Председатель: Я вызываю главного обвинителя от Великобритании и Северной Ирландии.

Шоукросс: В одной из своих речей, на которую уже ссылались и будут ссылаться, Гитлер, лидер нацистских заговорщиков, которые теперь предстали перед вашим судом, сказал, касаясь своих военных планов:

«Я дам пропагандистский повод для того, чтобы начать войну. Не имеет значения, будет ли он основательным. Победителя потом не спросят, говорил ли он правду. При начале и ведении войны имеет значение не право, а победа — право принадлежит сильнейшему».

Британская империя дважды вышла победительницей из войн, которые были навязаны ей на протяжении 25 лет, но именно потому, что мы понимаем, что одной победы недостаточно, что сила не означает непременно права, что длительный мир и господство международного права не могут быть достигнуты только с помощью сильной руки, именно поэтому Британская империя принимает участие в этом суде. Есть люди, которые, быть может, скажут, что с этими жалкими существами надо было расправиться без всякого суда, сразу, что поскольку у них лично отнята возможность творить зло, их нужно бросить в бездну забвения без этого продуманного и тщательного исследования той роли, которую они сыграли в том, чтобы погрузить этот мир в пучину войны. «Горе побежденным. Пусть они расплачиваются за горечь поражения». Но не такова точка зрения Британского правительства, не таким образом должен быть повышен и укреплен авторитет закона в международных отношениях и в национальных границах; не таким образом должны будут будущие поколения узнать, что право не всегда на стороне тех, кто обладает большими армиями, не так должен мир узнать, что ведение агрессивной войны не только опасная, но и преступная затея.

Человеческая память коротка. Защитники побежденных народов иногда могут играть на сочувствии и великодушии победителей и это приводит к тому, что подлинные факты, которые никогда с точностью не регистрируются, искажаются и забываются. Достаточно только восстановить в памяти обстоятельства, последовавшие за первой мировой войной, для того, чтобы увидеть, каким опасностям подвержены люди, отличающиеся терпимостью или доверчивостью, в связи с таким отсутствием авторитетных, юридически проверенных, документов. С течением времени эти люди, отличающиеся терпимостью, проявляют тенденцию к тому, чтобы считать преувеличением, быть может, именно из-за того, что они так ужасны, эти факты агрессии и жестокостей, которые могут быть переданы потомству. Доверчивые люди введенные в заблуждение фанатичными и бесчестными пропагандистами, приходят к убеждению, что это не они, а как раз их противники виноваты в действиях, которые они сами бы осудили. И вот мы полагаем, что этот Трибунал, который, несмотря на то, что он создан державами-победительницами, будет действовать с полной юридической объективностью, заложит краеугольный камень в разрешении вопросов современности и явится авторитетной и беспристрастной летописью, к которой будущие историки могут обращаться в поисках правды, а будущие политики — в поисках предупреждения, чтобы, таким образом, будущие поколения знали не только о том, что выстрадало наше поколение, но также о том, что эти страдания явились результатом преступлений против законов народов, законов, которые народы мира ввели в жизнь и будут отстаивать в дальнейшем с помощью международного сотрудничества, не только основанного на военных союзах, но твердо опирающегося на установления законов.

Хотя этот суд и обвинение отдельных личностей могут казаться новшеством, на самом деле нет ничего нового в принципах, которые хочет здесь утвердить Обвинение. Хотя, к сожалению, такие санкции на деле оказались неэффективными, народы мира, как я ставлю своей целью доказать, стремились объявить агрессивную войну преступлением против международного права, и хотя прежде являлось традиционным карать государства, а не отдельных людей, будет только логично и справедливо, с правовой точки зрения, в том случае, если самый акт ведения войны явился нарушением международного права, заставить людей, которые ответственны за развязывание таких войн, лично отвечать за то, что они повлекли свои страны по такому пути. Индивидуальные военные преступления в течение долгого времени рассматривались международным правом как подсудные судам тех государств, права населения которых были нарушены, по крайней мере, на весь период течения войны. Будет в величайшей степени нелогично, если те люди, которые даже, если они не совершали преступления своими собственными руками, но являются ответственными за систематическое нарушение законов войны, вызвавшее страдания населения многих государств, избегнуть кары. То же самое относится к преступлениям против человечности. Право на вмешательство в интересах гуманности, ради защиты прав человека, затоптанных одним государством таким образом, что потрясены самые основы существования человечества, это право в течение долгого времени рассматривалось как часть права народов. Здесь также Устав только развивает уже существовавшие прежде принципы. Если убийство, насилие и грабеж являются криминальными актами, согласно обычным национальным законам каждой из наших стран, могут ли те, кто отличается от этих обычных преступников только степенью и систематическим характером своих преступлений, — могут ли они избежать обвинения?

Как я покажу, точка зрения Британского правительства заключается в том, что в этих вопросах трибунал будет применять к отдельным личностям не закон победителя, а общепринятые принципы международного обычая, причем таким образом, что, если это вообще возможно, международное право тем самым будет развиваться и укрепляться и станет оплотом будущего мира и безопасности в этой потрясенной войной вселенной.

По соглашению между главными обвинителями моей задачей является от имени Британского правительства и других государств, объединившихся для ведения обвинения, предъявить обвинение по разделу второму обвинительного акта и показать, как эти подсудимые в общем заговоре между собой и с другими лицами, которые еще не предстали перед этим Трибуналом, планировали и вели агрессивную войну в нарушение договорных обязательств, с помощью которых, согласно международному праву, Германия, как и другие государства, старалась сделать такие войны невозможными.

Моя задача распадается на две части: первая — показать, каков характер и каковы основы преступлений против мира, которые, как устанавливает Устав этого Трибунала, состоят в ведении агрессивной войны и в нарушении договоров; вторая — заключается в том, чтобы с несомненностью установить, что такие войны велись подсудимыми.

Что касается первой моей задачи, я думаю, что, несомненно, будет достаточно сказать следующее. На Обвинение не возложена задача доказывать, что агрессивные войны и войны в нарушение международных договоров являются или должны являться международными преступлениями. Устав этого Трибунала установил, что они являются преступлениями, и этот Устав является статутом и законной основой настоящего суда. Однако, хотя он является ясным и основополагающим законом, определяющим юрисдикцию этого Трибунала, мы все же считаем, что не разрешим полностью нашу задачу как в интересах международной справедливости, так и в интересах морали, если мы не покажем данному Трибуналу, и фактически всему миру, каково место этого положения Устава в международном праве, если его рассматривать в развитии, потому что подобно тому, как некоторые из староанглийских законов являлись по существу изложением общего права, точно так же этот Устав по существу объявляет и создает юрисдикцию по отношению к тому, что уже является правовой нормой для народов.

Не требуется подчёркивать этот аспект вопроса, какой бы он не был, сейчас или потом, который может позволить, чтобы его приговор был искажён правдоподобными уловками или несведущим или искаженным чувством справедливости к этим подсудимым. Нетрудно уйти в такую критику о том, что в прошлом война не являлась преступлением; что война это одна из прерогатив суверенного государства; даже этот устав, объявляя агрессивные войны преступными, воспроизводит одну из наиболее неприятных доктрин национал-социалистической юриспруденции, а именно законы post factum — этот устав в таком отношении напоминает законы индивидуального действия — и это разбирательство не более чем мера отмщения, подспудно скрытая в нагромождении судебных формальностей, которыми победитель обременяет побеждённого. Такие вещи могут звучать правдоподобно — при том, что это неправда. На самом деле, не нужды сомневаться в том, что некоторые аспекты устава содержат в себе отпечаток важного и полезного нововведения. Но по нашему представлению и нашему убеждению, которые мы подтвердим трибуналу и миру, фундаментальным является положение о том, что устав признающий войны, такие войны для ведения и планирования которых объединились эти подсудимые являются преступлением, это никоим образом не нововведение. Данное положение устава чем образует не более компетентную юрисдикцию для наказания того, что просвещённая совесть человечества, но и само право народов назвали международным преступлением до создания этого трибунала и до того как этот устав стал частью всемирного публичного права.

Поэтому в первую очередь следует сказать:

Может быть, и верно, что нет пока свода международных правил, равнозначных закону, который в понимании Юстиниана должен быть нормой, создаваемой сувереном для подвластного, обязанного ей подчиняться под страхом определенной санкции, однако уже 50 или более лет народы стремятся, вероятно к такому идеалу о котором поэт писал:

«Но стихает гул орудий с шелестом знамен.Их сменяет мир всеобщий и союз племен.Мир настанет вековечный: войны прежних днейПозабудутся и станут сказкой для детей», —

стремясь создать действенную систему правил, основанных на соглашении народов, в целях стабилизации международных отношений для того, чтобы избежать войн или смягчить их результаты, если эти войны все-таки разразятся. Первым таким договором была Гаагская конвенция 1899 года, Гаагская конвенция по мирному урегулированию международных разногласий, которая явилась по существу немногим более, чем просьбой, и мы не придаем ей особого веса в разбирательстве данного дела, однако она представляла собой соглашение, в силу которого, в случае серьезных разногласий между подписавшими его сторонами, участники могли бы разрешить их путем посредничества. За этой Конвенцией в 1907 году последовала другая, которая подтвердила и несколько усилила положение первоначального соглашения. Эти ранние соглашения, конечно, были очень далеки от того, чтобы объявить войну противозаконной или создать какие-нибудь обязательства, требующие арбитража. Я не потребую от вас, чтобы вы признали, что игнорирование этих соглашений являлось преступлением.

