенное внимание к деталям не даёт ничего хорошего в деле подсудимого. Мы сейчас прервемся.