В лагере №126, как и в других концлагерях, заключенные были обязаны ежедневно выходить на работы. Кто не мог по каким-либо причинам работать, их отправляли в барак для «смертников». Церемониться с ними никто не собирался. И без того «народу» хватало… Постоянные «поступления» новых заключенных, которых некуда было размещать, позволяли «раскидываться жизнями направо и налево»… О должном питании, хотя бы примитивном лечении и уходе даже никто и не задумывался среди вышестоящих чинов лагерного командования.
Огромная смертность в лагере была нормой. По сведениям немногих выживших в том аду, известно, что в день из жизни уходили до трехсот человек.
«С момента прибытия в лагерь №126 я почти ежедневно видел, как в лагерь пригоняли по 50 и больше человек гражданского населения. Из бесед с этими гражданскими лицами мне известно, что они забирались в лагерь немецкими военными властями из населенных пунктов, где были партизаны. Особенно большими партиями начали загонять в концлагерь №126 немцы гражданское население в начале 1942 года. В этот период в лагерь прибывали этапы по 500 и 1000 человек гражданского населения», свидетельствовал начальник оперативного отдела УНКВД Смоленской области майор государственной безопасности 21 октября 1943 года.
В 1942 году в лагере произошла вспышка сыпного тифа. Именно это «событие» связывают с появлением филиала Лагеря №126. В казармах на Нарвской была организована изоляция заболевших. «Малый» лагерь получил наименование «Южный». По условиям проживания и питания нахождение больных ничем не отличалось от предыдущего места их пребывания. Зима 1941−1942 годов стала последней для большинства заключенных. Смертность достигла максимальных значений.
Из показаний бывшего военнопленного Г. М. Итунина:
«Как только пленные вступали на территорию лагеря, прямо у ворот производился обыск, изымались часы, бритвы, ножи, плащ-палатки, одеяла и обувь. После этого пленные без всякого учета загонялись в холодные раскрытые бараки, совершенно не приспособленные для жилья, без всяких отопительных приборов и деревянного пола. Бараки настолько плотно набивались военнопленными, что выйти из барака тому, кто вошел первым, из-за тесноты не было никакой возможности. Земляной пол настолько был размешан, что ноги утопали в грязи по голенища. Военнопленные спали друг на друге в три яруса. Когда начались морозы, то спавшие внизу военнопленные замерзали в грязи, а одежда постоянно примерзала к земле. Освещения в бараках никакого не было. Естественные надобности военнопленные отправляли здесь же, в бараках. Ночью в бараках стоял смрад, стоны больных и раненых, которых было много среди военнопленных. Никакой медицинской помощи совершенно никому не оказывалось в течение октября—декабря месяцев 1941 года. Больные тифом и дизентерией, раненые находились вместе со здоровыми, последние заражались, и зимой 1941 года сыпной тиф имел очень большое распространение. Вшивость в лагере достигла неимоверных размеров, вши кишели по поверхности одежды. Баня и санобработка отсутствовали до половины 1942 года».
Хуже всех пришлось пленным из ряда гражданского населения. Если военнопленным предоставляли хоть какое-то жалкое питание, то гражданские должны были питаться за счет передач родственников из близлежащих районов. Им отвели бараки под номерами пять, шесть и семь. В основном здесь находились лица, которые были пойманы за поддержку и помощь партизанскому движению.
Из показаний военнопленного П. П. Ерпилова:
«…Я находился в Смоленском лагере №126 и около одного месяца в южном «малом» лагере. «Большой» лагерь представлял собою ряд бывших военных складов с выбитыми стеклами, частью без дверей, с протекающими крышами и совершенно пустых. В эти помещения загонялось такое количество пленных, что многим ночью не представлялось возможным даже сесть, спали по очереди на грязном полу. Два раза в день выдавалась пища, так называемая «баланда», состоящая из жидкой похлебки: вода с затхлой ржаной мукой, совершенно несоленая… Когда «баланда» в ваннах начинала заметно убавляться, ее разбавляли иногда подогретой, а чаще обыкновенной, холодной сырой водой, и раздача пищи продолжалась снова.
Очень часто вместо мучной давали картофельную «баланду», она состояла из промерзшей, неочищенной и даже непромытой картошки, нередко уже разложившейся, сваренной в воде также без соли. Раздавали эту картошку также черпаками вместе с водой, причем попадало в черпак не более 4—5 небольших раскисших картофелин или незначительное количество картофельной грязной массы с плавающими в ней навозом и щепками.
При крайней степени голода и при совершенно полной безнадежности своего положения можно было употреблять в пищу эту жуткую бурду. Хлеба давали 150−200 граммов ежедневно (нерегулярно), причем, по словам пекарей, в него добавляли до 50% опилок.
Вследствие этого в громадном количестве появлялись еще более истощающие поносы и голодные отеки и как результат этого — большая смертность. Умирало в день до 300 человек. Каждое утро из всех бараков умерших, раздетых догола, вытаскивали во двор, где они валялись до тех пор, пока их не увозили специальные команды могильщиков (из 50 человек). Хоронили тут же за лагерем, в бесконечно длинной, напоминающей ров, могиле, которую по мере заполнения трупами удлиняли еще больше, так, что в конце концов она протянулась вдоль ограды лагеря длинной лентой…».
В память об узниках лагеря №126 в Смоленске есть два мемориала. На них сообщается об останках 45 тысяч и 15 тысяч. По неофициальным данным, эти цифры слишком занижены…