Но они, по крайней мере, установили, что подписавшие их державы решили придерживаться общего принципа, что, поскольку это будет возможным, к войне следует прибегать только в тех случаях, если посредничество окажется неудачным.

Хотя эти конвенции упоминаются в обвинительном акте, я на них не ссылаюсь, а упоминаю только для того, чтобы показать в исторической перспективе развитие закона и следовательно излишне, спорить об их точечном эффекте так как место которое они имели было занято гораздо более эффективными инструментами. Я упоминаю их лишь как первые шаги к тому правопорядку который мы стремимся здесь применить.

Существовали, конечно, другие индивидуальные соглашения между отдельными государствами, которые стремились сохранить нейтралитет отдельных стран, как, например, Бельгия, но эти соглашения из-за отсутствия действительного желания следовать им фактически были не в состоянии предотвратить первую мировую войну 1914 года.

Потрясенные этой катастрофой народы Европы, не исключая народа Германии, а также народы других частей света пришли к заключению, что в их общих интересах следует создать постоянную организацию наций для поддержания мира, и вот в качестве предисловия к Версальскому договору появился Устав Лиги наций.

Я сейчас ничего не скажу о достоинствах и недостатках различных статей Версальского договора. Их критиковали в некоторых случаях, может быть, справедливо, и, кроме того, они явились объектом широкой военной пропаганды в Германии. Однако нет необходимости рассматривать сейчас качества этого документа потому, что, в какой бы степени мы ни признали этот договор несправедливым, он не содержал ничего, что могло бы оправдать развязывание войны для изменения его положений. Это было не только урегулированием путем соглашения всех трудных территориальных вопросов, которые были поставлены самой войной, он также утверждал Лигу наций, которая, если бы ее лояльно поддерживали, могла бы хорошо разрешить те международные разногласия, которые в другом случае могли бы привести и действительно привели к войне. Он создал в форме Совета Лиги, Ассамблеи, постоянного Международного Суда аппарат не только для мирного урегулирования международных споров, но также и для рассмотрения международных вопросов в атмосфере откровенной дискуссии, в ходе открытого обсуждения. В то время мир был полон самых лучших надежд. Миллионы людей во всех странах, быть может и в Германии, отдали свои жизни ради того, что, как они считали и верили, было войной для того, чтобы покончить с войнами. Сама Германия вступила в Лигу наций и получила постоянное место в Совете. В этом Совете точно так же, как и в Ассамблее, германские правительства, которые предшествовали правительству подсудимого фон Папена в 1932 году, играли равноценную с другими государствами роль. В период с 1919 до 1932 года, несмотря на некоторые сравнительно незначительные инциденты в раскаленной атмосфере послевоенных лет, Лига продолжала проводить свою умиротворяющую деятельность, но не только деятельность Лиги давала хорошее основание для того, чтобы надеяться, что, наконец, господство права заменит анархию в международных делах.

Государственные деятели всего мира упорно работали над тем, чтобы признать агрессивные войны международным преступлением. Это не новые установления, придуманные победителями для того, чтобы включить их в данный Устав. Они с честью фигурировали в многочисленных договорах, в правительственных заявлениях, в выступлениях государственных деятелей в течение всего периода, предшествовавшего второй мировой войне. В договорах, заключенных между Союзом Советских Социалистических Республик и другими государствами, например Персией (1 октября 1927 г.), Францией (2 мая 1935 г.), Китаем (21 августа 1937 г.), подписавшие стороны договорились воздерживаться от агрессивных актов против другой стороны. В 1933 году Советский Союз стал участником многих договоров, в которых содержалось подробное определение агрессии. Подобное же определение появилось в том же году в официальном докладе комитета по вопросам безопасности, организованного в связи с конференцией по сокращению и ограничению вооружений. Но на сей раз государства пошли дальше обязательств воздерживаться от агрессивных войн и помогать странам — жертвам агрессии. Они осудили агрессивные войны в формулировках, не допускающих иного толкования. Так, в антивоенном соглашении о ненападении и согласительной процедуре от 10 октября 1933 г. целой группы американских стран (а в последствии к ним фактически присоединились все страны американского континента и целый ряд европейских стран) договаривающиеся стороны торжественно заявили, что «они осуждают агрессивные войны в своих взаимоотношениях или во взаимоотношениях между другими странами». Этот договор полностью вошел в Буэнос-Айресскую конвенцию от декабря 1936 года, подписанную и ратифицированную большим количеством американских стран, в том числе Соединенными Штатами Америки. Еще раньше, в феврале 1928 года, шестая панамериканская конференция приняла резолюцию, объявляющую, что «поскольку агрессивная война является преступлением против рода человеческого... всякая агрессия является незаконной и, как таковая, объявляется запрещенной». В сентябре 1927 года Ассамблея Лиги наций приняла резолюцию, подтверждающую положение о том, что «агрессивная война никогда не может служить средством разрешения международных противоречий и, вследствие этого, является преступлением против международного права». Это решение также декларировало, что «всякие агрессивные войны запрещаются и навсегда остаются запрещенными».

Первая статья проекта договора о взаимной помощи от 1923 года гласила:

«Высокие договаривающиеся стороны, подтверждая, что агрессивная война является международным преступлением, торжественно обязуются не становиться виновниками этого преступления в отношении какой-либо другой страны».

В преамбуле к Женевскому протоколу от 1924 года было указано, что «агрессивная война является актом нарушения солидарности и преступлением против международного права». Эти договоры остались нератифицированными по целому ряду причин, но тем не менее, они сохраняют определенное значение и ценность.

Это все повторяющееся осуждение агрессивных войн свидетельствует о том, что после создания Лиги наций и правовых актов, которые за ним последовали, точка зрения на войну в международном праве претерпела глубокие изменения. Война перестала быть неограниченной прерогативой суверенных государств. Устав Лиги не уничтожил полностью права на войну, он оставил некоторые вопросы неразрешенными, и они, быть может, имели скорее теоретический, чем практический характер. Фактически право ведения войны было ограничено такими процессуальными и материальными препонами и отсрочками, что если бы Устав соблюдался, это право фактически сводилось бы к искоренению войн не только между членами Лиги, но также, благодаря известным положениям Устава, и в отношениях между не членами Лиги. Таким образом, Устав восстановил положение, которое существовало на заре международного права, в то время, когда Гуго Гроций закладывал основы современного международного права и установил различие между справедливыми и несправедливыми войнами, связанное с очень значительными правовыми последствиями в сфере нейтралитета.

Это развитие отнюдь не было задержано принятием Устава Лиги наций. Право вести войну было ограничено целой серией договоров, число которых можно определить поразительной цифрой — около тысячи договоров об арбитраже и согласительной процедуре, которые практически охватили все страны мира. Так называемая «факультативная оговорка» 36 статьи статута постоянной Палаты международного правосудия, которая предоставляла Палате право принудительной юрисдикции в отношении весьма обширных категорий споров и которая являлась фактически самой важной из обязательных соглашений об арбитраже, в послевоенный период была подписана и ратифицирована очень многими странами. Германия сама подписала это соглашение в 1927 году. Она вновь подписала его и при этом на пятилетний срок от имени национал-социалистского правительства в июле 1933 года. (Характерно, что договор не был снова продлен после того, как срок его истек в марте 1938 года.) Начиная с 1928 года очень многие государства подписали и ратифицировали Генеральный Акт о мирном урегулировании международных споров, который предназначался для того, чтобы заполнить пробел, оставленный «факультативной оговоркой» и существующими договорами об арбитраже и согласительной процедуре.

Вся эта разветвленная сеть договоров о мирном разрешении конфликтов свидетельствует о том, что все более крепло убеждение в том, что война переставала быть нормальным и законным средством урегулирования международных противоречий. Открытое осуждение агрессивных войн, о котором я уже говорил, также является доказательством этого положения. Но имеются еще более прямые доказательства в этой области. Локарнский договор от 16 октября 1925 г., на который я сошлюсь позже и который был подписан также Германией, являлся более чем договором об арбитраже и согласительной процедуре, в котором подписавшие его стороны принимают определенные обязательства в отношении мирного урегулирования споров, которые могут возникнуть между ними. Он является, с определенными оговорками о праве самообороны при известных обстоятельствах, обязательством более общего порядка, по которому стороны соглашались, что «они ни в коем случае не будут нападать друг на друга или вторгаться на территорию договаривающихся стран или прибегать к войне друг против друга». Это являлось общим отказом от войны, и именно так это рассматривалось юристами и общественным мнением во

всем мире. Локарнский договор являлся не просто одним из многочисленных договоров об арбитраже, заключенных в то время. Он рассматривался как краеугольный камень европейского устройства и нового правового порядка в Европе, как частичная, добровольная и щедрая замена справедливой строгости Версальского договора. С его появлением термин «беззаконность войны» перестал быть просто термином пацифистской пропаганды, теперь он стал часто встречаться в работах по вопросам международного права и в официальных заявлениях правительств. В результате Локарнского договора не было больше такого уважаемого юриста или ответственного государственного деятеля, который связал бы свое имя с утверждением, что война остается неограниченным правом суверенных государств по крайней мере, в тех случаях, когда это касается двух заинтересованных сторон.

Однако, хотя действие Локарнского договора распространялось лишь на подписавших его, он тем не менее имел более широкое значение, поскольку он проложил дорогу для гораздо более основательного и подлинно революционного

вклада в современное международное право, а именно для общего договора об отказе от войны от 27 августа 1928 г., известного также как Парижский пакт, или пакт Бриана — Келлога, или как пакт Келлога. Этот договор, являющийся наиболее тщательно и подробно разработанным документом международного законодательства, связывал в 1939 году более 60 государств, включая Германию. Вслед за международной почтовой конвенцией он был и остается самым широко распространенным и ратифицированным международным документом. Он не содержал указаний на срок действия и рассматривался как краеугольный камень всякого будущего международного порядка, порядка, который достоин этого названия. Он полностью является частью международного права, каким оно представляется в настоящее время, и с принятием Устава ООН не претерпел никаких изменений. Вполне своевременно и справедливо в этот торжественный час истории человечества, когда ответственные руководители государства обвиняются в преднамеренном нарушении этого великого договора, который был и остается символом веры и надежды для человечества, вполне справедливо подробно остановиться на двух статьях и преамбуле этого договора.

«Президент Германского Рейха и ассоциированных государств…

Председатель: Мы найдем его в наших документах?

Шоукросс: Он будет представлен. Не думаю, что есть сейчас.

«Президент германской империи... ясно сознавая свою торжественную обязанность содействовать благосостоянию человечества, убежденные в том, что наступило время для искреннего отказа от войны как от инструмента национальной политики, и в том, что ныне существующие мирные и дружественные отношения между народами могут быть сохранены в будущем; Убежденные в том, что все изменения в их отношениях с другими государствами должны проводиться только мирным путем и являться результатом мирного и упорядоченного хода событий, а также в том, что каждая из подписавшихся держав, которая впоследствии попытается проводить в жизнь свои национальные интересы путем обращения к войне, тем самым будет лишена преимуществ, которые дает это соглашение; В надежде, что ободренные их примером все другие государства мира присоединятся к этой гуманной попытке, и, подписав данный договор, как только он войдет в силу, дадут своим народам возможность пользоваться преимуществами, которые он предоставляет, тем самым объединив цивилизованные народы мира для коллективного отказа от войны как инструмента национальной политики.

Статья 1.

«Высокие Договаривающиеся Стороны торжественно заявляют от имени своих народов, что они осуждают обращение к войне для разрешения международных разногласий и отказываются от нее как от инструмента для проведения национальной политики в отношениях между ними.

Статья 2.

«Высокие Договаривающиеся Стороны соглашаются с тем, что урегулирование или разрешение всех разногласий или конфликтов, которые могут возникнуть между ними, каков бы ни был их характер и происхождение, — никогда не будет проводиться иными средствами, кроме мирных».

В этом соглашении об отказе от войны весь цивилизованный мир отрицал войну как законно разрешенное средство навязывания новых законов или изменения старых. Право вести войну не являлось больше сущностью суверенитета. Какое бы ни было положение в 1914 или в 1918 годах (и здесь нет необходимости обсуждать это), не было такого экономиста или промышленника, связанного с военной экономикой своей страны, который бы сомневался в том, что после включения Парижского пакта в сборник статутов агрессивная война стала в противоречие с существующим международным правом. Многократные нарушения этого пакта державами оси также ни в какой степени не повлияли на его действенность. Это надо сказать твердо и ясно. Самые эти нарушения в глазах всякого, за исключением циников и злорадствующих, только увеличили его силу: они вызвали справедливый гнев народов, возмущенных презрительным пренебрежением к великому статуту и твердо решившихся защищать его установления. Парижский пакт является законом народов. Этот Трибунал потребует его соблюдения. Мир обязан претворить его в жизнь.

Надо также сказать следующее. Парижский пакт не был только неуклюжей попыткой выставить указатель дорог на пути виновных, он не давал Германии права начать войну против Польши и в то же самое время рассчитывать, как это было в случае с Великобританией и Францией, на безопасность и безнаказанность за агрессию на основании тех же установлений Парижского пакта. Этот пакт очень ясно указывал в своей вступительной части, что ни одно государство, виновное в.нарушении его положений, не будет иметь права пользоваться предусмотренными им преимуществами. Когда в самом начале второй мировой войны Великобритания и Франция сообщили Лиге наций, что они находятся в состоянии войны с Германией с 3 сентября 1939 г., они тем самым объявили, что, совершив акт агрессии против Польши, Германия нарушила обязательства, взятые ею на себя не только в отношении Польши, но также в отношении других держав, подписавших Парижский пакт. Нарушение пакта по отношению к одной из подписавшихся сторон было также нападением на всех остальных, и они имели полное право так именно его и рассматривать.

Это нужно подчеркнуть для того, чтобы никто из подсудимых не хватался за букву статей второго раздела обвинительного акта и не смог утверждать, что не Германия начала войну против Соединенного Королевства и Франции 3 сентября 1939 г. Объявление войны исходило от Соединенного Королевства и Франции, но акт войны и начало войны исходили от Германии в нарушение основных положений договора, который она подписала.

Генеральный договор об отказе от войны, великий конституционный инструмент международного сообщества, осознавшего смертельную опасность нового Армагеддона, не оставался единственной попыткой разрешить такого рода

вопросы, попыткой, которая была обречена на забвение в водовороте повторяющихся международных кризисов. Он стал, вместе с Уставом Лиги наций или независимо от этого Устава, отправной точкой для новой ориентации для правительств в вопросах мира, войны и нейтралитета. Необходимо процитировать некоторые из этих заявлений и деклараций, сделанных правительствами в отношении значимости этого пакта. В 1929 году правительство Его Величества в Соединенном Королевстве, в связи с вопросом о предоставлении Постоянной Палате международного правосудия юрисдикции в отношении осуществления прав воюющей стороны относительно нейтральных государств, сделало заявление, которое показывает наличие глубоких изменений в международном праве, происшедших в результате Парижского пакта:

«Но положение в целом покоится на предпосылке, полностью воспринятой международным правом, что нет ничего незаконного в использовании войны в качестве орудия национальной политики и, как естественное следствие этого, что положение и права нейтральных государств совершенно не зависят от обстоятельств любой войны, которая в это время может иметь место. До того, как был принят Устав, основой закона о нейтралитете являлось положение, что права и обязанности нейтральных стран идентичны по отношению к обеим воюющим сторонам и совершенно не зависят от того, кто прав, а кто виноват в споре, который привел к войне, а также от соответствующего положения воюющих сторон в глазах общественного мнения.

Затем правительство продолжает:

Именно эта точка зрения не является больше состоятельной в отношении государств, которые являются членами Лиги наций и участниками мирного договора. Цель этих договоров, если рассмотреть их все вместе, заключается в том, чтобы лишить народы права использовать войну в качестве инструмента национальной политики и запретить государствам, которые их подписали, оказывать помощь или поддержку агрессору».

Это было сказано в 1929 году, когда войны не было даже на горизонте.

«Вследствие этого произошли основательные изменения во всей проблеме прав воюющих и нейтральных государств. Вся политика данного правительства Его Величества (и, как представляется, любого правительства, которое придет ему на смену) основана на твердом решении следовать своим обязательствам. Поскольку это так, ситуация, с которой нам придется встретиться в случае войны, в которую мы можем быть втянуты, не будет ситуацией, в которой права и обязанности воюющей стороны и нейтральных государств будут опираться на старые законы о войне и нейтралитете, но ситуация, при которой положение членов Лиги будет определяться Уставом и Пактом...»

Главный обвинитель от США ссылался в своей вступительной речи на очень веское заявление господина Стимсона, государственного секретаря, в котором он показал в 1932 году, какие глубокие изменения внес Парижский пакт в международное право. Сейчас уместно процитировать соответствующий абзац полностью:

«Подписавшие пакт Бриана — Келлога державы отказались от войны между народами. Это значит, что война стала практически беззаконной во всем мире. Она не является более источником и предметом права, она не является больше стержнем, вокруг которого вращаются обязанности поведения и права народа. Она стала противозаконной. Отсюда, когда два народа вступают в вооруженный конфликт, один из них, или оба они являются преступными сторонами, нарушителями закона, установленного договором. Мы больше не будем отграничиваться от них чертой и поступать с ними в соответствии с дуэльным кодексом, вместо этого мы объявим их нарушителями закона».

Почти через 10 лет после этого, когда многочисленные независимые государства оказались поверженными и потрясенными, а само их существование оказалось под угрозой военной машины нацистского государства, генеральный атторней США, а в дальнейшем прославленный член Верховного Суда этой великой страны очень ясно показал, какие изменения в праве явились результатом генерального договора об отказе от войны. В своей речи от 27 марта 1941 г. он сказал:

«Пакт Бриана — Келлога от 1928 года, в котором Германия, Италия и Япония согласились вместе с нами, так же как и другими народами, отказаться от войны, как от средства проведения политики, точно определил беззаконность войны и соответственно изменил связанное с этим вопросом положение об обязательствах нейтральных держав.

Договор об отказе от войны и Аргентинский антивоенный договор лишили подписавшие их державы права на войну как на инструмент национальной политики или агрессии и объявили незаконными войны, начатые в нарушение их положений. Вследствие этого эти договоры уничтожили историческую и юридическую основы доктрины нейтралитета, которая прежде состояла в абсолютном беспристрастии по отношению к агрессивным войнам.

Из этого следует, что государство, которое начало войну в нарушение своих обязательств, не получает права на равное отношение со стороны других государств, если только договорные обязательства не требовали другого разрешения этого вопроса. Такое государство не получает никаких прав в результате своих беззаконных действий.

В явных случаях агрессия, когда факты столь очевидны, что мировое общественное мнение принимает их, выражаясь юридически, без доказательства, мы не можем останавливать действие международного права и позволить этим

великим договорам превратиться в мертвую букву. Мировое общественное мнение, которое не боится высказываться, а также действия американских государств определили, что державы оси являются агрессорами в текущих войнах, что является соответствующим основанием для нашей политики при теперешнем положении вещей в области международной организации...».

Нет никакого сомнения, что к тому времени, когда национал-социалистское государство — Германия — начало приготовления к агрессивной войне против цивилизованного мира и к тому времени, когда оно завершило выполнение своего плана, агрессивная война, согласно Парижскому пакту и другим договорам, стала вне всякого сомнения преступлением. Именно на этом всемирном договоре, пакте Бриана — Келлога, главным образом, основывается второй раздел обвинительного акта.

Обвинение сочло необходимым — более того обязательным — установить без всякой тени сомнения, рискуя быть обвиненным в многословии, тот факт, что только поверхностные знания или преступная сентиментальность могут дать основания для утверждения, что существует значительный элемент применения обратной силы закона в решимости авторов Устава рассматривать агрессивную войну как поведение, которое запрещено международным правом и определено как преступное. Мы проследили последовательное ограничение права

войны — отказ от агрессивных войн, их осуждение и, самое главное, полное запрещение всех замышляемых войн как средства национальной политики. Какой государственный деятель или политик, отвечающий за судьбы нации, мог сомневаться, начиная с 1928 года, в том, что агрессивная война, что всякая война, кроме оборонительной или кроме войны ради коллективных принудительных действий в целях восстановления права, или войны против государства, которое само нарушило Парижский пакт, является противозаконной и беззаконной? Какой государственный деятель или политик, начинающий такую войну, мог серьезно и оправданно рассчитывать на безнаказанность, если только он не рассчитывал на успешный исход своей преступной затеи. Какого иного, более определенного доказательства того факта, что международное право запретило такие войны, мог бы желать любой юрист, кроме того, которое было представлено здесь.

Существуют, правда, некоторые мелкие провинциальные юристы, которые отрицают существование какого бы то ни было международного права. Действительно, как я уже говорил, нормы международного права могут не удовлетворять критериям Юстиниана, согласно которому закон должен устанавливаться сувереном. Но правовое регулирование в международных отношениях покоится на совершенно иных юридических основаниях. Оно зависит от соглашения, но от соглашения, которое не может быть устранено односторонним действием. В области международных отношений источником права является не приказ суверена, а договорные соглашения, связывающие каждое из государств, которое подписало данный договор. Действительно, признание этой истины сегодня всеми великими мировыми державами чрезвычайно существенно для будущего мира, как сказал господин Литвинов, и что полностью признает Великобритания:

Абсолютным суверенитетом и полной свободой действий пользуются только те державы, которые не взяли на себя никаких международных обязательств. Как только государство берет на себя международные обязательства, оно тем самым ограничивает свой суверенитет».

Только этот путь ведет к установлению мира во всем мире. Можно, однако, спорить, что хотя война была объявлена беззаконной и запрещена, она не была объявлена беззаконной и запрещенной в уголовно-правовом понимании и не

была запрещена как уголовное преступление. Могут сказать, что международное право не применяет термин «преступный» по отношению к государствам и тем более по отношению к отдельным лицам, но можно ли в действительности сказать, имея в виду этих подсудимых, что ведение ими агрессивных войн, которые бросали миллионы людей в пучину смерти, которые повлекли за собой военные преступления и преступления против человечности, обрекли на пытки и уничтожили бесчисленные тысячи ни в чем не повинных мирных жителей, которые опустошили города, которые уничтожили жизненные удобства, нет, самые необходимые основы цивилизации во многих странах, которые превратили мир в развалины, из которых он восстанет только через несколько поколений, можно ли сказать вполне серьезно, что ведение таких войн является только нарушением установлений, только беззаконием, что оно должно быть только осуждено и не является преступлением, подсудным любому трибуналу? Никакой закон, который достоин имени закона, не позволит привести себя к абсурду. Естественно, что великие державы, ответственные за этот Устав, отказались допустить такое положение. Они сделали неизбежные выводы из отказа от войны и запрещения и осуждения войны, и эти выводы стали частью международного права. Они отказались лишить правосудие всякой силы, подписавшись под истрепанными доктринами о том, что суверенное государство не может совершить преступление и что никакое преступление не может быть совершено отдельными лицами от имени этого государства. Их отказ поставить себя в смешное положение и определил правовые нормы, лежащие в основе этого Трибунала.

Если это является нововведением, то такое нововведение следовало ввести уже давно. Это желанное и плодотворное нововведение, полностью соответствующее справедливости, здравому смыслу и основным целям международного права. Но разве это в действительности нововведение? Или это только логическое развитие права? Действительно было время, когда специалисты в международном праве утверждали, что ответственность государства, в силу его суверенности, ограничивается ответственностью в пределах договоров. Международные суды не приняли эту точку зрения. Они неоднократно утверждали, что государство может явиться правонарушителем, что оно может быть виновным в незаконном нарушении границ, в нанесении ущерба, в пренебрежении к законам. Они пошли дальше. Они придерживались точки зрения, что государство в некоторых случаях может быть обязано оплатить убытки (в возмещение того, что оно не сумело создать необходимых условий безопасности для граждан другой страны, живущих на его территории). В недавнем случае арбитража между Соединенными Штатами и Канадой в 1935 году арбитражная комиссия, с согласия американского представителя, решила, что Соединенные Штаты обязаны уплатить за нанесенный ущерб канадскому суверенитету, что равносильно возмещению ущерба в уголовно-правовом порядке. В более широком плане Устав Лиги Наций, определяя санкции, признает принцип принудительного применения закона против коллективов, причем такое принуждение может носить, в случае необходимости, характер уголовного наказания. Таким образом, нет ничего особенно нового в принятии принципа, по

которому государство, как таковое, является ответственным за преступные действия. Фактически, если не опираться на неубедительный аргумент о суверенитете, в самом праве нет оснований, по которым государство не должно было бы отвечать за преступления, совершенные от его имени. В деле, которое разбиралось около 100 лет назад, д-р Лашингтон, великий английский адмиралтейский судья, отказался признать, что государство не может быть пиратом. История, совсем недавняя история, не дает оснований для точки зрения, что государство не может являться преступником. Напротив, неизмеримые возможности творить зло, присущие государству в наш век науки и организованности, как будто бы особенно настоятельно требуют мер для подавления такого преступного поведения, даже в большей степени, чем в тех случаях, когда дело касается отдельных людей. Поэтому, поскольку Устав установил принцип уголовной ответственности государства, нам следует приветствовать это как мудрую и дальновидную меру в области международного законодательства.

Шоукросс:(Продолжая)

Не может быть сомнения в принципе уголовной ответственности со стороны государства, ведущего агрессивную войну.

Следует признать, что жестокости коллективной кары, которая может в равной степени обрушиваться на виновных и безвинных, противны совести, хотя следует заметить, что большинство из этих невинных жертв не поколебалось бы пожать плоды преступных действий, если бы они были успешными. Гуманность и справедливость найдут пути для смягчения любой несправедливости в таком коллективном наказании. Кроме того, можно избежать многих трудностей, направив наказание непосредственно против тех, кто отвечает за преступные действия своего государства. Именно здесь государства, которые наметили основы Устава, совершили шаг, который справедливость,

правовое сознание и просвещенное понимание блага человеческого должны приветствовать без колебаний и оговорок. Уставом определено, что устанавливается индивидуальная ответственность за преступления, включая преступления против мира, совершенные от имени государства. Государство не является абстракцией. Его права и обязанности являются правами и обязанностями людей; его действия — действиями людей. Принцип права, устанавливающий, что политики, начинающие агрессивную войну, не смогут найти прибежища в неприкосновенности государства, является здоровым принципом. Также здоровым принципом права является закон, согласно которому люди, которые в нарушение закона втягивают свою собственную и другие страны в агрессивную войну, делают это уже с петлей на шее.

Сказать, что те, кто помогают и подстрекают к преступлению, те, кто являются советчиками в совершении преступления, сами являются преступниками, сказать это — значит сказать слишком обобщенно, с точки зрения нашей собственной национальной юриспруденции. Самый принцип индивидуальной международной ответственности за преступления против международного права не является полностью новым, он уже применялся и не только против пиратов. Все законодательство, относящееся к военным преступлениям, в отличие от преступления воины основано на принципе индивидуальной ответственности. Будущее международного права и фактически всего мира зависит от его применения в гораздо более широкой сфере, в особенности в сфере сохранения мира во всем мире. Следует установить не только основные человеческие права, как это сделано в Уставе Объединенных Наций, но также основные человеческие обязанности, как это указано в Уставе этого Трибунала. Нет более необходимого или более важного долга, чем не нарушать мир народов, нарушая установления и запрещения законов. Если это является нововведением, то это такое нововведение, которое мы готовы защищать и оправдывать. Это не такое нововведение, которое вызывает новое преступление. Международное право уже прежде, чем был принят Устав, объявило агрессивную войну преступным актом.

Таким образом, в этом отношении в положениях Устава нет по существу никакого придания закону обратной силы. Устав лишь устанавливает ответственность людей, совершивших преступления, которые явно являются таковыми с точки зрения общего законодательства. Он восполняет пробел в международном уголовном процессе. Существует огромная разница между тем, чтобы сказать человеку: «Теперь вы будете наказаны за действие, которое не являлось преступлением в то время, когда вы его совершили», и между тем, чтобы сказать ему: «Вы теперь понесете наказание за поведение, которое противоречило закону и явилось преступлением, когда вы его совершили, хотя, вследствие несовершенства международного механизма, в то время еще не существовало суда, в компетенции которого было бы осудить вас за это». Мы избираем именно второй путь, и если это является применением обратной силы закона, мы заявляем, что оно полностью соответствует тем высшим нормам справедливости, которые в практике всех цивилизованных стран установили определенные границы для применения обратной силы закона. Пусть подсудимые и их приверженцы жалуются, что этот Устав в данном и других вопросах является делом рук победителей. Эти победители, составляющие, как это есть на самом деле, подавляющее большинство народов мира, представляют также чувство справедливости, присущее этому миру, которое окажется попранным, если преступления войны останутся безнаказанными. И интерпретируя, декларируя и пополняя таким образом уже существующие законы, они согласны подвергнуть себя суду истории. Поскольку Устав этого Трибунала ввел новый закон, его авторы создали прецедент для будущего. Прецедент, который является действенным против всех, в том числе против тех, кто его установил. По существу этот закон, объявляющий обращение к агрессивной войне преступлением против международного права, уже был твердо установлен, когда был принят Устав. Назвать это применением обратной силы закона — значит, попросту, изменить смысл слов.

Остается только разрешить вопрос, на котором не буду надолго задерживать внимание Трибунала, вопрос о том, являются ли войны, которые вела Германия и ее руководители в нарушение договоров, соглашений и гарантий, агрессивными войнами. Агрессивной войной является война, к которой прибегают в нарушение международных обязательств — не обращаться к войне, или в тех случаях, когда не было обязательства полного отказа от войны, или когда к ней обращаются, пренебрегая обязанностью использовать процедуру мирного урегулирования, которую государство обязалось соблюдать. Надо сказать, что в период между двумя мировыми войнами существовало разногласие между юристами и государственными деятелями в том, что является более предпочтительным: попытаться дать заранее правовое определение агрессии или предоставить государствам, заинтересованным в этом, и коллективным органам международного сообщества свободу оценки фактов в каждом отдельном случае, который мог возникнуть. Те, которые придерживались последней точки зрения, утверждали, что жесткое определение может быть использовано беззастенчивым государством для выполнения его агрессивных планов. Они также опасались, и Британское правительство в течение некоторого времени было согласно с ними, что механически использованное определение агрессии может превратиться «в ловушку для невиновных и ориентир для виновных». Другие придерживались точки зрения, что в интересах безопасности и ясности было бы полезно и правильно иметь определение агрессии, подобно тому как существует определение всякого преступления в национальных законодательствах. Они настаивали на том, что компетентным международным органам, политическим и юридическим, не надо будет в каждом отдельном случае давать определение агрессии, которое может привести к обструкции или к абсурду. В мае 1933 года комитет по вопросам безопасности конференции по разоружению предложил следующее определение агрессии:

«Агрессором в международном конфликте будет считаться, в соответствии с соглашениями, существующими между участниками спора, государство, которое первым совершит любое из следующих действий:

«1) объявление войны другому государству,

«2) вторжение вооруженными силами, с объявлением или без объявления войны, на территорию другого государства,

«3) нападение сухопутными, морскими или воздушными силами, с объявлением или без объявления войны, на территорию, суда или воздушный флот другого государства,

«4) морская блокада берегов или портов другого государства,

«5) оказание поддержки вооруженным бандам, сформированным на его территории, которые вторглись на территорию другого государства, или отказ несмотря на требование подвергшегося нападению государства принять на собственной территории все меры, имеющиеся в распоряжении данного государства, для того, чтобы лишить эти банды всякой поддержки или защиты».

Различные договоры, заключенные в 1933 году Союзом Советских Социалистических Республик и другими государствами, в точности следовали этому определению.

Это же относится к проекту конвенции, представленному в 1933 году правительством Его Величества в Соединенном Королевстве конференции по разоружению.

Однако будет нерационально подробно останавливаться здесь на деталях этой проблемы или на определении агрессии. Трибунал не позволит отвлечь себя попытками рассматривать совершенно академический и при данных условиях абсолютно нереальный спор по поводу того, что такое агрессивная война. Не существует определения агрессии, общего или частичного, которое бы полностью не охватывало во всех деталях преднамеренного покушения Германии на территориальную целостность и политическую независимость столь многих суверенных государств.

Приняв как закон, что народы мира с помощью Парижского пакта окончательно объявили войну беззаконием и преступным актом, обратимся к фактам и рассмотрим, как эти подсудимые под руководством своего вождя и с помощью своих сообщников растоптали лучшие надежды человечества и стремились привести мир к анархии. И, прежде всего, позвольте сказать то, что будет впоследствии подтверждено с помощью документов. С того момента, когда в 1933 году Гитлер стал канцлером, а подсудимый фон Папен — вице-канцлером и подсудимый фон Нейрат — министром иностранных дел, само небо над миром помрачнело, надежды человечества стали меркнуть, договоры не казались больше актами торжественных обязательств; их заключали с непревзойденным цинизмом для того, чтобы использовать как средство для обмана других государств относительно военных намерений Германии. Международные конференции не могли более применяться для мирного урегулирования в спорных вопросах, они являлись только удобным местом для удовлетворения путем шантажа требований, которые впоследствии были полностью удовлетворены с помощью войны. Мир узнал, что такое война нервов, дипломатия совершившегося факта, шантажа и выкручивания рук.

В октябре 1933 года Гитлер заявил своему кабинету, что поскольку предполагаемая конвенция по разоружению не предоставляет полного равноправия Германии, «нужно будет взорвать изнутри конференцию по разоружению. Не может быть и речи о переговорах. Германия уйдет с конференции и выйдет из Лиги Наций». И 21 октября 1933 г. она это сделала и, сделав это, нанесла смертельный удар по безопасности, которая опиралась, как на свою основу, на Устав Лиги. С этого времени вся внешняя политика Германии стала политикой сплошного пренебрежения всеми международными обязательствами, и, конечно, не на последнем месте стояли те, которые были торжественно заключены самой Германией. Как выразительно признавал сам Гитлер, «соглашений следует придерживаться только до тех пор, пока они служат определенной цели». Мы могли бы добавить к этому, что единственной их целью было усыпить будущую жертву фальшивым ощущением безопасности. Это стало постепенно настолько явным, что получить от подсудимого Риббентропа предложение заключить договор о ненападении с Германией почти всегда значило, что Германия собирается напасть на государство, которому делалось такое предложение. Они использовали и нарушали, когда обстоятельства этого требовали, не только формальные договоры. Эти подсудимые также обвиняются в нарушении менее формальных гарантий, которые в соответствии с дипломатическими обычаями Германия давала соседним государствам. Сегодня, когда прогресс науки в этом мире так велик, когда мир получил средства сообщения и связи, до сих пор неизвестные, международные отношения, как это признал сам Гитлер, не зависят больше теперь от одних только договоров. Методы дипломатии меняются. Руководитель государства может обратиться к правительству и народу другого государства. Но, хотя методы меняются, принципы доверия и честности, являющиеся основами цивилизованного общества, как в международной, так и в национальной сфере, остаются неизменными. Уже давно было сказано, что все мы — часть одного целого. И если сегодня различные государства связаны более тесно и поэтому являются частью мирового общества больше, чем когда-либо прежде, тем более теперь необходимо наличие добросовестности между ними.

Посмотрим теперь, как эти подсудимые, министры и высокопоставленные чиновники нацистского правительства индивидуально и все вместе вели себя в этих обстоятельствах.

Рано утром 1 сентября 1939 г. под сфабрикованным и, во всяком случае, несостоятельным предлогом вооруженные силы германской империи вторглись в Польшу на протяжении всей границы и ввергли таким образом мир в войну, которая разрушила столь многочисленные устои нашей цивилизации.

Это было нарушением Гаагской конвенции. Это было нарушением Версальского договора, который установил границу между Германией и Польшей. И как бы сильно ни было отрицательное отношение Германии к этому договору, хотя Гитлер заявил, что он будет выполнять эти территориальные постановления, — Германия, безусловно, не имела никакого права на то, чтобы нарушить этот договор односторонним актом. Это было нарушением Арбитражного договора, заключенного между Германией и Польшей в Локарно 16 октября 1925 г. Согласно этому договору Германия и Польша соглашались передавать все спорные вопросы, урегулирование которых обычным дипломатическим путем не представлялось возможным, на решение Арбитражного суда или Постоянной Палаты международного правосудия. Это было нарушением Парижского пакта, но это не все. Это было нарушением также более позднего и, ввиду неоднократных заявлений самого Гитлера, его значения, более важного соглашения, заключенного нацистской Германией. После прихода нацистов к власти, 26 января 1934 г. германское и польское правительства подписали 10-летний пакт о ненападении. Этот пакт, как провозгласили сами подписавшие его стороны, «должен был открыть новую эру в политических отношениях между Польшей и Германией». В самом пакте говорилось, что «поддержание и обеспечение длительного мира между нашими двумя государствами являются важной предпосылкой для общего мира в Европе». Поэтому оба правительства согласились основывать свои взаимоотношения на принципах, изложенных в Парижском пакте.

Они торжественно заявили, что «ни при каких обстоятельствах они не обратятся к применению силы для того, чтобы достичь решения в таких спорах».

Эта декларация и соглашение должны были оставаться в силе по меньшей мере в течение 10 лет. По истечении этого срока пакт должен был автоматически продолжить свое действие в случае, если бы он не был денонсирован одним из двух правительств за шесть месяцев до истечения десятилетнего срока или же если бы он не был денонсирован впоследствии с предварительным уведомлением за шесть месяцев. Как во время подписания этого пакта, так и в течение последующих четырех лет Гитлер публично говорил о германо-польском соглашении так, как если бы оно было краеугольным камнем его внешней политики. Фактом заключения этого пакта, а также такими своими высказываниями Гитлер убедил многих в том, что он преследовал истинно миролюбивые намерения, так как создание после войны новой и независимой Польши стоило Германии значительной территории, а также отделило Восточную

Пруссию от остальной части империи. Тот факт, что Гитлер по своей собственной инициативе установил дружественные отношения с Польшей, что в своих речах по вопросам внешней политики он объявил о том, что он признает Польшу и право за этой страной на выход к морю, а также необходимость для немцев и поляков жить в дружбе, — все эти факты казались для мира убедительным доказательством того, что Гитлер не преследует никаких «ревизионных» целей, которые угрожали бы миру в Европе, что он вполне искренне стремится положить конец столетней вражде между тевтонами и славянами. Если же его заявления действительно являются искренними, то его политика исключает возможность нового «дранг нах остен» и, таким образом, будет способствовать стабильности европейской ситуации и миру. Такое впечатление могло создаться от публичных высказываний Гитлера. Однако мы будем иметь достаточно случаев убедиться в том, насколько лживы были эти миролюбивые излияния.

История пяти роковых лет с 1934 по 1939 год совершенно ясно показывает, что немцы использовали этот договор, так же как они использовали и другие договоры, лишь в качестве инструмента своей политики для достижения своих агрессивных целей. Из документов, которые сейчас предъявляются Трибуналу, явствует, что эти пять лет составляют две различные стадии реализации агрессивных целей, которые всегда определяли нацистскую политику. Во-первых, период, который начался после прихода нацистов к власти в 1933 году и длился до осени 1937 года. Это был период подготовки. В течение этого периода были нарушены Версальский и Локарнский договоры, производилось

лихорадочное перевооружение Германии, была вновь введена воинская повинность, была произведена ремилитаризация Рейнской зоны, а также были осуществлены все другие необходимые подготовительные мероприятия для будущей агрессии, о чем столь обстоятельно здесь уже говорили мои американские коллеги.

В течение этого периода — периода подготовки — нацисты сумели внушить Польше ложное чувство безопасности. Не только Гитлер, но также подсудимые Геринг и Риббентроп в своих высказываниях поддерживали пакт. В 1935 году Геринг сказал, что «пакт запланирован на период не в десять лет, а навечно, не может быть ни малейшего сомнения в том, что он будет продлен». Хотя Германия продолжала лихорадочное строительство величайшей военной машины, которую когда-либо знала Европа, и хотя к январю 1937 года военное положение Германии было уже настолько обеспечено, что Гитлер мог открыто ссылаться на свою сильную армию, он тем не менее распространялся тогда о том, что:

«Путем заключения целого ряда соглашений мы устранили существовавшие разногласия и, таким образом, значительно способствовали улучшению европейской атмосферы. Мне достаточно напомнить о соглашении с Польшей, которое послужило для пользы обеих сторон».

Таким образом это и происходило: для внешнего мира — торжественные уверения в миролюбивых намерениях, а в Германии — «пушки вместо масла».

Однако в 1937 году этот подготовительный период закончился, и нацистская политика перешла от общей подготовки для будущей агрессии к непосредственному планированию достижения определенных, конкретных агрессивных целей. Два документа, которыми мы располагаем, дают ясное представление об этом переходе.

Первым из них является весьма важный документ «Директива о проведении объединенной подготовки к войне», изданная 29 июня 1937 г. имперским военным министром (которым тогда был фон Бломберг), главнокомандующим вооруженными силами Германии. Этот документ является значительным не только из-за содержащихся в нем военных директив, но также из-за содержащейся в нем оценки европейской ситуации и изложенной в нем нацистской позиции в этой обстановке.

«Общее политическое положение, — заявлял фон Бломберг, — доказывает правильность предположения о том, что Германии не следует опасаться возможности нападения с чьей-либо стороны. Это объясняется, помимо отсутствия желания участвовать в войне почти у всех государств, особенно у западных держав, недостаточной готовностью к войне ряда стран, в особенности России».

Он писал далее: «Германия также не имеет намерений развязать европейскую войну». И вполне возможно, что эта фраза была тщательно взвешена, так как Германия надеялась завоевать весь мир по частям с тем, чтобы сражаться одновременно на одном фронте только против одного противника, не развязывая войну во всей Европе.

Но он продолжал далее:

«Политически непостоянная международная ситуация, которая не исключает неожиданных инцидентов, требует от германских вооруженных сил состояния постоянной подготовленности к войне для того, чтобы отразить нападение в любой момент (он сам только что говорил о том, что не существует никакой опасности нападения) и б) и я обращаю внимание трибунала на эту фразу «сделать возможным военное использование политически благоприятных обстоятельств, если они возникнут».

Эта фраза является не более и не менее как мягким определением агрессивной войны. Это вскрывает постоянную приверженность германских военных руководителей к доктрине, которая заключается в том, что инструментом политики должна быть военная мощь, а если необходимо, и война, — доктрина, которая была безоговорочно осуждена пактом Келлога, участником которого была Германия.

В документе далее излагаются общие мероприятия по подготовке, необходимые для ведения возможной войны в мобилизационный период в 1937—1938 гг. Этот документ доказывает по меньшей мере, что руководители германских вооруженных сил рассчитывали использовать военную мощь, которую они создавали, в агрессивных целях. «Нет никаких оснований, — говорили они, — ожидать нападения с какой-либо стороны... налицо отсутствие желания участвовать в войне». Однако они готовились «использовать благоприятные с военной точки зрения обстоятельства».

Еще более важным доказательством перехода к запланированной агрессии является запись важного совещания, которое Гитлер провел в имперской канцелярии 5 ноября 1937 г. На этом совещании присутствовали фон Бломберг — имперский военный министр, фон Фрич — главнокомандующий армией, Геринг — главнокомандующий военно-воздушными силами, Редер — главнокомандующий военно-морским флотом и фон Нейрат — бывший тогда имперским министром иностранных дел. Протокол этой конференции уже был предъявлен в качестве доказательства. Я ссылаюсь на него лишь для того, чтобы обратить особое внимание на те его выдержки, которые ясно свидетельствуют об окончательном намерении вести агрессивную войну. Как вы помните, основным аргументом Гитлера на той конференции было, что Германии необходима большая территория в Европе. Особенно в этом плане обсуждался вопрос об Австрии и Чехословакии. Но Гитлер отчетливо понимал, что процесс захвата этих двух стран может привести в действие договорные обязательства Великобритании и Франции. Однако он был готов принять этот риск.

«История всех времен — Римской империи, Британской империи — доказывает, что всякая территориальная экспансия может быть осуществлена только лишь путем преодоления сопротивления и принятия известного риска. Неизбежны даже неудачи: ни прежде, ни теперь не существует пространства без владельца. Нападающий всегда сталкивается с владельцем. Проблема, которая стоит перед Германией, заключается в том, чтобы установить, где может быть произведен наибольший возможный захват наименьшей ценою».

В своей речи на этой конференции Гитлер предусмотрел и обсуждал вероятность того, что в случае, если реализация Германией ее агрессивных захватнических целей, которые были изложены Гитлером, вызовет общий европейский вооруженный конфликт, то это повлечет за собой вступление в него Польши. Поэтому, когда в тот же день Гитлер заверял польского посла относительно ценности пакта 1934 года, то это можно расценивать лишь таким образом, что подлинная ценность этого пакта в глазах Гитлера заключалась в том, что он обеспечивал невмешательство Польши До тех пор, пока Германия не приобретет такую территориальную и стратегическую позицию, что Польша более не будет для нее опасной.

Такая точка зрения подтверждается последовавшими вслед за этими событиями. В начале февраля 1938 года нацисты перешли от подготовки агрессии непосредственно к самой активной агрессии. Этот период отмечался заменой Нейрата Риббентропом на посту министра иностранных дел и Бломберга — Кейтелем на посту верховного командующего германскими вооруженными силами. Первыми плодами этого явились запугивания Шушнига в Берхтесгадене

12 февраля 1938 г. и насильственное включение Австрии в состав Германии в марте. Вслед за этим последовательно развивался «Зеленый план» («план Грюн»), предусматривающий уничтожение Чехословакии. Этот план частично потерпел неудачу, или по крайней мере окончательное его осуществление было задержано Мюнхенским соглашением.

Мои американские коллеги уже останавливались на этих стадиях нацистской агрессии. Совершенно очевидно, что захват этих двух государств, их ресурсов, человеческих ресурсов и военного производства неизмеримо усилили позицию Германии против Польши. Поэтому, возможно, не является неожиданным, что точно так же, как подсудимый Геринг во время нацистского вторжения в Австрию заверял чехословацкого посланника в Берлине в том, что Гитлер уважает и признает действенность германо-чехословацкого договора об арбитраже от 1925 года и что Германия не имеет никаких замыслов против Чехословакии («Я даю вам в этом мое слово чести», — заявил Геринг), так и в течение 1938 года Польше давались неоднократные заверения с целью удержать ее от вмешательства в нацистскую агрессию против ее соседей.

Именно поэтому 20 февраля 1938 г., накануне своего вторжения в Австрию, Гитлер, ссылаясь на четвертую годовщину со дня заключения пакта с Польшей, позволил себе заявить следующее в рейхстаге:

«Таким образом, был успешно проложен путь к дружественному взаимопониманию, которое, в первую очередь, в вопросе Данцига, сегодня успешно устранило все отрицательные моменты в отношениях между Германией и Польшей и превратило их в искренне-дружественное сотрудничество. Опираясь на свои дружественные отношения, Германия не позволит ничего, что могло бы отрицательно повлиять на осуществление задачи, которая стоит перед нами, а именно — мир».

Еще более поразительными являются сердечные излияния по отношению к Польше, которые Гитлер высказал в своей речи во Дворце спорта в Берлине 26 сентября 1938 г. Он заявил тогда:

«Наиболее трудной проблемой, с которой я столкнулся, была проблема наших отношений с Польшей. Существовала опасность, что поляки и немцы будут рассматривать друг друга как исконные враги. Я хотел предотвратить это; я достаточно хорошо знаю, что если бы Польша имела демократическую конституцию, то я потерпел бы неудачу, потому что те демократические государства, которые увлекаются фразами о мире, являются самыми заядлыми разжигателями войны. В Польше же правила не демократия, а один человек. С ним я добился успеха и в течение 12 месяцев пришел к соглашению, которое на первый раз на ближайшие 10 лет целиком устранило всякую опасность вооруженного конфликта. Мы все убеждены в том, что это соглашение приведет к длительному умиротворению. Мы осознаем, что наши два народа должны жить вместе и ни один из них не может воевать против другого. Народ численностью в 33 миллиона всегда будет бороться за выход к морю. Поэтому надо было найти путь к взаимопониманию, которое будет постоянно расширяться. Конечно, в этой области мы натолкнулись на большие трудности... Но главным фактором является то, что оба правительства и все разумные и здравомыслящие люди среди обоих народов и в обеих странах преисполнены непреклонной волей и решимостью улучшить свои взаимоотношения. Это была подлинная работа во имя мира, которая представляет собой большую ценность, нежели вся болтовня во дворце Лиги Наций в Женеве».

Таким образом, лесть по адресу Польши предшествовала захвату Австрии, и затем эта лесть была возобновлена накануне предполагаемого захвата Чехословакии. Действительные события, происходившие за этими внешне благожелательными заявлениями, ясно вскрываются в документах, относящихся к «Плану Грюн», которые уже представлены Трибуналу. о том, что Гитлер был целиком осведомлен о том, что существовала возможность вступления Польши, Англии, Франции в войну с целью предотвратить захват Чехословакии Германией и что этот риск, хотя он был осознан, был также принят. В совершенно секретных приказах от 25 августа 1938 года германскому военно-воздушному флоту относительно операций, которые должны были проводиться против Англии и Франции в случае их вмешательства, указывалось, что франко-чехословацкий договор предусматривал оказание помощи лишь при условии «неспровоцированного» нападения и что поэтому для Англии и Франции понадобился бы день или два для того, чтобы решить с юридической точки зрения, является ли это нападение неспровоцированным или нет. Целью было — завершение «блицкрига» прежде, чем станет возможным эффективное вмешательство со стороны Англии и Франции.

В тот же день был издан меморандум относительно будущей организации военно-воздушных сил, к которому была приложена карта, на которой прибалтийские государства, Венгрия, Чехословакия и Польша показаны как части Германии. В меморандуме обсуждались подготовительные мероприятия по увеличению воздушных сил «по мере того, как империя территориально растет», а также обсуждались диспозиции для ведения войны на два фронта — против Франции и России. На следующий день фон Риббентропу писали по вопросу польской реакции на чехословацкую проблему: «Тот факт, что после ликвидации чешского вопроса создастся всеобщее впечатление, что следующей на очереди будет Польша», признается, но «чем позднее это предположение распространится, тем лучше».

Я остановлюсь на дате Мюнхенского соглашения и попрошу Трибунал рассмотреть документы и исторические факты, свидетельствующие о событиях, предшествовавших тому времени. Они устраняют всякую возможность отрицать тот факт, что нацисты вели агрессивную политику и что они так же осуществляли активную агрессию на деле. Конференция 1937 года свидетельствует не только о том, что Гитлер и его соучастники преднамеренно и обдуманно рассматривали захват Австрии и Чехословакии в случае необходимости путем войны, но также и о том, что первые эти операции проводились в жизнь в марте 1938 года; следующие операции проводились под угрозой войны, хотя и не было действительной необходимости для начала ее в сентябре того же года. Еще более зловещим было то, что Гитлер вновь подтвердил свою приверженность к старым доктринам «Майн кампф», этим наиболее агрессивным по существу доктринам. Я позднее обращу ваше внимание на эти доктрины, изложенные в «Майн кампф», которая долгое время рассматривалась как библия нацистской партии. Она стремится к захвату жизненного пространства и она имеет в виду обеспечить это, прибегнув к угрозам применения силы, и если эти угрозы не увенчаются успехом, обеспечить это силой агрессивной войны.

До тех пор начало военных действий оттягивалось из-за стремления сохранить мир, недостаточной подготовки, терпения или трусливости, назовите это как хотите, демократических государств. Но после Мюнхена все здравомыслящее человечество с беспокойством задавало себе вопросы: «Где это кончится? Действительно ли Гитлер удовлетворен сейчас, когда он заявляет, что он удовлетворен? Приведет ли его стремление к приобретению жизненного пространства, к дальнейшим агрессиям, даже если он для обеспечения этого должен будет начать открыто агрессивную войну?»

Ответ на эти вопросы касался остальной части Чехословакии, а также Польши. До тех пор, до заключения Мюнхенского соглашения, Польше не грозила никакая прямая или непосредственная опасность. Два документа, выдержки из которых я цитировал, доказывают, что высшие офицеры штаба военно-воздушных сил подсудимого Геринга уже тогда рассматривали расширение империи и разрушение и захват Польши как заранее спланированное. Они уже, вне всякого сомнения, ждали наступления последней стадии гитлеровской политики, провозглашенной в книге «Майн кампф», а именно: война с целью разрушить Францию и обеспечить жизненные пространства за счет России. И тот, кто составил памятную записку для подсудимого Риббентропа, уже рассматривал как предопределенный факт то, что после Чехословакии нападению будет подвергнута Польша. Протокол конференции от 5 ноября 1937 г., который, как я уже сказал, является более красноречивым документом, нежели упомянутые мною два документа, доказывает, что война с Польшей, в случае если Польша осмелилась бы попытаться предотвратить германскую агрессию против Чехословакии, учитывалась и предусматривалась с хладнокровным расчетом, и нацистские лидеры были готовы пойти и на этот риск. Предусматривалась и допускалась также возможность войны против Англии и Франции при аналогичных обстоятельствах. Такая война, безусловно, была бы агрессивной вoйной со стороны нацистской Германии, потому что принудить государство прибегнуть к оружию для того, чтобы защитить другое государство против агрессии во исполнение договорных обязательств, означает развязать агрессивную войну против первого государства. Правда, что до Мюнхена решение о том, чтобы произвести нападение на Польшу и осуществить ее разрушение путем агрессивной войны, по-видимому, еще не было принято Гитлером и его соучастниками. Теперь я перехожу к периоду, который характеризовался переходом от планирования и подготовки к началу агрессивной войны, что явствует из событий с Чехословакией, непосредственно к развязыванию и ведению агрессивной войны против Польши. Этот переходный период охватывает 11 месяцев, начиная с 1 октября 1938 г. и до начала нападения на Польшу 1 сентября 1939 г.

Спустя шесть месяцев после подписания Мюнхенского соглашения нацистские руководители оккупировали остальную часть Чехословакии, которую они, как об этом говорилось в соглашении, обещали уважать. 14 марта 1939 г. престарелый и нестойкий президент «остатка» Чехословакии Гаха и его министр иностранных дел Хвалковский были вызваны в Берлин. На совещании, которое происходило между 1.00 и 2.15 часа утра 15 марта в присутствии Гитлера и подсудимых Риббентропа, Геринга и Кейтеля, они стали объектом угроз, их шантажировали и им открыто заявили, что Гитлер «отдал приказ германским войскам вступить в Чехословакию для включения этой страны в состав германской империи»

Им дали совершенно ясно понять, что всякое сопротивление будет бесполезным и оно будет сокрушено «силой оружия и всеми доступными способами». Именно таким образом был создан протекторат Богемия и Моравия, а Словакия была превращена в сателлит Германии, хотя номинально она и числилась независимым государством. Таким образом, путем своих односторонних действий, под предлогами, которые даже не имели тени состоятельности, без переговоров с правительствами других стран, без посредничества и в прямом противоречии с буквой и духом Мюнхенского соглашения немцы захватили то, что они планировали в качестве объекта в сентябре предыдущего года и, безусловно, даже еще раньше этого, но что в то время они чувствовали недоступным для себя и не могли обеспечить без чересчур явного проявления своих агрессивных намерений. Осуществленная агрессия только лишь разожгла аппетит для дальнейших агрессивных действий. Англия и Франция направили дипломатические ноты. Конечно, были протесты. Нацисты открыли свои карты. До сих пор они скрывали от остального мира, что их претензии выходили далеко за пределы задачи объединения внутри империи лиц германской национальности, проживающих на граничащей с Германией территории. Теперь же они впервые, вопреки их собственным торжественным обязательствам, захватили силой негерманскую территорию с народом негерманскои национальности. Этот захват всей чехословацкой территории, совместно с равно беззаконной оккупацией Мемеля 22 марта 1939 г., привел к значительному усилению позиции Германии как политической, так и стратегической, как того ожидал Гитлер, когда он обсуждал этот вопрос на совещании 5 ноября 1937.

Однако еще задолго до того, как нацистские руководители совершили свою агрессию против Чехословакии, они уже начали предъявлять требования к Польше. 25 октября 1938 г., менее чем. через месяц спустя после того, как Гитлер в своей речи делал всевозможные заверения Польше, и вскоре после того, как было заключено Мюнхенское соглашение, г-н Липский, польский посол в Берлине, сообщил г-ну Беку, польскому министру иностранных дел, о том, что на завтраке в Берхтесгадене 24 октября 1938 года подсудимый Риббентроп выставил требование о том, чтобы Данциг был вновь объединен с империей, а также о строительстве экстерриториальной автострады и железнодорожной линии через Поморце, то есть через провинцию, которую немцы называли «коридором». Начиная с этого дня велись переговоры по этим германским требованиям до тех пор, пока польское правительство не заявило открыто во время визита подсудимого Риббентропа в Варшаву, закончившегося 27 января 1939 г., что оно не согласится передать Данциг Германии. Однако даже после возвращения Риббентропа из Варшавы Гитлер счел нужным в своей речи в рейхстаге 30 января 1939 г. сказать:

«Мы только что отпраздновали пятую годовщину заключения нашего пакта о ненападении с Польшей. Едва ли средиистинных друзей мира сегодня могут существовать два мнения относительно величайшей ценности этого соглашения. Достаточно только спросить себя, что случилось бы с Европой, если бы это соглашение, которое принесло столь значительное улучшение, не было бы подписано пять лет назад. Подписав это соглашение, великий польский маршал и патриот оказал своему народу такую же важную услугу, какую руководители национал-социалистского государства оказали германскому народу. В течение тревожных месяцев прошлого года дружба между Германией и Польшей являлась одним из решающих факторов в политической жизни Европы»

Однако это выступление было последним теплым дружественным высказыванием со стороны Германии по адресу Польши, и это был последний случай, когда нацистские руководители одобрительно отозвались о германо-польском соглашении. В течение февраля 1939 года Германия не возобновила своих требований. Однако как только было завершено окончательное поглощение Чехословакии и Германия также захватила Мемель, сразу же возобновилось нацистское давление на Польшу. Во время двух бесед между польским послом в Берлине и подсудимым Риббентропом 21 и 26 марта (польская «Белая книга», документы № 61 и 63) были возобновлены германские требования к Польше и было оказано дальнейшее давление. Неудивительно, ввиду той судьбы, которая постигла Чехословакию, а также и ввиду значительного ухудшения стратегической Позиции Польши по отношению к Германии, что польское правительство было весьма обеспокоено этими событиями. И не только польское правительство было этим обеспокоено. События марта 1939 года, наконец, убедили как английское, так и французское правительство в том, что агрессивные намерения нацистов не ограничиваются только лишь лицами германской национальности и что возможность европейской войны в результате дальнейших агрессий нацистской Германии не была устранена Мюнхенским соглашением.

Поэтому в силу крайней обеспокоенности Польши, Англии и Франции событиями в Чехословакии, а также и с возобновленным давлением на Польшу произошли переговоры между английским и польским правительствами. 31 марта 1939 г. г-н Невиль Чемберлен, выступая в палате общин, заявил, что британское правительство приняло на себя обязательство оказать помощь Польше в случае каких-либо акций, которые будут открыто угрожать независимости Польши и которым польское правительство сочтет необходимым оказать сопротивление. 6 апреля 1939 г. было опубликовано англо-польское совместное коммюнике, в котором говорилось, что оба государства были готовы заключить постоянное двустороннее соглашение для того, чтобы заменить существовавшее временное и одностороннее обязательство, которое дало правительство Великобритании.

Нетрудно найти объяснение такой обеспокоенности. С документальными доказательствами, которыми мы сейчас располагаем относительно того, что происходило на внутренних совещаниях руководителей германской империи и ее вооруженных сил в течение этих месяцев, не остается ни малейшего сомнения в том, что германское правительство стремилось к захвату всей Польши и что Данциг, как сам Гитлер об этом был вынужден сказать спустя месяц, совершенно «не был предметом обсуждения».

Было бы уместно остановиться?

Председатель: Мы прервёмся до 2 часов.